слез. Грохнула цепь, - это исток шевельнулся, чтоб посмотреть на
вошедшего. Тьма была в его глазах, жалкое безумие отражалось в них.
Эпафродит встал посреди темницы, факел трепетал в его руке, он не мог
выдавить из себя ни единого слова.
В этот момент за дверью раздался шум, на пол рухнуло что-то тяжелое.
В темницу вбежал Нумида, его туника была в пятнах крови.
Исток встрепенулся, он узнал Нумиду, узнал Эпафродита. Сложив на
груди окованные руки, он поднялся и глухо, как из могилы, произнес:
- О боги! Спасите меня! Помогите, молю богом вашим Христом!
Когда Нумида увидел своего любимого господина, прикованного к
кормушке, разглядел его изможденное и потемневшее лицо, он зарыдал во весь
голос, повалился к его ногам и стал целовать окровавленные лодыжки,
рассеченные железной скобой.
- Быстрей, Нумида! - командовал Эпафродит.
Привыкший к шелку и бархату, к мягким перинам и благовонным покоям,
грек опустился на колени в нечистоты возле Истока. Нумида извлек из-за
пазухи и проворно размотал сверток со стальным инструментом.
Заскрипели, заскрежетали пилы. У изнеженного торговца по умащенному
лицу заструился пот. Но он не прекращал работы. Гремело и скрежетало
железо на обручах вокруг запястий, на лодыжках. Медленно вгрызались в
металл пилы, нехотя поддавались оковы, с дикой силой разрывал их Нумида;
вот уже освобождена одна нога, правая, потом левая, за ней руки. Исток
поднял и вытянул их. Захрустели застывшие и онемевшие суставы. Принялись
за обруч на шее. Он был слишком толст. Время летело.
- Оставьте обруч! - сказал Исток.
В нем пробудились силы, которые порождает борьба не на жизнь, а на
смерть. Он взялся за ослабевшую теперь цепь, которой был прикован к
кормушке, онемевшие было мускулы на ногах ожили и напряглись, он согнулся,
жилы на шее вздулись.
- Не выйдет, перепиливай цепь! - крикнул Эпафродит.
И тогда раздался треск, слабое звено уступило, и Исток вырвался на
середину каземата, держа в дрожащей руке обрывок цепи, идущей к обручу на
шее. Колени его подогнулись, и он рухнул на сырой пол.
Снова полез Нумида за пазуху, теперь за флаконом с арабской водкой. С
трудом Исток поднес ее к губам и выпил. Силы вернулись к нему, и он быстро
встал без чьей-либо помощи.
- Бежим! - воскликнул Эпафродит, хватая факел, укрепленный на грязном
полу.
Он поспешил по каменной лестнице, Исток за ним, придерживая рукой
цепь, чтоб она не громыхала. У дверей все осторожно обошли лужу крови.
Лишь Эпафродит бросил беглый взгляд на труп тюремщика, лежавшего на спине
с выпученными глазами. В груди его торчал нож Нумиды. Ужас охватил грека,
и он побежал так быстро, что чуть не погасил факел.
Когда они добрались до того места, где в страхе жался к стене
Спиридион, Эпафродит крикнул:
- Запирай!
- Не успею! Бежим!
Как испуганное животное, чуть ли не на четвереньках мчался Спиридион
по кривым переходам и лестницам. Эпафродиту показалось, что обратная
дорога длиннее, коридоры - уже, а ступеньки - более скользкие. Он
испуганно взглянул на евнуха.
- Ты ошибся, Спиридион! Это не тот путь.
- Не бойся, он укромнее и безопаснее.
Тут только грек заметил тяжелый мешок на спине евнуха. Он собирался
было спросить, что в мешке, но не успел.
Совершенно неожиданно они очутились за стеной, в густой заросли
миртовых кустов.
Спиридион взял факел, рукой погасил пламя и швырнул его в кусты.
- Где мы? - спросил Эпафродит.
Спиридион приложил палец к губам, потом поднял его и прошептал:
- Феодора!
Потайными путями он вывел их под самое окно императрицы, выходившее в
сад.
