Но никто не пришел убить Гзуогуама и отнять его победу. Никто не
требовал от него своей доли завоеванного.
Все теперь принадлежало ему одному - и земля и небо. Лишь покой
отныне и вовек не принадлежал ему.
Проклят был род Гзуогуама перед богами,
Проклят за сожженных идолов, за надругательство над мертвым, Словно
не был тот человеком и воином, не возносил жертвы.
Обречен был род Гзуогуама жить в страхе перед ночью. Ибо можно
возвести стены из белого камня,
Настелить пол из железного дерева, спать с оружием, Но ничто не в
силах остановить Черное Воинство,
Когда оно придет покарать род Гзуогуама - Ни камень, ни дерево, ни
оружие.
А оно придет в тот час, какой изберет для возмездия,
Из Ночной Страны, что не на языке людей зовется Рбэдуйдвур. Черное
Воинство свило свои гнезда там, где живут люди,
Оно вывело потомство под детскими колыбелями, Кровь и плоть людей -
хлеб Черного Воинства,
Ночь людей - день Черного Воинства,
Смерть людей - жизнь Черного Воинства,
И так будет, пока не проснется Паук Бездны..." Легенда о Черном
Воинстве и проклятии Гзуогуама. Перевод с зигганского В.И.Сорохтина.
Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг, выпуск 1.
24
Наш путь лежал какими-то немыслимыми задворками, о существовании
которых я доселе попросту не подозревал, хотя и пребывал в уверенности,
что по крайней мере в столице-то не заплутаю. Иногда мы спускались в
канавы самого подозрительного вида, где еще недавно бурлили потоки
нечистот и могли водиться приблудные вауу. Из канав так же непредсказуемо
ныряли в непролазный на первый взгляд кустарник, по концентрации шипов на
единицу пространства напоминавший колючую проволоку вокруг какой-нибудь
запретной зоны. Проводница моя, однако же, ухитрялась находить в этой
"линии Маннергейма" вполне безопасную тропку, и если я все же оставлял на
железных крючковатых остриях клочья жреческой накидки и собственной шкуры,
то главным образом по своей неуклюжести. "Куда мы идем?" - спрашивал я
шепотом каждые полчаса. "Сейчас, сейчас..." - отмахивалась Оанууг, не
выпуская моей руки, и я умолкал, послушно и тупо следуя за ней, будто слон
за погонщиком. Где-то совсем рядом слышалось едва различимое шуршание, как
если бы кто-то двигался параллельно нам и, возможно, даже сопровождал нас.
Что же до меня, то я производил шуму никак не меньше упомянутого слона.
Моя подготовка бодикипера здесь не годилась ни к черту. Я и не стремился
особенно скрывать свое присутствие. Во всяком случае, никто от меня ничего
такого не требовал... Город кончился, и мы, не покидая кустарников и
канав, без перехода очутились в чистом поле, а неподалеку маячили горы.
Каменные клыки торчали из травы, словно авангардистские статуи - безликие,
бестелые, но всем своим обликом излучавшие невнятную угрозу каждому, кто
посягнет на их покой. Оанууг легкой тенью скользила между истуканов, они
были просто вехами на ее пути. "Куда мы идем?" - без особой надежды
спросил я в сотый раз. "Уже близко", - сказала она. И в самом деле, степи
как таковой уже не было, а начинался настоящий лес. Только не деревья
стояли в нем, а во множестве все те же уродливые, издевательски
выламывающиеся в магическом танце каменные фигуры. Мне уже мерещились
прищуренные глаза, ухмыляющиеся безгубые рты, брезгливо наморщенные носы.
Музей древних идолов, капище под открытым небом, кунсткамера... Даже трава
здесь не росла, чахла в соседстве с этими монстрами. Мне снова
померещилось чужое движение где-то рядом, я сторожко стрельнул глазами по
сторонам - никого. Только высоко-высоко, в полной недосягаемости, на самой
макушке исключительно уродливого болвана, ясно вычерченный на фоне
темнеющего вечернего неба, в тоскливом оцепенении, с поджатыми лапами,
сидел одинокий вауу...
