человек, переполнил мне сердце, и я прошептал:
- О, Вилли, Вилли!
Но он отмахнулся, будто отгоняя эти нежности, и буркнул:
- Иди к дьяволу!
- Нет, ты от меня не отвертишься! - проговорил я решительно,
приподнимаясь на койке. - Послушай! Там, в Пенсильвании, нас ждут леса.
Вместе мы будем корчевать деревья в плодородной долине. Я научу тебя
возделывать землю и охотиться... Ты увидишь, какая это замечательная
жизнь...
- Разрази тебя гром! Замечательная, замечательная! - передразнивая
меня, воскликнул Вильям с иронической усмешкой, которую я скорее угадал в
его голосе, чем увидел на лице. - Замечательная! Сначала надо дожить до
этой твоей Пенсильвании, а шансов на это маловато... Слышишь, как ревет?
- Слышу.
- На палубе содом и гоморра. Волнами смыло спасательную шлюпку, и у
нас теперь осталась только одна небольшая лодка. Такого шторма я не
припомню...
Непогоду и качку я переносил не так легко, как Вильям. После еды меня
стало подташнивать, но, невзирая на это, я не терял ясного представления о
реальной действительности и своем положении.
В голове у меня все отчетливее зрел отчаянный план. Не делясь им до
поры с приятелем, я хотел прежде убедиться сам, насколько задуманное мной
было разумным и необходимым.
- Вилли, - обратился я к матросу, - ты хорошо знаешь нашего Старика?
- Этого злодея? Как свои пять пальцев. Три года с ним плаваю.
- В таком случае скажи, что будет, когда шторм прекратится? Когда-то
же, черт побери, погода все-таки установится?..
Слова мои привели Вильяма в очевидное замешательство. Он, вероятно,
догадался, какие мысли бродили в моей голове, и не спешил с ответом.
- Ну говори, - подбадривал я его, - не будь трусом, приятель! Капитан
убежден, что отправил меня на тот свет. Что будет, когда он увидит меня
живым?
Матрос пожал плечами.
- Не знаю, убей меня бог, не знаю.
- А не возьмет ли он тогда пистолет и не всадит ли пулю мне в лоб, на
этот раз уже без ошибки?
Помолчав, Вилли согласился:
- От этой канальи всего можно ждать. Это мстительная бестия.
- Значит, мне надо защищаться! Это ясно, и ты согласен со мной! -
воскликнул я.
- Защищаться - хорошо сказано, но как тебе, бедолаге, защищаться? -
озабоченно вздохнул Вильям.
- Я знаю как! - пробормотал я.
- У Старика здесь неограниченная власть. Любого из нас он может
отправить на тот свет, как щенка. В команде у него несколько подручных,
готовых на любое преступление по одному его знаку. Что ты, Джонни, значишь
против него?
Я лежал в кубрике в том же виде, в каком, бездыханного, втащил меня
сюда Вильям: в одежде. Я нащупал пояс. На нем с левой стороны висел
охотничий нож, верный товарищ моих скитаний по вирджинским лесам. Я вынул
его из кожаных ножен и показал Вильяму. Но тут вдруг несколько матросов из
команды вошли в кубрик, и я, торопливо пряча нож, выдохнул в ухо своему
приятелю:
- Капитан не должен пережить этого шторма!.. Он погибнет, или пусть я
буду проклят!
- О'кэй! Ты хочешь его... - И Вильям взмахнул рукой, словно всаживая
в кого-то нож.
- Ты угадал.
Мой приятель в смятении бросил на меня встревоженный взгляд. Затем он
крепко, в дружеском порыве схватил мою руку и, пожав, прошептал:
- Ты молодчина, Джонни!.. Другого выхода у тебя нет... Прикончи его!
Я помогу тебе!..
Он склонился над моим изголовьем и тут же всей тяжестью упал на меня,
ибо в это мгновение огромный водяной вал обрушился на корабль и почти
положил его на борт. Стол, прикрепленный к полу, сорвался и с грохотом
ударился о переборку. Раздался звон разбитой посуды и шум прорвавшейся
где-то воды. Мы решили, что это конец. Матросы в панике бросились из
кубрика на палубу. Вильям остался подле меня. Корабль лежал на борту, как
мне казалось, целую вечность. Но вот он стал медленно выравниваться,
возвращаясь в первоначальное положение. На этот раз, кажется, пронесло.
Настала ночь. Я выбрался на палубу. Ураганный ветер хлестал словно
бичом, волны то и дело перекатывались через палубу и сносили все, что было
недостаточно прочно закреплено. Приходилось изо всех сил хвататься за
поручни, чтобы не оказаться за бортом. На свежем воздухе силы мои быстро
восстанавливались.
Я затаился поблизости от капитанской каюты, но в такую адскую
пепогоду никто не высовывал и носа. Входить же в каюту мне не хотелось. Я
рассчитывал расправиться со своим врагом на палубе и тут же выбросить его
за борт, в море.