Несколько бесшумных шагов, и они снова на знакомой тропинке у двери,
через которую вошли. Солдат, стоявший как изваяние, заметив их, тихо
повернулся и последовал за ними. Они подошли ко второму часовому, тот тоже
присоединился к ним. И трижды еще, пока они пробирались к берегу, от
темных кустов отделялись тени и послушно, словно их направляла колдовская
сила, следовали за беглецами.
В темноте засветились белые колонки на лестнице, ведущей к воде,
Эпафродит вполголоса произнес:
- Слава тебе, Христос-спаситель!
Но в это мгновение раздались громкие шаги, в темноте сверкнул меч, и
по саду разнесся голос начальника стражи:
- Стой! Кто идет!
Они наткнулись на офицера, который в неурочный час вышел в сад
проверять караулы.
Эпафродит отскочил в сторону, меч просвистел в воздухе, никого не
задев. Молнией взвилась ослепительная стальная лента, чтоб поразить
Истока, который в одной тунике шел за Эпафродитом. Но из кустов мгновенно
выросли темные фигуры рабов Эпафродита, которые, приплыв в большой ладье,
на всякий случай ожидали в засаде. Они напали на офицера и сбили его с
ног.
- Скорей! - крикнул Эпафродит и потянул за собой по ступенькам
Истока. Вместе с ними в лодку вскочили Нумида и Спиридион.
- Навались!
Лодка заплясала на волнах.
Начальник стражи звал на помощь. Беглецы слышали топот солдат,
спешивших к нему с разных концов обширного сада. Зазвенела сталь,
хрустнули шлемы, раздались вопли, треск, послышались звуки падающих тел,
всплеск воды. Пятеро воинов-славинов, которые впустили Эпафродита, а потом
последовали за ним, чтоб бежать вместе с Истоком, пришли на помощь храбрым
рабам.
Исток дрожал от желания самому вмешаться в схватку. Пальцы его правой
руки судорожно сжимались, будто искали рукоятку меча, но натыкались лишь
на обрывок цепи, свисавшей с шеи.
Все молчали в тревоге. Эпафродит прислушивался, пытаясь по звукам
определить исход боя. Удары доносились реже, крик утих, до его ушей
долетели лишь громкие стоны.
- Победа! - первым произнес Нумида.
- Греби! - резко приказал Эпафродит.
Нумида схватил весло и стал помогать могучему гребцу.
Лодка помчалась, как речная форель.
Когда все затихло, Исток склонился к руке Эпафродита и поднес ее у
губам. Горькие слезы выкатились из глаз воина.
- Господин, долг мой велик!
- Я просто заплатил тебе свой!
Исток еще раз поцеловал ему руку, помолчал и дрожащим голосом
спросил:
- А где Ирина?
Вся душа его, вся жизнь стояли за этими словами.
- Она спасена, Исток! Ее нет в Константинополе!
Колени Истока коснулись дна лодки, и он положил голову на мягкую
одежду Эпафродита.
- Христос пусть заплатит тебе, я принесу за тебя жертвы богам - сам я
не в силах тебя отблагодарить!
Грек растрогался. Обеими руками он приподнял голову юноши.
- Исток, как родную дочь я люблю Ирину, как жемчуг буду беречь ее для
тебя. Не спрашивай, где она. Ибо сердце твое позабудет обо всем и ты
последуешь за ней - на погибель. Клянусь Христом, ты скоро обнимешь ее.
Верь Эпафродиту. Она достойна божьей любви, и ее хранит господь!
- Ее хранит господь... - задумчиво, и веря и сомневаясь, повторил
Исток его последние слова.
Они умолкли. На лицах их было выражение таинственности и надежды.
Лишь один Нумида радостно улыбался и внимательно следил за большим
челном.
Наконец они подошли к пристани Эпафродита. Нумида смотрел назад,
пронзая взглядом ночную тьму.
- Подходят, - громко произнес он, пока остальные высаживались на
берег.
Только тогда зашевелился на дне лодки скорчившийся там Спиридион.
Зубы его стучали от пережитого испуга, он судорожно прижимал к себе мешок
с деньгами.
- Плати, господин! - были первые его слова.
- Как ты теперь вернешься? Зачем ты сел в лодку?
- Плати, господин, плати, и я убегу!
- Убежишь? - изумился Эпафродит.