Внезапно наш бег оборвался. Теперь Оанууг шла рядом, тяжело дыша, по
ее напряженному, заострившемуся лицу сползали струйки пота. И одиночество
оборвалось тоже - мы брели в окружении таких же серых бесформенных фигур,
похожих на неприкаянные души. Лишь по едва приметным очертаниям тел, по
случайному, особенной мягкости жесту можно было определить, что все они -
женщины. Казалось, каждая из них двигалась своим, независимым от прочих
маршрутом и вообще была безразлична к присутствию посторонних. Но
явственно ощущался некий центр, этакий магнит, и серые тени блуждали по
силовым линиям, не имея ни воли, ни желания вырваться за их пределы.
Незаметно стемнело, но никто не возжигал факелов, и мы продолжали эти
скитания - молча, отчужденно. Я глядел на Оанууг, а она куда-то в пустоту,
а может быть - в самое себя. В воздухе витало скрытое, непонятное
напряжение, хотя не производилось ни единого звука, и очевидно было, что я
чудом попал на тайный ритуал, о котором не мог даже подозревать, о котором
вообще не знал никто из обитателей дворца Эйолияме, а может быть - и никто
из мужчин. Ибо кому могла прийти в голову нелепая мысль, что женщины, эта
полутварь, полускотина, способны учреждать и соблюдать собственные, да к
тому же и тайные ритуалы? Зато, наконец, становилось ясно, отчего
зигганские женщины, вопреки отведенной им роли в общественном устройстве,
все же не производят впечатления затурканных, а, напротив, даже наделены
даром стихосложения - если судить хотя бы по дочери нищего гончара
Оанууг... Я споткнулся обо что-то мягкое. Небрежно скомканная серая
накидка. Рядом - еще одна. И тут же поперек дороги, безвольно понурившись,
едва волоча ноги, прошла нагая женщина. Я открыл рот, чтобы спросить, что
это значит, но Оанууг опередила меня, коротко и сильно сжав мою руку.
Потом вяло, превозмогая себя, подняла руки, неловко раздернула поясок
своего облачения, и вышагнула из него. Волосы сухими мертвыми колосьями
рассыпались по опущенным плечам...
Напряжение продолжало нарастать, и по мере того, как сгущались
сумерки, воздух наэлектризовывался, и я не удивился бы, разрядись вдруг у
самых моих ног молния. В хаотических блужданиях женщин происходили
перемены. Теперь согбенные фигуры смыкались в ряды и медленно кружили в
сомнамбулическом хороводе, центром которому был клочок голой земли,
усеянный мелким щебнем. И казалось, что каменные идолы, маячившие за
нашими спинами, тоже вели свой собственный круг... Слабые, налитые
свинцовой тяжестью руки женщин судорожно подергивались, будто желая
совладать с немощью. Вот уже кому-то удалось поднять их, вскинуть над
головой, скрючив пальцы, словно когти хищной птицы. Оанууг тихонько
застонала от бессилия, вздернула напряженные плечи - по всему телу ее
проступила мелкая испарина. Я коснулся ее запястья, желая помочь... и
отдернул руку, едва сдержав крик. Будто сунул пальцы в раскуроченную
электрическую розетку... Над щебенкой струилось призрачное свечение. Из
самых недр земли без единого звука пробивался к темному небу чудовищный
росток. Струйка зеленовато-белесого тумана. Воздух загустевал, как ледяной
кисель, по нему от лучистого ростка распространялись тугие волны.
С каждой волной женщины менялись. В их изможденные тела вливалась
сила. Лица оживали. Тусклое сияние глаз набирало мощь. Старушечьи поджатые
губы набухали кровью, приоткрывались в жарком дыхании. Я опасливо
покосился на Оанууг - она тоже менялась на глазах. Смуглая кожа в
фантастическом свете приобрела голубоватый оттенок, полыхающие очи
распахнулись во все лицо, тяжкие груди трепетали, влажные бедра бесстыдно
разомкнулись... Тихая дочь гончара исчезла. Ее сменила ведьма.
