Константинополь - как заложник и как посланник. Оттуда он возвратился к
визиготам уже в качестве миссионера. Вера, которую он проповедовал, была
не та, что получила одобрение Никейского Собора; нет, Ульфила держался
суровой доктрины Ария, которую Собор заклеймил как еретическую. Тем не
менее он был одним из провозвестников христианского завтра.
- Как можно просто рассказывать о своих странствиях? - проговорил он.
- Как можно забывать о вере? - Голос его был негромким и будто
отстраненным, но взгляд словно норовил проникнуть мне в душу. - Ты не
обычный человек, Карл. Это я вижу и по тебе, и по глазам тех, кто следует
за тобой. Не обижайся, однако я не ведаю, человек ли ты.
- Я не злой дух, - отозвался я.
Неужели это и вправду я - высокий, худой, закутанный в плащ, седой,
обреченный на знание будущего? В ночь полторы тысячи лет спустя мне
показалось, будто там - не я, а кто-то еще, может статься, сам Водан,
вечный бродяга, лишенный пристанища.
- Тогда ты не побоишься поспорить со мной, - пылко воскликнул
Ульфила.
- Ради чего, священник? Тебе известно, что готы не почитают Книгу.
Они могут и приносят жертвы Христу в его землях, а ты, находясь на земле
Тиваса, ни разу не поклонился нашему богу.
- Верно, ибо Господь запретил нам искать иных богов, кроме себя.
Следует почитать лишь Бога-Отца, потому что Христос, хотя он и Сын
Божий... - Ульфила пустился проповедовать.
Его никак нельзя было отнести к пустословам. Он говорил спокойно и
разумно, порой даже шутил, без малейшего сомнения обращался к языческим
образам, излагал свои мысли толково и убедительно. Мои люди задумчиво
внимали ему.
Арианство лучше подходило под их обычаи и нравы, чем католицизм, о
котором они, впрочем, не имели никакого понятия. Оно будет той формой
христианства, какую в конце концов примут все готы, из-за чего
впоследствии возникнет немало трудностей.
Похоже, я выглядел бледновато. Но с другой стороны, каково мне было
защищать язычество, в которое я не верил и которое, как я знал, постепенно
отмирало? Если следовать логике, то по той же причине я не мог защищать и
Христа.
Я из 1858 года поискал взглядом Тарасмунда. В его лице явственно
проступали милые черты Йорит...
- А как идут литературные исследования? - спросил Ганц, когда
изображение погасло.
- Неплохо, - ответил я. - Нашел новые стихотворения со строками, из
которых, по всей видимости, родились строфы "Видсида" и "Вальтхере".
Говоря конкретнее, с той битвы на берегу Днепра... - проглотив комок в
горле, я извлек свои записи и продолжил рассказ.
344 - 347 гг.
В тот самый год, когда Тарасмунд вернулся в Хеорот и сделался вождем
тойрингов, король Геберик почил во дворце своих предков в Верхних Татрах,
и повелителем остготов стал его сын Эрманарих.
В конце следующего года к Тарасмунду во главе многочисленного отряда
явилась его нареченная Ульрика, дочь визигота Атанарика. Свадьба
запомнилась людям надолго: гуляли целую неделю, сотни гостей ели, пили,
принимали подарки, развлекались и веселились. По просьбе внука молодых
благословил Скиталец; он же при свете факелов отвел Ульрику в помещение,
где ожидал ее жених.
Пришлые, не из тойрингов, болтали, будто Тарасмунд вел себя чересчур
самоуверенно, словно позабыл о том, что он - всего лишь подданный короля.
Вскоре после свадьбы ему пришлось расстаться с женой. На готов напали
герулы; чтобы отогнать их и примерно наказать, потребовалось провести в
сражениях всю зиму. Едва с герулами было покончено, как пришла весть, что
Эрманарих созывает к себе вождей всех остготских племен.