- Не могу я возвратиться назад, не смею. Пока ты освобождал Истока от
цепей, я увидел смерть. И побежал за деньгами, которые накопил с таким
трудом. - Он теснее прижал к себе мешок. - Да, я убегу! Заплати мне,
господин! Тысячу, как ты сказал, тысячу золотых!
- Ты получишь их, получишь даже больше. Хочешь ехать со мной?
- Окажи мне милость, с охотой!
- Нумида, посади Спиридиона на парусник! Там ты получишь деньги.
Подоспел большой челн, который гребцы гнали с бешеной скоростью.
Несколько рабов погибло. Из воинов-славинов никто не был даже ранен.
- Быстрее на коней!
Все поспешили к конюшням. Там их уже поджидали пятнадцать отборных
палатинцев-славинов в великолепном убранстве. Двадцать два оседланных и
взнузданных коня храпели и рыли копытами землю.
Среди всадников был и Радован. На голове его сверкал позолоченный
шлем, на груди сиял серебряный доспех.
Эпафродит весело улыбался старику, увидев его в боевом снаряжении.
Заметив Истока, бледного, в истлевшей тунике, с цепью на шее, Радован
кинулся к нему и слабыми руками прижал его к сердцу; задыхаясь от слез, он
шептал:
- Исток, Исток, сын мой! Как трудно было мне спасти тебя...
Не прошло и несколько минут, как на Истоке уже были доспехи магистра
педитум, золотой орел горел на его груди, а на поясе рядом с мечом висел
маленький мешочек с камешками из шлема Хильбудия. Хоть и торопился Исток,
но не позабыл про него.
По граниту Средней улицы зацокали подковы, а у Адрианопольских ворот
Исток, магистр педитум, прокричал пароль, который сообщили ему бежавшие с
ним палатинцы.
Часовые распахнули створки ворот, отдали честь, и всадники бешеным
галопом вырвались из Константинополя на свободу.
В тот же час поднялись паруса, ветер расправил, наполнил их, и
торжествующий Эпафродит вышел в открытое море.
4
Уже на заре следующего дня всколыхнулся весь Константинополь. Словно
пожар в степи, раздуваемый вихрем, полыхала весть о таинственных событиях
минувшей ночи. Она обожгла клиентов у дверей почтенных консуларов и
преторов, богатых сенаторов и лукавых купцов. Точно ревущий дракон,
достигла она форумов, докатилась до лачуг сброда на Золотом роге, овладела
толпами народа на широкой Месе. "Исток, Эпафродит!" - в ужасе шептали
увядшие губы именитых горожан, едва они пробуждались от сна. "Исток,
Эпафродит!" - вопила толпа, влюбленная в эти имена. Исток - прославленный
воин, блестящий центурион; Эпафродит - самый щедрый благодетель на
ипподроме! Толпа понимала, что навсегда лишилась славина Истока и
неизменно щедрая длань Эпафродита. Ослепленная корыстной любовью к своим
кумирам, толпа позабыла о Византии, позабыла о костлявой руке всемогущего
деспота, который страшно мстит за любое бранное слово, направленное против
него либо против сверкающего нимба священной августы. Толпа
неистовствовала. Оборванная, полуголая, она кишела на грязной улице,
соединяющей Рабский рынок с форумом Константина, она валила по Царской
дороге под аркады Тетрапилона на форуме Феодосия. Зеленые подослали к ней
хорошо оплаченных подстрекателей; те возмущали народ против императрицы,
угрожали дворцу кулаками, вопя при этом: "Убийца!"
Шум нарастал; толпа, будто полая вода, затопила мраморную площадь
Константина, подступив к громаде императорского дворца. Людской вал
вздымался все выше, крикуны вырастали будто из-под земли. Многим из них не
было никакого дела до Истока и Эпафродита, просто подвернулся случай дать
выход накопившейся злобе, и они открыто проклинали императрицу и деспота,
зло издевались над ними.
Только что проснувшийся дворец пришел в волнение. Асбад на рассвете
узнал о том, что произошло ночью. Он примчался во дворец, наорал на
офицеров, избил солдат и, наконец, выделил отряд герулов и германцев,
чтобы схватить и бросить в казематы всех ночных часовых. Асбад боялся
