меня, как бомбу, и на мне же подорваться. Оанууг молчала, только дышала
часто-часто, пока не сбивалась на всхлипы. У Маришки все было по-другому.
Нунка испускала долгий протяжный крик, запрокинув искаженное лицо, мокрое
не то от пота, не то от слез. Оанууг внезапно обвивалась вокруг меня
жаркой смуглокожей змеей и надолго застывала, ни за что не размыкая
объятий первой. У Маришки все было не так...
- ...Давай родим девочку, - сказала жена моя Маришка под утро.
39
"Сегодня в двенадцать".
Я вел Ваську на побывку к деду с бабкой с Маришкиной стороны. Святое
дело: суббота, жена на дежурстве... А в голове занозой засела эта мысль.
Всю дорогу Васька хулиганил. Вырывал руку, приставал к кошкам и собакам,
пугал голубей. Состроил языкастую рожу старушкам на скамейке. Заработал
"дурного мальчика", на что отреагировал сатанинским смехом. Клянчил у меня
мороженое. И выклянчил-таки. Я тоже слопал порцию - за компанию. Ни на
секунду не забывая: "Сегодня. Сегодня в двенадцать".
Последний сувенир из двадцать первого века. Закодировали меня, как
алкаша. Полгода я ходил со вшитой программой, ни о чем не вспоминая. Жил
как все, работал, ночами корпел над монографией - материала в избытке, что
ни день - новый поворот темы. И даже уверил себя, что обо мне забыли.
Оказывается, нет. Как в паршивом детективе эпохи застоя: приходит агент
западной спецслужбы к вросшему было в социалистическую действительность
нераскрытому власовцу...
А она жила во мне, моя тайна. Мое древнее прошлое. Скрытое ото всех
клеймо. Ни в чем особенно не проявлявшееся. Если не считать двух-трех
относительно успешных ниллганских контратак в ходе непрекращающейся войны
меня как законопослушного советского гражданина и попирающего все законы
советского же бытового сервиса. Если предать забвению неожиданно для всех
участников инцидента жестоко и умело мною побитые рыла какой-то Кодлы,
сдуру заползшей в наш подъезд. Неожиданно в особенности для Маришки,
которую Кодла имела неосторожность назвать гнусным словом, и которая
готова была привычно проглотить обиду.
Если пренебречь тем обстоятельством, что иногда, глубокой томительной
ночью вдруг я отпихивал в угол стола недописанную страницу монографии и
начинал новую. С новой строки и совсем о другом. А дописав, извлекал из
той же тумбочки, заветнейшего моего сейфа в швейцарском банке, недавно
купленную и оттого не слишком еще располневшую папку. С надписью синим
фломастером: "Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг.
Выпуск 1"... Для чего я затеял все это? Наука не любит умножения сущностей
сверх необходимого. На кой ляд ей очерки о том, чего никогда не
существовало? И даже за фантастику это не сойдет. Бог не наделил меня
литературным дарованием, и я не имею способностей заключить грубоватые и
наивные верования зигган в занимательную оправу. Порукой тому - неудачный
опыт публичных исполнений избранных мест перед Васькой. В популярном и
сильно адаптированном варианте. Вместо непременной сказки на сон грядущий.
Ощутимого интереса у него это не вызвало и потому было спешно заменено
байками о муми-троллях...
Две женщины еще снились мне ночами. Нунка-вундеркиндша. Оанууг, дочь
гончара. Но с каждым разом все реже. Да и черты их понемногу сливались.
Одна походила на другую. И обе вместе - на Маришку. Никудышный из меня
"мухерьего", что в переводе с испанского - бабник.
Сегодня. В двенадцать.
Как я увижу своего преемника? Знаком ли он мне? Будет схватка, и он
победит. Где это произойдет? В трамвае, в заброшенном сквере, в
подворотне? Наш город создан в наилучших традициях криминогенной
архитектуры. Здесь нет уголка, где нельзя было бы кого-нибудь грохнуть и
спрятать тело... Любопытно, как он вернется. В тот же миг или с разрывом
во времени? Может быть, я и не замечу его возвращения. Буду валяться в
отрубе. Оклемаюсь - а он уже тут.
