Ульфила свой виноградник. За ним на юг последовали отнюдь не все христиане
из визиготов. Были такие, которые остались, и в их числе - вожди, имевшие
достаточно сил, чтобы защитить себя и домочадцев. Они принимали
проповедников, и те старались, как могли, отплатить хозяевам за
гостеприимство. Преследования со стороны Атанарика вынудили христиан
избрать себе собственного вождя. Их выбор пал на Фритигерна,
происходившего из королевского рода. До открытого столкновения дело пока
не доходило, но мелкие стычки между враждующими возникали постоянно.
Моложе своего противника годами и богаче его, ибо римские торговцы
предпочитали единоверца язычнику, Фритигерн обратил в Христову веру многих
западных готов - просто потому, что это сулило удачу в грядущем.
Остготы не обращали на передряги у соседей почти никакого внимания.
Христиан хватало и у них, но увеличение их числа происходило медленно и не
сопровождалось никому не нужными волнениями. А королю Эрманариху было
чихать как на богов, так и на загробный мир. Он стремился насладиться
жизнью в этом и захватывал любые земли, какие подворачивались под руку.
Войны, развязанные им, сотрясали Восточную Европу. За несколько лет
он сломил и покорил герулов; те из них, кто не пожелал сдаться, бежали на
запад, где обитали племена, носившие то же название. Затем Эрманарих напал
на эстов и вендов: они были для него легкой добычей. Ненасытный, он двинул
свое войско на север, за пределы тех краев, которые обложил данью его
отец. В конечном итоге его власть признали все народы от берегов Эльбы до
устья Днепра.
Тарасмунд в этих походах завоевал себе славу и немалые богатства.
Однако ему не нравилась лютость короля. На вече он часто говорил не только
за свое племя, но и за других и напоминал королю о древних правах готов.
Эрманариху всякий раз приходилось уступать, ибо тойринги были слишком
могущественны - вернее, он был еще недостаточно силен, - чтобы затевать с
ними свару. К тому же готы в большинстве своем отказывались обнажать
клинок против рода, основатель которого время от времени навещал потомков.
Так, Скиталец присутствовал на пире в честь третьего сына Тарасмунда и
Ульрики, Солберна. Второй ребенок умер в колыбели, но Солберн, как и его
старший брат, рос здоровым, крепким и пригожим. Четвертой родилась
девочка, которую назвали Сванхильд. Тогда Скиталец явился снова, а потом
исчез на долгие годы. Сванхильд выросла красавицей с добрым и веселым
нравом.
Ульрика принесла мужу семерых детей, но трое последних, рождавшихся
раз в два-три года, не зажились на этом свете. Тарасмунд бывал дома лишь
наездами: он то сражался, то торговал, то советовался с мудрыми людьми -
словом, правил тойрингами, как и подобает вождю. А возвращаясь, чаще всего
проводил ночи с Эреливой, наложницей, которую взял себе вскоре после
рождения Сванхильд.
Она не была ни рабыней, ни плебейкой, ибо приходилась дочерью
зажиточному землепашцу. Кроме того, ее семья состояла в отдаленном родстве
с теми, кто происходил от Виннитара и Салвалиндис. Тарасмунд повстречался
с ней, когда объезжал селения соплеменников, как то вошло у него в обычай,
узнавая, что радует и что беспокоит его людей. Он загостился в доме отца
Эреливы, и их часто видели вдвоем. Позже он прислал гонцов, наказав им
передать, что зовет ее к себе. Гонцы привезли с собой подарки родителям
девушки и обещания Тарасмунда окружить Эреливу заботой и любить ее. От
таких предложений обычно не отказываются, да и сама девушка как будто не
возражала, поэтому, когда гонцы Тарасмунда собрались в обратный путь, она
поскакала вместе с ними.
Тарасмунд сдержал свое слово. Он всячески заботился об Эреливе, а
когда она родила ему сына, Алавина, устроил пир, ничуть не уступавший в
изобилии тем, которыми было отмечено рождение Хатавульфа и Солберна. Всех
других детей Эреливы, кроме первенца, свела в могилу болезнь, но Тарасмунд
отнюдь не охладел к ней и не перестал опекать ее.
