посылаю я сам. Но ни за какие горы злата-серебра я не сознаюсь в этом
преступлении, ни слова не скажу первым, ни единого шага не сделаю
навстречу. Потому что пуще смерти боюсь нарваться на презрительный прищур
серых пулеметных гнезд, что у нее вместо глаз, и ядовитое жало, что у нее
вместо языка.
Зачем я ей нужен? Кто я здесь? Пришелец, транзитный пассажир,
соскочивший с поезда из пункта Ниоткуда в пункт Никуда. Нелепый,
неуклюжий, запинающийся о собственные ноги, отверзающий уста только затем,
чтобы ляпнуть глупость либо банальность на постыдном, замусоренном самыми
чудовищными сленгами языке...
Поэтому первый шаг делает Нунка.
А на втором шаге, все так же молча, прямо над объемной картой
империи, она начинает раздеваться. Сперва единым движением прочь
сдергивает юбочку, под которой, как водится, ничего нет. Вернее сказать,
есть и очень многое... Когда до меня, тупого ледяного болвана, остается не
более полуметра, я погружаюсь в жар преисподней, излучаемый ее абрикосовой
кожей.
Из "Гильгамеша":
"Распахнула одежду, и лег он сверху, Наслажденье дала ему, дело
женщин,
И к ней он прильнул желанием страстным.
Шесть дней миновало, семь дней миновало..."
Никакого комментария более возвышенным слогом в голову не идет.
Сохранилось ощущение сильной нервной встряски и чисто физического
ожога.
Прости, Маришка, и не суди строго. Ты далеко; там, у вас, все еще
тянется осенняя ночь, ты готовишь мне ужин, а может быть - уже управилась
и уторкиваешь Ваську, который, конечно же, никак не желает засыпать без
сказки. И я люблю только тебя да Ваську. Я прежний никогда бы не поступил
таким свинским образом.
Но здесь из меня лепят кого-то другого. Я уже на треть, не меньше,
императорский телохранитель, головорез и грубая скотина... В конце концов,
это даже изменой считаться не может. Я изменю тебе в середине двадцать
первого века. То есть спустя много лет после нашей с тобой смерти...
16
Дворец Эйолияме напоминал мне айсберг. Некоторая, весьма
незначительная его часть болталась на поверхности, открытая любопытным
взорам. Все остальное было тем, что вполголоса, со смешанным чувством
почтения и страха называлось "лабиринт Эйолудзугг". Можно было просто
ходить и записывать были и небыли об этом загадочном месте, а потом издать
отдельным трехтомником. И утереть нос Дж.Р.Р.Толкиену с его
"Силмариллионом".
Лабиринт жил собственной жизнью, вне зависимости от смены дня и ночи.
Стоя в карауле у императорской особы, я иногда ступнями ощущал сотрясение
каменного пола, словно глубоко под землей кто-то рвал скальный грунт
динамитом. Сопровождая властелина в его малопонятных мне блужданиях по
дворцу, я слышал жуткие вопли и хрипы, прорывавшиеся к нам сквозь узкие
щели в полах, очевидно - вентиляционные отверстия. Как я хотел бы
расспросить обо всем Луолруйгюнра! Но обращаться с вопросом к императору -
все равно что к солнцу. Ответа не будет. Он не умел давать ответы. Он умел
только выслушивать их.
Головорезы-эмбонглы неплохо справлялись со своей работой. Очень они
меня выручали! Как верные волкодавы, в мое отсутствие они не подпускали к
императору никого, даже верховного жреца. Однажды я застал его у входа в
императорскую спальню изрыгающим чудовищные проклятия и угрозы разбудить
все силы Рбэдуйдвура, дабы обрушить их на головы эмбонглов, осмелившихся
встать на его пути. А эти задрыги, испещренные страшными шрамами и
небрежной татуировкой, бритоголовые и бородатые, спокойно хлопали глазами,
выслушивая его брань, из которой по причине крайней тупости понимали едва
ли половину. "Слышь, Югрмим, - сказал один из них, ковыряя в носу, своему
товарищу. - И чего этот хрен разоряется? Стращает меня своими вауу! Что я,
пауков не видал? Так я их даже жрал с голодухи. Заперли меня раз с
корешком в ущелье, ни туда ни сюда ходу не было. А там в пещере паучиха
яйца насиживать вздумала. Ну, мы ее и схарчили заживо, вместе с яйцами..."