Васька вредничал. Ему хотелось еще мороженого. А также - домой. И
одновременно - к дедуле с бабулей. И заодно в зоопарк. Иными словами,
спать. Так и случилось. Когда мы поднимались в лифте на седьмой этаж,
рассматривая недвусмысленную наскальную живопись, он вдруг оборвал свой
оживленный комментарий на полувздохе и привалился к моей ноге. В квартиру
я его уже внес.
Теща к нашему приходу стряпала пирог. Тесть деликатно осведомился о
моем самочувствии, а затем извлек из серванта початую бутылочку
азербайджанского коньяка. "Три свеклы", - произнес он со значением и
протер ладонью наклейку. Я хотел и пирога и коньяку. Я хотел посидеть в
глубоком кресле возле телевизора, где опять гоняли пузырь наши в каком-то
там Кубке. И чтобы Васька дрых в спальне на тещиной кровати, теща
расспрашивала бы про его диатез, а тесть материл бы вползла футболистов,
строго спохватываясь задним числом.
Но было уже пол-двенадцатого.
А может быть, так и задумано? Кандидат в ниллганы позвонит в дверь
этой квартиры, я первым кинусь отпирать и схлопочу по морде. При условии,
что он квартирный вор. Иную ситуацию, когда человека вырубают на пороге
его квартиры, я вообразить затруднялся.
Поэтому я отпросился на часок - пробежаться по магазинам.
Теперь я неспешно двигался по людным улицам. И стрелка часов тоже
двигалась в зенит.
Купил в киоске газетку. Не читая, сунул в карман. Посидел на скамейке
под свежим апрельским солнышком. Проводил отеческим взглядом потихоньку
заголяющих острые коленки старшеклассниц из близлежащей школы. Пошарил в
кошельке - сыскалась единственная двушка. Позвонить Маришке на дежурство -
как она там со своим пузиком, не тяготит ли? Поднялся, отряхнул брюки от
прошлогоднего мусора. Направился к телефонной будке. Единственной на весь
квартал и, понятное дело, занятой. Подбрасывая монетку на ладони,
терпеливо стал дожидаться. Без четверти двенадцать. Целая вечность.
Этот тип в клетчатых штанах и ветровке поверх свитерка явно не
торопился завершать разговор. Бросал в трубку короткие реплики,
похохатывал. И невдомек ему было, что у человека времени в обрез.
Я обошел кабину так, чтобы он меня видел. Он отвернулся. Я снова
обошел. И замер.
Апостол. Мой мучитель из двадцать первого века, мой сосед по
двадцатому.
Опыт последнего шанса продолжался. Темпоральная лаборатория
действовала. И подготовлен был новому императору новый ниллган.
Часы показали без пяти полдень.
Юруйаги со своими арбалетами должны быть где-то рядом. За углом дома?
На пустой лестничной площадке подъезда напротив? В ящичных развалах пункта
приема стеклопосуды?
Вот он, последний шанс. Последний - для нас, а не для них. Другого не
будет. Поломать игру. Как - еще не знаю. Отбить им пальцы, чтобы не тянули
ни сюда, ни дальше в прошлое. Сейчас - или никогда.
- Змиулан, - назвал я свое имя. Он выпустил трубку.
Почти не разбегаясь, я взлетел на высоту своего роста, ногами вошел в
верхнее оконце давно избавленной от стекол двери будки и припечатал
пятками голову Апостола к таксофону. Упал на локти, пружинисто вскочил,
ожидая контратаки... Апостол сползал вдоль стенки, страдальчески перекосив
окровавленный рот. Из трубки доносился тоненький тревожный голосок. Сзади
кто-то дико завизжал.
- Милиция-а! Убива-а-ают!..
Я обернулся.
И услышал пение тетивы.
