руку, сел. Светоносный лик его был расчерчен вдоль и поперек.
- Безногий принял жертву? - спросил император задушенным голосом.
- Он взял многих, - ответил я фистулой, не сразу сообразив, о ком
идет речь.
- Это хорошо, - пробормотал Луолруйгюнр. - Значит, Безногий позволит
наконец моим кораблям достичь берегов Ольэо, и у нас снова, как и
пятьдесят лет назад, появятся черные рабы.
"И всего-то? - подумал я со злостью. - Стоило кормить этого
глубинного гада человечиной из-за пустяка! Спросил бы меня, я бы позволил
то же самое, а главное - безо всяких жертв..."
Разумеется, никаким покушением здесь и не пахло. Просто нужно было
задобрить бога, и его задобрили. Йогелдж оказался покладистым и не слишком
привередливым - ограничился несколькими особо рьяными плясунами, что
подвернулись ему под горячее щупальце. Знать бы только, что это за
очередная тупиковая ветвь, что за реликтовый монстр обосновался в
священном озерке. И, по всему видать, давно поселился, коли успел войти и
в культы, и в мифологию...
И еще одно.
В который уже раз я убедился в том, что наиболее дремучие
предрассудки и наиболее бредовые верования зигган имели под собой реальную
почву. И не только имели, но и каждодневно подпитывались этой невероятной
реальностью. Всякие там вургры, вауу, ни на что не похожие божества...
Надо признать, все это во мне восторга отнюдь не возбуждало.
Хотел бы я предугадать, какой из зигганских мифов на моих глазах
обретет плоть в следующий раз!
19
...моего мучителя зовут Апостол, и у него нетривиальная мания
преследования. Он донимает меня, требуя, чтобы я дал ему в морду. Он не
отстает от меня ни на шаг и на каждом шагу пытается подловить меня,
вывести из равновесия и принудить к рукоприкладству. Словно ему невдомек,
какое душевное усилие необходимо, чтобы ударить человека в лицо. Даже
распоследнего подонка, даже смертельного твоего оскорбителя. Только тем он
и занят, чтобы прикинуться распоследним подонком или смертельно - по его
мнению - меня оскорбить. Начал он с ерунды: подставил мне ножку. А когда я
прямо спросил его, в чем дело, плюнул мне на кроссовку. У него белесые,
почти прозрачные глаза, которые ровным счетом ничего и никогда не
выражают. Кажется, будто он смотрит сквозь тебя. Обычный его наряд -
грубые клетчатые штаны, заправленные в сапоги, и тонкий свитер на голое
тело. Голова круглая, как глобус, - наверное, из-за короткой, почти
нулевой стрижки. Иной раз мне чудится, что мы с ним одного роду-времени.
Спросить об этом в лоб не решаюсь - не принято, да и нет особенного
желания вообще разговаривать с этим засранцем. Что ему от меня нужно?
Может быть, пожаловаться Ратмиру, чтобы он как-нибудь развел нас?
- Послушай, мне сейчас не до тебя. Дай мне пройти...
- Не нравится? А ты пройди _с_к_в_о_з_ь_ меня.
- Тебе охота со мной подраться? Этого все равно не будет.
- Слабак ты, а не Змиулан. Дешевка...
- Кажется, я тебя ничем не оскорбил.
- Ну и говно.
- Знаешь что?..
- Ну, ну, возникни! Мужик ты или баба с довеском?
Я осторожно переступаю через его расставленные поперек узкого
коридорчика копыта и топаю по своим делам. Словно оплеванный. Апостол идет
следом и вполголоса поливает меня. Как назло, в коридоре, кроме нас,
никого. Этот подонок нагоняет меня и хватает за плечо:
- Ну, ты, траханый ишак!
- Оставьте меня в покое, - цежу я сквозь зубы, от ненависти переходя
на "вы".
- Мне твоя интеллигентская морда надоела! Пас-с-куда, я бы таких
давил, как гнид... - его плевок сползает по моей брючине.
- Оставьте меня в покое, - твержу я, как заклинание.
Я напуган и озлоблен одновременно. Господи, хоть бы кто-нибудь
появился в этом проклятом коридоре! Прижав меня к стенке, Апостол
негромко, не спеша, изливает на меня всю свою маниакальную ненависть.