Встреча оказалась весьма полезной. Были обговорены разнообразные
замыслы, которые нуждались в обсуждении. Эрманарих вместе со своим двором
переехал на юг, где проживало большинство готов. С ним, помимо гройтунгов,
отправилось много вождей, которых сопровождали их воины. Такой переезд
заслуживал того, чтобы быть упомянутым в песнях. Барды взялись за дело, и
Скиталец вскоре смог пополнить свое собрание.
Неудивительно поэтому, что Ульрика понесла не сразу. Однако,
возвратившись, Тарасмунд восполнил упущенное. Ульрика уверяла своих
женщин, что у нее наверняка будет мальчик, который прославится не меньше,
чем его предки.
Она родила сына студеной зимней ночью. Одни говорили, что роды прошли
легко, другие утверждали, что Ульрика сумела скрыть, как ей было больно.
Весь Хеорот преисполнился радости. Счастливый отец разослал гонцов,
приглашая соседей на пир.
Те поспешили откликнуться на зов, ибо с праздника середины зимы не
имели никаких развлечений. Среди гостей нашлись такие, которым надо было
переговорить с Тарасмундом наедине. Они таили злобу на короля Эрманариха.
Зала дворца была украшена ветками вечнозеленых растений, тканями,
римским стеклом; хотя снаружи был еще день, горели лампы, свет которых
отражался от блестящих металлических поверхностей. Облаченные в свои
лучшие наряды, богатейшие и храбрейшие тойринги и их жены окружили трон,
на котором стояла колыбель с младенцем. Прочие взрослые, дети и собаки
сгрудились чуть поодаль. В зале пахло соснами и медом.
Тарасмунд сделал шаг вперед. В руке он сжимал священный топор,
который собирался держать над сыном, испрашивая для него благословения у
Донара.
Ульрика несла кувшин с водой из источника Фрийи. Подобные обряды
прежде происходили разве что при рождении первенца в семье короля.
- Мы здесь... - Тарасмунд запнулся. Взгляды обратились к двери, по
толпе пробежал ропот. - О, я надеялся! Привет тебе!
Стуча копьем об пол, Скиталец медленно приблизился к трону и нагнулся
над младенцем.
- Надели его именем, господин, - попросил Тарасмунд.
- Каким?
- Тем, которое принято в роду его матери и крепче свяжет нас с
западными готами. Нареки его Хатавульфом.
Скиталец замер, словно вдруг окаменел, потом поднял голову. Тень от
шляпы легла ему на лицо.
- Теперь я понимаю, - пробормотал он. - Хатавульф. Что ж, такова воля
Вирд, значит, так тому и быть. Я нареку его этим именем.
1934 г.
Я вышел с нью-йоркской базы Патруля в холодный декабрьский вечер и
решил пройтись до дома пешком. Витрины магазинов соблазняли
рождественскими подарками, но покупателей было немного. Иллюминация
поражала воображение. На перекрестках услаждали слух прохожих музыканты
Армии спасения, звонили в свои колокольчики Санта-Клаусы, грустные
продавцы предлагали вам то одно, то другое. У готов, подумалось мне, не
было Депрессии. Ну, с материальной точки зрения, им попросту почти нечего
было терять. В духовном же отношении - кому судить? Во всяком случае, не
мне, хотя повидал я предостаточно и увижу еще больше.
Услышав мои шаги на лестничной клетке, Лори открыла дверь, не
дожидаясь звонка. Мы заранее договорились встретиться в этот день, после
того как она вернется с выставки в Чикаго.
Она крепко обняла меня. Мы прошли в гостиную и остановились посреди
комнаты. Я заметил, что Лори обеспокоена. Взяв меня за руки, она взглянула
мне в глаза и тихо спросила:
- Что стряслось на этот раз?..
- Ничего такого, чего бы я не предвидел, - мои слова прозвучали на
редкость мрачно. - Как твоя выставка?
- Чудесно, - отозвалась она. - Продала две картины за кругленькую
сумму. Ну, садись же, я принесу тебе выпить. По правде говоря, ты
выглядишь так, словно ввязался в уличную драку.
- Я в порядке. Не тревожься за меня.
