Радован утирал пот и беспрестанно повторял: "Pax, pax, pax".
Едва переведя дух, он на ломаном латинском языке пополам с греческим
осведомился, здесь ли купец Эпафродит.
Всадники удивились, и кольцо вокруг Истока и Радована сузилось.
- Зачем тебе наш господин Эпафродит?
- Чтоб спасти его от смерти! - Радован гордо взглянул на всадников.
Страх его прошел, возвратилась храбрость продувного музыканта.
- Чтоб спасти его от смерти? - переспросили всадники и переглянувшись
между собой, расхохотались.
- Клянусь Христом, которого почитает ваш господин, что вы глупцы,
если смеется над моими словами!
- Сбрось с коня этого придурковатого варвара! - буркнул коренастый
всадник, пробиваясь к Радовану.
Радован услышал и злобно повернулся.
- Сбрось варвара, сбрось, пожалуйста! Варвар пойдет своим путем, а
наши головы будут валяться в траве, как срезанные тыквы. Клянусь Христом!
Радован неловко перекрестился.
- Молчи! Ступайте себе дальше и не мешайте господину отдыхать в своей
повозке. От смерти его спасут наши копья и мечи.
- Да, мы поехали б дальше, будь у нас такое же собачье сердце, как у
тебя! Но мы должны спасти Эпафродита и никуда не пойдем отсюда.
Квадрига остановилась возле них. Прекрасный дамасский ковер,
защищавший колесницу от солнца, раздвинулся, и за ним блеснули серые глаза
грека Эпафродита.
- Эпафродит, Эпафродит! - кричал Радован.
Купец кивнул всаднику. Тот склонился к повозке.
- Чего хочет этот варвар?
- Говорит, будто хочет спасти тебя от смерти, господин! Он вроде не в
своем уме.
Грек раздвинул рукой ковер и встал в повозке. Гладко выбритое лицо
его украшал острый, с горбинкой нос. В маленьких глазках словно горели
потаенные огоньки. Прозорливость и мудрая расчетливость светились в этих
глазах.
- Пуст варвар приблизится.
Радовану велели спешиться. Со стоном, страшно уставший, он слез с
высокого коня, непрерывно утирая пот и тяжко вздыхая.
- Быстрей говори, чего ты хочешь! Мы спешим. Если голоден, тебе дадут
хлеба, если тебя мучит жажда, ложись на брюхо и пей. Вот вода!
Величественным жестом Эпафродит указал на реку.
- Я не нищий, господин. Музыканты никогда не попрошайничают. Если не
дают люди, то им дают земля и небо!
Эпафродит опустил ковер, кони тронулись, квадрига заскрипела.
- Стой, Эпафродит! Ты идешь на верную смерть! Тунюш тебя поджидает в
засаде! - кричал Радован, держась за повозку.
Имя вождя гуннов произвело впечатление, кони остановились, всадники
подскочили к славину.
- Ты лжешь, варвар! Несколько дней тому назад Тунюш был в
Адрианополе, он вез с собой императорскую грамоту!
- Христос, твой бог, пусть вернет тебе зрение! Взгляни на этих коней!
Чьи они? Гуннов, Тунюша. Мой сын их выкрал. Вчера вечером мы пели и играли
гуннам. Тунюш был совсем пьян, язык у него развязался, он назвал твое
благородное имя и сказал, что сегодня ночью тебя ограбит. Я пожалел тебя,
и мой сын, рискуя головой, угнал этих коней, хотя он тебя не знает. А
теперь посмотри на меня! Видишь кровь на ногах? Это потому, что я гнал изо
всей силы, чтобы спасти тебя, а у этой клячи спина словно грабовая ветка!
Эпафродит высунулся из повозки; в глазах его мелькнуло выражение
доверия; он осмотрел коней, всадники закивали головами, потому что все
видели гуннов в Адрианополе.
И тут Исток, ни слова не понимавший в их разговоре, вдруг закричал:
- Гунны! Гунны!
- Унни, унни! - шло из уст в уста.
Все повернулись. Навстречу им мчались два всадника. В одно мгновенье
копья устремились на них. Эпафродит выбрался из повозки и вскочил на
резвого арабского скакуна, привязанного сзади квадриги.