- "Когти обломать, - со знанием дела согласился Югрмим. - И жвалы. Отрава,
скопытиться можно. А сами лапы можно хоть сырыми, хоть копчеными".
Оставляя императора на попечение этих дьяволов, я пытался расширить
свои познания о лабиринте.
Например, там шло активное строительство. Голые жилистые рабы
вырубали в скале новые залы. Работами заправляли жрецы в глухих серых
балахонах. Особо не зверствовали и кормили, кажется, недурно. Изможденных
я там не заметил. У меня создалось впечатление, что даже император не
ведал о той деятельности, которую развернул буквально у него под носом
Дзеолл-Гуадз.
А буквально в десятке метров от многоголосия и перестука начиналась
Ночная Страна. Царство темноты, сырости и ужаса, где верховодили отнюдь не
люди... Здесь следовало быть предельно осмотрительным. Трепещущий огонек
факела вырывал из мрака шарахающиеся многоногие тени. Чьи-то светящиеся
глаза-тарелки внимательно следили за мной из черных тупиков. Цокая
коготками, не обращая на меня ни малейшего внимания, огромная эуйбуа
неспешно пересекала дорогу и бесследно пропадала в глухой стене. И вдруг -
струя свежего воздуха кинжалом рассекает затхлую вонь, яркий свет режет по
глазам, и я выбираюсь наружу, где-нибудь в неприметном закоулке
Лунлурдзамвил или посреди чистого поля...
Зачем мне нужны были эти блуждания, эта игра со смертью в прятки?
Окруженный ореолом предрассудков, я мог считать себя в какой-то мере
защищенным от многих опасностей со стороны людей. Хотя бы тех же юруйагов.
Но пауки-вауу лишены были предрассудков. И если в легенде о вурграх была
хоть крупица истины, я вполне мог однажды вернуться из лабиринта
украшенный шрамом-бабочкой. С искаженным метаболизмом, наполовину человек,
наполовину паук.
Но в лабиринте я был не единственный странник.
...Его шаги я заслышал издалека. Он шел не таясь. Нужно ли ему было
опасаться дозорных в этой цитадели ужаса? Он даже напевал себе под нос. В
одной руке чадил факел, в другой имела место небрежно скомканная охапка
выделанных козьих шкур.
Я дождался, пока он поравняется со мной, после чего шагнул наперерез,
угрожающе покачивая обнаженным мечом.
- Безумец, - сказал он спокойно. - Или призрак. А может быть, вургр?
- Раздевайся, - приказал я.
- Грабитель, - заключил он, свергая с тощих мослов проношенное до дыр
затхлое тряпье. - Бери и подавись.
- Подними факел повыше, - командовал я. - Повернись.
- Неужели мужеложец? - продолжал он строить догадки, послушно
исполняя все мои прихоти. - О! Как же я не догадался? - он хлопнул себя по
лбу. - Ты искал "поцелуй вауу"? Напрасно потратил столько времени. Да
будет тебе известно, невежественный меченосец, что вауу лобызают свои
жертвы во вполне определенные места. Наиболее часто в шею. Чуть реже - в
локтевой сгиб. И никогда - в ягодицы. Целование задниц - чисто людское
пристрастие... Вот я, например, давно уже вижу, что ты не вургр, а всего
лишь ниллган, могучий, как бегемот, и столь же разумный.
- Кто ты? - спросил я, пропуская его насмешки мимо ушей.
- Меня зовут Гиам-Уэйд, если ты предпочитаешь мелодию звуков зрелищу
детородных членов немолодого мужчины...
- Можешь одеваться, - разрешил я.
- Я здесь живу, - объявил он, заматываясь в свои ремни. - Где еще
жить свободному мыслителю под этими звездами? Люди мне порядком надоели.
Их нравы и обычаи мне известны досконально. Строение их тел примитивно и
несообразно. Первосоздатель Яуйм-Зюгру избрал для своих опытов не самый
подходящий материал. Глина хороша для горшков, но людям более подобает
вода и огонь. К тому же, я не верю, что первосоздатель походил на меня.