Ульрика страдала, но не от того, что ее муж завел наложницу - для
мужчины, который мог позволить себе такое, это было в порядке вещей; ее
огорчало и злило то, что Тарасмунд сделал Эреливу второй после нее по
старшинству в доме и отдал крестьянке свое сердце. Она была слишком горда,
чтобы затевать ссору, тем более что победа наверняка досталась бы не ей,
но и не скрывала своих чувств. С Тарасмундом она держалась намеренно
холодно, даже когда он ложился с ней в постель. Вполне естественно, что он
начал избегать ее как женщины и вспоминал о ней лишь тогда, когда думал о
том, что у него маловато детей.
Во время его продолжительных отлучек Ульрика измывалась над Эреливой
и поносила ее. Та краснела, но терпеливо сносила все придирки дочери
Атанарика. У нее появлялись новые друзья, а высокомерная Ульрика
постепенно оставалась в одиночестве и потому уделяла все больше внимания
своим сыновьям, которые росли, все больше привязываясь к ней. Впрочем, им
не занимать было храбрости, они быстро учились всему тому, что пристало
знать и уметь мужчине. Где бы они ни появлялись, везде их принимали с
искренним радушием. Нетерпеливый Хатавульф и задумчивый Солберн
пользовались среди тойрингов всеобщей любовью, как и их сестра Сванхильд,
красота которой восхищала и Алавина с матерью Эреливой.
Скиталец навещал готов довольно редко и обычно не задерживался. Люди
благоговели перед ним и относились как к божеству. Стоило кому-нибудь
заметить вдалеке его высокую фигуру, как в Хеороте трубил рог и конники
мчались к холмам, чтобы приветствовать его и проводить к вождю. С годами
он сделался еще более мрачным. Казалось, его гнетет тайное горе. Ему
сочувствовали, но никто не смел подступать к нему с расспросами. Сильнее
всего его печаль выражалась в присутствии Сванхильд, проходила ли та мимо,
или, гордая доверием, подносила гостю кубок с вином, или сидела, наравне с
другими подростками, у его ног и слушала рассказы о неведомых землях и
заморских диковинках. Однажды Скиталец сказал со вздохом ее отцу: "Она
похожа на свою прабабку". Закаленный в битвах воин, Тарасмунд вздрогнул,
припомнив, сколько лет прошло со дня смерти той женщины.
Эрелива пришла в Хеорот и родила сына в отсутствие Скитальца. Ей
велено было поднести ребенка гостю, чтобы тот посмотрел на него; она
повиновалась, но не сумела скрыть страх. Скиталец долго молчал, потом
наконец спросил:
- Как его зовут?
- Алавин, господин, - ответила Эрелива.
- Алавин! - Скиталец провел рукой по лбу. - Алавин? - Судя по всему,
его удивление было непритворным. Он добавил шепотом: - А ты Эрелива.
Эрелива... Эрп... Да, может статься, таково будет твое имя, милая.
Никто не понял, что значили его слова.
Годы летели чередой. Могущество короля Эрманариха все крепло, а
попутно возрастали его жадность и жестокость.
Скиталец в очередной раз пришел к остготам в сороковую зиму от
рождения короля и Тарасмунда. Те, кто встретил его, были угрюмы и
немногословны. Хеорот кишел вооруженными людьми. Тарасмунд откровенно
обрадовался Скитальцу.
- Мой предок и господин, ты когда-то изгнал вандалов из нашей древней
отчизны. Скажи, на этот раз ты поможешь нам?
Скиталец застыл как вкопанный.
- Объясни мне лучше, что тут происходит, - сказал он.
- Чтобы мы сами это уяснили? А стоит ли? Но если на то твоя воля... -
Тарасмунд призадумался. - Разреши, я кое за кем пошлю.
На его зов явилась весьма странная пара. Лиудерис, коренастый и
седой, был доверенным человеком Тарасмунда. Он управлял землями вождя и
командовал воинами в отсутствие своего повелителя. Рядом с ним стоял
рыжеволосый юнец лет пятнадцати, безбородый, но крепкий на вид; в его
глазах сверкала ярость взрослого мужчины. Тарасмунд назвал его Рандваром,
сыном Гутрика. Он принадлежал не к тойрингам, а к гройтунгам.