Самое нежное из произнесенных им слов - "пидор". Зажмурившись, я делаю
отчаянную попытку вырваться.
- Нет, погоди, козел! - Апостол вытаскивает из заднего кармана штанов
пачку фотографий и тычет мне под нос. - Погляди-ка сюда, долбаная овца.
Здесь тебя все держат за говно, и _т_а_м_ за то же держали...
У меня нет иного выбора, как присмотреться.
Ноги мои подламываются, я прилипаю к холодной стене, будто кусок
теста, сейчас из меня можно лепить что угодно. На первой же фотографии я
вижу Маришку. Она стоит на берегу какого-то озера, совсем голая, в обнимку
с парнем в полосатых плавках, в котором я узнаю Апостола. Оба выглядят
крайне удовлетворенными. Стало быть, он действительно из моего времени.
Гаденыш...
Я роняю фотографии себе под ноги. Мне хочется плакать. Это больнее
всех его плевков.
- Ты сейчас их поднимешь, - произносит он с наслаждением. - Ты мне
каждую соринку с них слижешь поганым своим языком.
Я молчу. Кажется, по моим щекам и впрямь текут слезы. Сквозь пелену я
вижу ребенка, который возникает в дальнем конце коридора и, деловито
намахивая ручонками, топает к нам. На вид ему года четыре, как и моему
Ваське. Нашему с Маришкой Ваське...
Мой мучитель с бешенством глядит на приближающегося ребенка.
- А ну, дергай отсюда! - рычит он.
Это на самом деле Васька. При виде меня круглая рожица в пятнах
зеленки расплывается в улыбке, что делает его похожим на веселого
лягушонка из мультяшек. Откуда он здесь взялся? Зачем? Ниспослан Богом ко
мне на помощь?..
- Ублюдок! - хрипит Апостол, отпускает меня и отводит ногу для удара.
Я видел его на занятиях по боевым искусствам. Это зверь, убийца.
Мне нужно уберечь моего Ваську от этого палача. Поэтому я опережаю
его. В конце концов, я посещал те же самые занятия... Апостол
опрокидывается на устланный ворсистой дорожкой пол, кое-как, через
пень-колоду сгруппировавшись. И я опять валю его прежде, чем он успевает
распрямиться.
- Стоп!
Меня хватают за руку, занесенную для самого последнего удара. Это
Ратмир.
- Хорошо, Славик, хорошо. Ты сделал все как надо, молодец... - он
успокаивает меня, гладит по плечу, и напряжение мышц понемногу спадает,
сменяясь нервической дрожью, кровавая пелена перед глазами расступается.
- Васька, - бормочу я неповинующимися губами. - Где он?..
- Его не было. И ничего не было, - Ратмир поднимает одну из
фотографий - я стискиваю зубы, готовясь еще раз снести эту муку. Но там
ничего нет, чистая белая бумага. - Наведенная галлюцинация. Фантоматика.
- Стало быть, Маришка и этот... мне привиделись?
- Какая Маришка? - Ратмир морщит лоб, трудно соображая. Явно
прикидывается. - Жена, что ли, твоя? Ах вот, стало быть, что тебе
досталось...
Апостол садится, приваливается к стенке, крутит головой. Лицо его,
перечеркнутое широкой ссадиной от первого моего удара, непроницаемо, но
сквозь эту маску явственно проступает глубокое удовлетворение.
- Один барьер мы ему порушили, - урчит он себе под нос. - Добрый
будет бодикипер. Правильно, что меня под него подложили, иной бы не
уберегся, иного бы он в говно втоптал... Но на детках он ломается. За
пацаненочка глотку порвет. Здесь его слабинка, могут подловить. Запомни
это, Ратмир.
- Барьер? - повторяю я. - Что еще за барьер?
- Обыкновенный, - поясняет Ратмир. - Психологический. Ты не мог
ударить человека. А там, на месте, ты обязан делать это не задумываясь.
Безо всяких там рефлексий. Имеет место морда - значит, нужно в нее дать.
Это твоя работа, Славик. Ты превозмог самого себя - дальше будет проще...