Или даже на тебя... Изучать повадки жителей Ночной Страны куда любопытнее.
- И не боишься?
- Бояться нужно людей, - сказал он веско. - Зверей нужно изучать. Ты
позволишь мне пройти, ниллган?
- Я хочу говорить с тобой.
- Хм! Впервые вижу ниллгана, желающего поговорить со мной. - Он
пригляделся ко мне, подняв факел над головой. - Хм! - Что-то во мне
показалось ему необычным. - Пойдем со мной. Кстати, разрешаю тебе звать
меня просто Гиам...
Он облюбовал под жилье заброшенную келью во внешнем, самом древнем из
обследованных мною контуре лабиринта. Можно сто раз пройти мимо и не
заметить входа, так удачно была замаскирована тяжелая каменная дверь, на
удивление легко и бесшумно вращавшаяся вокруг своей оси, если правильно
приложить усилие.
- Вауу глупы, - сказал Гиам, плюхнувшись на груду вонючих шкур. - Они
могут напасть на спящего, поэтому я выбрал помещение с дверью. Жрецы не
так глупы, как всем нам хотелось бы, и это тоже свидетельство в пользу
дверей... О чем ты хотел говорить со мной?
- Обо всем, - признался я.
- Странный ниллган... Да и ниллган ли?
- У вас принято вкладывать в это слово бранный смысл?
- А то какой же? Встретились в императорском парке две скотины -
носорог и ниллган. "Давай бодаться", - говорит ниллган. "Еще чего, -
отвечает носорог. - Что я - дурак?.." Хочешь выпить море - позови в
напарники ниллгана... Не спорю, никто не сравнится с ниллганом в боевом
искусстве. Но разве меч красит человека? К тому же ниллган - и не человек
вовсе. Кукла, в которую вдохнули подобие души на какое-то время для
исполнения чужой воли. Ходячий мертвец, избегнувший тления. Что можно
требовать от такого нелепого порождения жреческих прихотей? Но ты какой-то
иной.
- Не понимаю, как я здесь очутился, - сказал я. - И почему я столько
знаю о вашей жизни. Естественнее было бы ожидать, что я окажусь
беспомощным в новых условиях. Лишенным речи, не ведающим обычаев. Там, в
своем мире, я тоже был... гм... мыслителем, как и ты.
- Ваши мыслители, должно быть, рождаются с мечами в руках?
- Ничего подобного. В жизни мне не доводилось ударить человека. Я
стремился избегать этого. Обитал в своем отдельном мирке, как улитка в
раковине. Как ты в своей келье. И вдруг - очнулся в лапах ваших жрецов.
Потом мне бросили меч, и я вправду ощутил себя так, как будто бы тысячу
лет не выпускал его из рук. А не так давно этим мечом я совершил
убийство...
- Для ниллгана ты рассуждаешь весьма необычно, - сказал он
раздумчиво. - Никто из твоих предшественников не стыдился своего ремесла.
Убивать для них было работой, и каждый их шаг был отмечен лужами крови. К
слову, еще пять лет назад юруйаги кидались на них, словно бешеные шакалы.
Никак не хотели поверить, что эту броню не пробить деревянной стрелой, что
ниллган возле императора - войско вокруг императора. Один из ваших вел
счет своим жертвам зарубками на рукояти меча. Вскоре ему пришлось заменить
рукоять... Но если ты мыслитель - твоей природе должно быть противно
кровопролитие. Или вы научились оправдывать преступления?
- Научились, к сожалению. Мыслитель может оправдать все, что
угодно... если ему посулят за это хорошую плату. Но я чужой здесь. Я хочу
обратно, к себе домой.
- Хорошая цена - за свободные мысли? Хм... Разве тебе не отвратителен
твой мир, где преступление оправдано? Или ты просто испытываешь меня
подобными нелепицами для каких-то своих целей?
- Я не самый большой воспеватель своего мира. Но в другом я не
приживусь. Никто не способен прижиться в чужом мире. Дерево чахнет в чужой
земле. У меня там женщина, которую я люблю, сын от этой женщины, друзья,
без которых я тоскую...
- Странно. Ниллганы приходят из Земли Теней, от престола Эрруйема,
где праведники подвергают их мукам за их прежние прегрешения, заставляют