Вчетвером они уединились в помещении, где могли разговаривать, не
опасаясь быть подслушанными. Короткий зимний день заканчивался, и на дворе
смеркалось, но внутри было светло от ламп. От жаровен исходило тепло, но
люди кутались в меха, а изо ртов у них вырывался белый пар. Помещение
поражало богатством обстановки: римские стулья, стол с жемчужной
инкрустацией, шпалеры на стенах, резные ставни на окнах. Слуги принесли
кувшин с вином и стеклянные стаканы. Снизу, через дубовый пол, доносились
шум и веселые крики. Сын и внук Скитальца потрудились на славу, приумножая
богатства своего рода.
Тарасмунд, хмурясь, провел пятерней по нечесаным русым кудрям,
погладил короткую остриженную бороду и повернулся к гостю.
- Нас пятьсот человек, и мы хотим посчитаться с королем, - проронил
он, ерзая на стуле. - Его последняя выходка переполнила чашу терпения. Мы
потребуем справедливости. Если он откажется, над крышей его дворца
взовьется красный петух.
Он, разумеется, имел в виду пожар, восстание, войну готов против
готов, кровавую бойню и смерть.
В полумраке, который царил в комнате, выражение лица Скитальца
разглядеть было отнюдь не просто.
- Расскажите мне, что он сделал, - проговорил гость.
Тарасмунд отрывисто кивнул Рандвару.
- Давай, паренек, и ничего не утаивай.
Тот судорожно сглотнул, но ярость, которая бушевала в его душе,
помогла ему справиться со смущением. Стуча себя кулаком по колену, он
повел свой рассказ.
- Знай, господин - хотя, сдается мне, тебе это давно известно, - что
у короля Эрманариха есть два племянника, Эмбрика и Фритла. Они - сыновья
его брата Айульфа, который погиб в сражении с англами далеко на севере.
Когда Эмбрика и Фритла подросли, они стали славными воинами и два года
назад повели отряд на аланов, которые заключили союз с гуннами.
Возвратились они с богатой добычей, ибо разыскали место, где гунны прятали
дань. Эрманарих объявил, что по праву короля забирает всю добычу себе.
Племянники не соглашались; ведь с аланами бился не король, а они сами.
Тогда он позвал их к себе, чтобы переговорить обо всем еще раз. Братья
поехали к нему, однако, не доверяя королю, укрыли сокровища там, где ему
их было не найти. Эрманарих обещал, что не тронет их и пальцем, но, едва
они приехали, тотчас приказал схватить их. Когда же племянники отказались
поведать, где схоронили сокровища, он сперва велел пытать их, а потом убил
и послал на розыски своих воинов. Те вернулись ни с чем, но сожгли дома
сыновей Айульфа и зарубили тех, кто в них был. Эрманарих заявил, что
заставит слушаться себя. Господин, - воскликнул Рандвар, - где тут правда?
- Так уж заведено у королей, - голос у Скитальца был такой, словно
его устами говорило железо, обретшее вдруг дар речи. - А как ты оказался в
этом замешан?
- Мой... мой отец, который умер молодым, тоже был сыном Айульфа. Меня
воспитали мой дядя Эмбрика и его жена. Я отправился на охоту, а когда
пришел обратно, от дома осталась лишь куча пепла. Люди поведали мне, как
воины Эрманариха обошлись с моей мачехой, прежде чем убить ее. Она... была
в родстве с Тарасмундом. Вот я и пришел сюда.
Он скорчился на стуле, стараясь не разрыдаться, и одним глотком выпил
вино.
- Да, - произнес Тарасмунд, - Матасвента приходилась мне двоюродной
сестрой. Ты знаешь, в семьях вождей приняты браки между родственниками.
Рандвар - мой дальний родич, однако и в его, и в моих жилах течет частичка
той крови, которая была пролита. Так случилось, что ему известно, где
находятся сокровища. Они утоплены в Днепре. Нам нужно благодарить Вирд,
что она отослала его из дома и уберегла от гибели. Завладев тем золотом,
король окончательно распоясался бы и на него совсем не стало бы управы.