- Барьер?! - я уже хриплю от злости. - Работа?! В жопу эту вашу
работу, кудесники хреновы!
И ухожу, не оглядываясь. Подальше от них - куда глаза глядят. В парк,
в кафе, в бассейн. К черту на рога. И при этом каждую секунду ощущаю их
сволочную правоту: я и вправду стал другим. Не от них я сейчас ухожу - от
себя...
20
Я шел через рыночную площадь, и низкорослые зигган при моем появлении
делались еще ниже, невольно ссыхались, горбились, норовили исчезнуть.
"Нагнали мы на них страху", - подумал я равнодушно. Поравнявшись с лотком
чеканщика, нагнулся, подбросил на ладони кованый гребень с изображением
сражающихся скорпионов-уэггдов. "Взять бы Маришке! Да только позволят ли
мне эту контрабанду..." Таких гребней у нас не делали. Промышленность
штамповала пластмассовые расчески, которые что потерять, что выкинуть не
жаль. Этому же товару место лишь в музее. Но ни один музей мира не мог на
такое рассчитывать... Я поднял глаза, намереваясь спросить цену. В радиусе
тридцати шагов площадь как вымело. Образовался вакуум. Хотя за пределами
незримо очерченного круга рыночная жизнь, несуразная и непонятная,
продолжалась. Забыв обо мне, возможно - не принимая во внимание, торговцы
козами затеяли натуральный обмен с торговцами человеческим товаром.
Немолодой, но мускулистый, сильный еще раб шел за две дойных козы. Хозяин
раба настаивал и на козлятах, но пока без особого успеха. Другой
работорговец предлагал, кажется, молодую рабыню в обмен на козу. С ним
даже не разговаривали. А рабыня была хороша. Нагая, белокожая, с
распущенными вороными волосами, она сидела на корточках рядом с мохнатыми
пегими козами и безучастно водила пальцем по дорожной пыли. Двуногое
животное... На другом конце площади лупили только что пойманного вора.
Избиваемый молчал. Везде свои правила: вор принимал муку, ограбленный
отводил душу. Чего зря шуметь?.. Зато с восточного края рынка неслись
дикие вопли. Там казнили и пытали. По пролетарской логике мне полагалось
обнажить меч и поспешить на выручку угнетенным. Я даже не шевелился.
Продолжал себе любоваться искусством чеканки и клясть себя в равной мере
как за чистоплюйство, мешавшее внаглую забрать изделие и уйти, так и за
опрометчивое решение явиться сюда открыто. "Сам виноват. Если дьявол
собрался в люди, пусть упрячет рога. В следующий раз одену плащ с
капюшоном..." Я с сожалением бросил гребень на лоток.
В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепешками. Меня
здесь ждали. К моему приходу готовились.
Оанууг сидела в дальнем, темном углу лавки, смиренно сложив руки на
коленях, сияя глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели.
Умытый, умащенный дешевыми благовониями, с расчесанной надвое бородой, в
новой, наверняка ворованной, серой рубахе. И не подумаешь про него, что
душегуб.
- Не приставал? - строго спросил я девушку, указуя на него рукояткой
меча.
Оанууг энергично помотала головой.
- А то у меня с ним долгого разговору не будет, - сказал я, проходя
на почетное место гостя.
- Ниллган, - с пренебрежением промолвил вургр. - Не понимаешь. Пусть
я и украшен "поцелуем вауу", но в остальном человек. Зачем мне чужая вещь?
- А это? - я потянулся и зацепил пальцем его обновку.
- Торговцы что рабы, - ответил он высокомерно. - А я все же брат
императора.
- На тебе не написано.
- Ниллган, - повторил вургр. - Почему люди видят, что ты ниллган?
Почему они видят, что я брат императора?
- Откуда мне знать... - пробурчал я.
Вургр передернул плечами в знак презрения и отвернулся. При этом вся
его поза выражала скрытое нетерпение. Тогда я извлек из-под плаща плоскую
флягу литра на четыре и выдернул затычку. Светский лоск слетел с этого
раздолбая в единый миг. Теперь он стал похож на вдрызг пропившегося
Кирюху, которому Бог поутру послал чекушку... Не спрашивайте меня, где я