Даже Радован в мгновение ока взгромоздился на коня, позабыв о своих
недугах.
- Двое! Они скакали за нами! Ловите их! - кричал он.
- Подождите! - приказал Эпафродит.
Он уже хорошо различал гуннскую сбрую - так близко подскакали
всадники. Вдруг гунны замерли на месте. Они узнали повозку Эпафродита и
среди прочих коней разглядели двух своих, а на них Истока и Радована в
белых рубахах. Прокричав славинам гуннское проклятье, они повернули и
молниеносно скрылись из виду.
- Ну, как, Эпафродит, ты по-прежнему считаешь, что я лгу?
- Ты прав! Назад! Тунюш - опасный разбойник.
Тяжелая повозка повернула. Охрана теперь скакала позади, чтоб
оберегать господина со спины.
- Чем мне наградить вас? - спросил купец Радована.
- Позволь нам сопровождать тебя в Константинополь. Мы туда держим
путь.
- Хорошо, вы поедете со мной и остановитесь в моем доме. Предстоят
великие празднества, с ночлегом придется трудно, поэтому вы будете моими
гостями.
Радован подмигнул Истоку, который ничего не понимал, однако
сообразил, что все в порядке.
- Еще одна просьба, господин. Можно мне пересесть к вознице? Я очень
устал!
Эпафродит позволил.
Кони помчались по дороге, колеса застучали, облако пыли поднялось
следом.
Той же ночью Баламбак вернулся к Тунюшу.
- Голову! - заревел вождь.
- Бери мою! Славины нас предали. Эпафродит вернулся в
Константинополь.
Тунюш заскрипел зубами.
- Кто рассказал о нашем умысле этим псам? Смерть ему!
- Баламбак, твой раб, говорит тебе: вино открывает тайны!
- Так пусть оно погибнет, как я уже сказал!
Баламбак вспорол меха: вино потекло на землю.
И пока рдел на земле благородный напиток, Тунюш поклялся золотым
саркофагом Атиллы и его жены, прекраснейшей Керки, что кровь славинов
потечет рекою.
11
Недаром еще Светоний упоминает о том, что великий воин и мудрый
правитель Юлий Цезарь решил перенести столицу громадной Римской империи на
Восток. Однако кинжалы пронзили его сердце; тяга к Востоку уменьшилась, но
не умерла. То, что замышлял Цезарь, то, что скрывалось под тогой, которую
оросили кровью кинжалы заговорщиков, - совершил Константин. Железный
властелин стремился уйти подальше от Рима, где каждый камень вопиял о
свободе, где колонны Капитолия издевались над ним и обвиняли его в
тирании. На Восток! Там царят Ксерксы, неограниченные владыки имущества и
жизни своих подданных.
И вырос город в ослепительном сиянии, со сказочной быстротой, словно
фата моргана среди песчаного моря. Престол, диадема и порфира засверкали
над краем - истинным сердцем трех континентов. Поднялся Константинополь -
новый Рим - возле синей Пропонтиды, на семи холмах, подобно древнему Риму.
Дворцы разместились у моря, по склонам, единым величественным амфитеатром,
на котором словно разыгрывалась трагедия истории города. Оживились водные
дороги, выросли на них леса мачт, крылья парусов накрыли их, словно стаи
птиц. И потекло зерно с севера и юга, по Боспорту и Пропонтиде, богатства
Архипелага и Египта собирались здесь, африканское и европейское искусство
состязалось, кому из них царить на площадях Нового Рима. Караваны
проложили новый путь через Малую Азию, из Фракии повалили толпы торговцев.
Весь мир пришел в движение, качаясь на могучих волнах, и все волны
стремились к сердцу, к Константинополю, лежавшему словно огромный
драгоценный камень на сказочном берегу, окаймленном с двух сторон
диамантами сверкающих вод, а с третьей выложенном смарагдами зеленых
холмов.