Я попятился, прорвал круг беснующихся тел. Запинаясь, трудно
пропихивая свое неуклюжее тело сквозь холодное желе воздуха, устремился
прочь, под защиту камней. Внутри черепа бойко вращалась сверкающая
карусель. В ушах звенело, кровь барабанила в виски... Казалось, еще
немного, и я буду разоблачен. Я единственный, кто не избавился от балахона
и не влился в этот шабаш. И неизвестно, что произойдет, если меня
обнаружат. Может быть, просто убьют. Или принесут в жертву. Конечно, при
себе у меня и меч, и руки-ноги, тоже страшное оружие, но судьба меня
ограждала, и ни разу еще не довелось мне обратить его против женщин. И
оттого не знал я, смогу ли преступить и этот барьер.
Над разнузданной круговертью вставал гигантский призрак. Костлявая
женская фигура в развевающихся на неосязаемом, нездешнем ветру одеждах.
Можно было различить спутанные седые космы, иссохшие руки, простертые к
пляшущим женщинам. В размытом пятне света, заменявшем лицо, угадывались
провалы пустых глазниц, щель беззубого рта. "Эрда-а-адд!!!" - взметнулся
пронизывающий, выворачивающий душу визг.
Эрдаадд, первоматерь всех людей, посмотрела на меня.
Я зажмурился, отгородился от этого безглазого взгляда локтями и
коленями, вжался спиной в замшелый сырой камень. Если бы можно было, я
зарылся бы в землю, как крот, обратился бы в тень, лишь бы остаться
незамеченным... Я не способен был сопротивляться, да и видел смысла. Что я
мог противопоставить этой древней, потусторонней силе? Тысячелетия
грандиозного эксперимента под условным названием "цивилизация" не снабдили
меня опытом противоборства с восставшими из небытия, из мифа богами. Я
устал. Я измучен всей этой мистикой. Я измучен вопросами, на которые не
дают ответов. И пусть делают со мной что хотят.
...Время резиново тянулось, обтекая меня не то мгновениями, не то
годами. Я утратил ощущение собственной плоти, моя личность рассыпалась на
мириады осколков. Может быть, я умер.
Чьи-то пальцы коснулись моего плеча. Осторожно, но настойчиво
встряхнули. Я убрал руки от лица, разлепил веки.
Кромешная тьма. Тишина. Наваждение развеялось.
Передо мной стояла Оанууг. Уже не ведьма. Но еще не покорная раба
мужских прихотей. Лицо ее хранило еще печать колдовства, глаза мерцали
призрачно-зеленым. Обнаженное тело, облитое лунным светом, казалось
мраморной статуей. "Языческая мадонна", - подумал я отстраненно.
"Все прошло", - сказала она резким, отрывистым голосом. "Что это
было?" - спросил я шепотом. "Разве ты не видел?" - припухшие губы Оанууг
тронула холодная усмешка. "Но зачем ты привела меня сюда?" - "Ты не такой,
как все. Мне нужно было говорить о тебе с первоматерью". - "Ты говорила...
с ней?!" - "Да". - "Что она тебе сказала?"
Совершенно нелепое желание - знать, что о тебе думает божество. И
неясно, чего тут больше - любопытства или мелкого человеческого
тщеславия...
"Эрдаадд приказала мне быть с тобой". - "Но ты и так со мной!" - "Ты
не понял. Первоматерь приказала мне. Я не ошиблась в своем предназначении.
Ведь я - женщина, а ты - ниллган". - "Значит, ты для меня - подарок
богов... Но кто эти женщины, что тут происходило?!" - "Ты не поймешь. Ты
- мужчина, и это знание больше твоего разума. Молчи. Не надо ничего
спрашивать. Такая ночь бывает раз в году. Это _ж_е_н_с_к_а_я_ ночь. Это
моя ночь, и я здесь повелительница. Молчи и повинуйся".
Уверенными, хозяйскими движениями Оанууг стянула с меня накидку, и я
не прекословил ей. Потом она приникла ко мне по-змеиному гибким,
прохладным телом и отдалась мне - целиком, до последней капли. И черные
каменные истуканы слали нам свое благословение.
25
Теперь я все знал о себе.
Открыто было мне, каким образом и с какой целью попал я в империю
Опайлзигг, какова моя задача. Уберечь императора от подосланного убийцы,