- А может быть, мне хочется проявить заботу. Такая мысль тебя не
посещала? - Лори усадила меня в мое любимое кресло. Я откинулся на спинку
и уставился в окно. На подоконник, отражаясь и дробясь в стекле, падал
свет фонарей. По радио передавали рождественские гимны. "О, дивный город
Вифлеем..."
- Снимай ботинки, - крикнула Лори с кухни. Я последовал ее совету и
тут только ощутил, что действительно вернулся домой, как будто был готом и
расстегнул пояс, на котором висел меч.
Лори поставила передо мной стакан шотландского виски с лимоном,
прикоснулась губами к моему лбу и уселась на стул напротив.
- Добро пожаловать, - сказала она, - добро пожаловать всегда.
Мы выпили. Она терпеливо ждала.
- Хамдир родился, - выпалил я.
- Кто?
- Хамдир. Он и его брат Серли погибнут, пытаясь отомстить за сестру.
- Я поняла, - прошептала Лори. - Карл, милый...
- Первенец Тарасмунда и Ульрики. Вообще-то его зовут Хатавульфом, но
на севере его переделают в Хамдира. Второго сына они хотят назвать
Солберном. Время тоже совпадает. Они - те самые, кто будет... когда... - я
не мог продолжать.
Лори подалась вперед и погладила меня по голове, а потом решительно
спросила:
- Тебе ведь не обязательно переживать все это, Карл, а?
- Что? - я опешил и даже забыл на мгновение о терзавших меня муках. -
Конечно, обязательно. Это моя работа, мой долг.
- Твоя работа - установить источник песен и легенд, а никак не
следить за судьбами людей. Прыгни в будущее. Пусть, когда ты появишься в
следующий раз, Хатавульф давно уже будет мертв.
- Нет!
Сообразив, что сорвался на крик, я единым глотком осушил стакан и,
глядя на Лори в упор, сказал:
- Мне приходило на ум нечто похожее. Честное слово, приходило. Но
поверь мне: я не могу, не могу бросить их.
- Помочь им ты тоже не можешь. Исход предрешен.
- Мы не знаем, как именно все случится... то есть случилось. А вдруг
мне... Лори, ради всего святого, давай закончим этот разговор!
- Ну разумеется, - вздохнула она. - Ты был с ними поколение за
поколением, при тебе они рождались, жили, страдали и умирали, а для тебя
самого время шло гораздо медленнее. Поступай, как считаешь нужным, Карл,
пока ты должен как-то поступать.
Я молчал, чувствуя, что ей по-настоящему больно, и был благодарен ей
за то, что она не стала напоминать мне о Йорит. Она грустно улыбнулась.
- Однако ты в отпуске, - проговорила она. - Отложи свою работу. Я
купила елку. Надеюсь, ты не против, чтобы мы вместе нарядили ее, как
только я приготовлю праздничный ужин?
Мир на земле, всем людям мир
Нам дарит Он с небес...
348 - 366 гг.
Король западных готов Атанарик ненавидел Христа. Он хранил верность
богам предков и опасался церкви, в которой видел лазутчика империи. Дайте
срок, твердил он, и сами не заметите, как начнете служить римским
правителям. Поэтому он натравливал людей на церковников, прогонял
родственников убитых христиан, если те являлись требовать виру, и убедил
Большое Вече принять закон, по которому в случае религиозных беспорядков
ревнителей новой веры можно было убивать совершенно безнаказанно. Крещеные
же готы, которых теперь насчитывалось не так уж мало, уповали на Господа и
говорили, что все в воле Божьей.
Епископ Ульфила упрекнул их в неразумии. Да, согласился он, мученики
становятся святыми, однако лишь тела праведников разносят благую весть из
края в край. Он добился от императора Констанция позволения своей пастве
переселиться в Моэзию. Переправив их через Дунай, он помог им обосноваться
у подножия Гаэмийских гор, где они со временем сделались мирными пастухами
и землепашцами.
Когда новость о переселении достигла Хеорота, Ульрика громко
рассмеялась.
- Значит, мой отец наконец-то избавился от них!
Но радость ее была преждевременной. Тридцать с лишним лет возделывал