С тех пор как Радован и Исток присоединились к Эпафродиту, в море уже
погружался четвертый день. Исток издавал восторженные возгласы при виде
обширной равнины, залитой червонным золотом солнца. Ему казалось, что он
видел иногда эту землю во сне, певцы пели о ней, старухи рассказывали об
обители богов. Именно так и должна выглядеть эта обитель. Это была сказка,
волшебная повесть. На его родине сейчас трещат и сгибаются под тяжестью
снега деревья. Здесь дышит весна. С моря струятся ароматные ветерки,
играют в его кудрях и спешат дальше, на холмы, где шепчутся с миртами и
кипарисами, где им кивают листья солнечных сикомор, где молодые побеги
платанов жадно тянутся к голубым небесам. Слева и справа простираются
сады, в белом песке журчат ручейки, кипят фонтаны, ходят одетые в
пурпурный шелк люди, а из тенистых рощ выглядывают белые дома. Сказка,
Прекрасная сказка!
- Смотри, сынок, смотри, не прячь глаза в землю! Самые красивые
девушки затоскуют, когда станешь ты зимой у очага в граде Сваруна, отца
своего, рассказывать, что показал тебе Радован!
Истока словно разбудили, и он взглянул на Радована, ехавшего рядом с
ним за колесницей Эпафродита.
Радован хорошо отдохнул в повозке и, когда подъезжали к городу, снова
взобрался на коня - на коне, казалось ему, он выглядит более внушительно,
чем когда трется возле возницы.
- Отец!
Исток скорее выдохнул, нежели произнес это слово и снова погрузился в
созерцание.
- Эх, сынок, Радован покажет такое, что у тебя глаза на лоб полезут,
как у заколотого теленка. Вот только пить хочется, да пыль кожу ест. Рот
забивает и пузо. По траве-то лучше было ехать. Эпафродиту хорошо,
спрятался словно крот в нору. Радован попытался сплюнуть.
- Видишь, не могу. Не покажись городские ворота, в пору было сомлеть
и свалиться с коня.
Радован брюзжал, но Исток не слушал его. Экипаж Эпафродита загремел
по мосту через большой ров глубиной в двенадцать саженей и остановился у
огромной стены - творения Феодосия. Адрианопольские ворота были беззаботно
распахнуты настежь. По шесть колонн красного мрамора с каждой стороны
несли могучую арку. Слева и справа высились две мощные башни, на которых
блестели шлемы стражей. И эти могучие стены, камень к камню, башня к
башне, тянулись к северу и к югу, тонули в море, взбирались на севере на
склоны, смыкались с небом и исчезали в вечерней тьме. Экипаж затарахтел по
красной брусчатке, громко застучали подковы, стража почтительно
приветствовала Эпафродита. Весь город знал купца, каждому простолюдину
было известно, как ценит его Управда за то, что он не скупится на золото,
когда пустует императорская казна.
На улицах толпился народ. Одни приветствовали Эпафродита, другие
удивленно разевали рот на ехавших верхом славинов. Радован гордо выпятил
грудь и самодовольно взирал на толпу, словно был телохранителем самого
Юстиниана.
Сутолока и толчея на улице усилились. Оране пришлось обогнать
повозку, чтоб проложить дорогу. Возница щелкал кнутом, кричал, и тем не
менее они еле-еле продвигались вперед. Когда они дотащились до конца
улицы, она вдруг расширилась подобно реке, вливающейся в море. Перед ними
был форум Феодосия. В центре на могучем постаменте стоял серебряный конь,
на котором как живой восседал Феодосий, сверкавший во тьме обильной
позолотой. Кругом были аркады, под ними - люди всех наций, богатство всех
стран; роскошь, величие, нищета, рабство; бродяги и разбойники - все
смешалось и сбилось в один живой клубок.
С площади экипаж свернул в узкую улицу к югу. Здесь они поехали
быстро, и вскоре перед ними распахнулись ворота виллы Эпафродита.
На мозаичной брусчатке двора поднялась суета. Рабы преклоняли колени,
приветствуя господина. Занавес на колеснице упал. Два рослых
раба-нумидийца подняли Эпафродита и посадили его в носилки, переливавшиеся
при свете факелов золотом и драгоценными камнями. Они уже взялись за
позолоченные ручки, когда Эпафродит крикнул:
- Мельхиор!
Управляющий преклонил колени.
- Славины, приехавшие со мной, с сегодняшнего дня мои гости.
- Да будет священна твоя всемогущая воля!
Мельхиор поцеловал край позолоченных носилок, нумидийцы подняли их и