Кружа неподалеку от каюты, я оказался у фок-мачты. Индеец все еще
стоял там. Я пошел ва-банк, ни на что не глядя. Парень настолько ослаб,
что стоило мне разрезать на нем путы, как он тут же, у мачты, рухнул на
палубу. Лишь немного погодя он собрал силы, отполз в сторону и исчез из
виду.
ШТОРМ И ПЕРВАЯ НОЧЬ НА СУШЕ
Чудовищный тропический шторм. Оглушительный рев моря и вой ветра. Ко
мне пробрался Вильям, и теперь мы караулили вдвоем. Разговаривать было
невозможно: слова застревали в горле.
Бесплодно прождав несколько часов, мы решили перебраться в более
тихое место и обсудить план дальнейших действий, но не успели.
Корабль налетел на подводную скалу. Удар был не особенно силен, но
скрежет раздираемого под нами корпуса и треск ломающихся балок ничуть не
уступали реву моря. Впрочем, я уже почти ничего не слышал. Вздыбленный
водяной вал обрушился на меня с такой яростью, что я не в силах был ему
противостоять. Ошеломленный, я выпустил из рук канат, за который до того
держался. Огромная волна взметнула меня на самый гребень, затем с силой
швырнула в пропасть, в водную пучину. Я стремительно летел вниз головой и
почти лишился чувств, а когда снова смог открыть глаза, корабля уже не
было.
Когда-то я слыл неплохим пловцом, но чем это могло помочь мне теперь,
среди разбушевавшейся и обезумевшей стихии? Новая волна накрыла меня с
головой, увлекая в бездну. Я ощутил в груди острую боль удушья, потом,
теряя сознание, лишь смутно слышал постепенно затихающий шум. Но очередная
волна вновь швырнула меня вверх и вытолкнула на поверхность. Продержался я
недолго, но все-таки успел перевести дыхание, прежде чем меня накрыло
новой водяной громадой.
Сколько длилось все это, не знаю. Тонкая нить меркнущего сознания то
и дело рвалась. Швыряемый из стороны в сторону, я был жалкой игрушкой в
руках всемогущей стихии, последняя искра жизни во мне вот-вот готова была
погаснуть под грохочущим напором смерти.
Я не поддался смерти. Жизнь восторжествовала. В какой-то миг меня
пронзило чувство огромной радости - полуживой, оглушенный и ослепленный, я
вдруг ощутил под руками какую-то твердь. В этом зыбком хаосе - и вдруг
какая-то опора. Это была скала, и я судорожно в нее вцепился.
В тот же миг вода с шумом откатилась назад, и я смог свободно
вздохнуть. Вскочив, я попытался бежать, но, увы, ноги меня не держали. С
трудом мне удалось проползти по земле на животе и четвереньках. Но по
земле!!!
Однако сзади вдруг накатилась новая волна и опять смыла меня со
спасительной суши. Но это была дружественная волна - она отнесла меня
дальше в глубь земли и чуть выше. Здесь силы меня оставили, и я потерял
сознание.
Сколько часов я пролежал - пять, десять или целые сутки? Сознание
возвращалось ко мне медленно, отдельными проблесками. Еще задолго до того,
как открыть глаза, я ощутил неописуемое блаженство: мне было тепло.
Впервые за последние несколько дней - тепло! Море за это время отступило,
видимо, шагов на сто: грохот волн, бьющих о берег, доносился приглушенно.
Опасность осталась позади. Я был жив!
Тут я почувствовал, что рот мой полон ила, а голова полузасыпана
песком.
"Земля, земля! Милая земля!" - было первой моей мыслью, и я едва не
зарыдал.
С трудом и не сразу встал я на ноги. Еще труднее оказалось открыть
глаза, будто надо было не просто поднять веки, а сдвинуть тяжелые ржавые
засовы.
Я отплевался от песка, набившегося в рот, и протер глаза. К горлу
подступала тошнота от морской воды, которой я немало наглотался, и, лишь
очистив желудок от содержимого, я почувствовал некоторое облегчение.
Благодатное тепло, вернувшее меня к жизни, исходило от солнца.
Пополуденное, оно, пробиваясь сквозь тучи, согревало землю, и, несомненно,
это его золотые лучи делали сушу, на которую выбросило меня море,
невыразимо прекрасной. Повсюду вокруг песчаные дюны и кое-где небольшие
скалы. Неподалеку, в нескольких сотнях шагов от меня, - стройные кокосовые
пальмы, а за дюнами - сухие кустарниковые заросли. Редкие деревья, тут и
там возвышавшиеся над кустами, в глубине, кажется, переходили в густой
лес. Из зарослей кактусов, достигавших порой чуть ли не метра в высоту,
доносился веселый щебет птиц. Так и казалось, что это радостный концерт,
устроенный в мою честь.
Ветер дул еще сильный, но буря стихла и море почти успокоилось. Лишь
белые гривы пенились на гребнях волн там, где совсем еще недавно
вздымались грозные валы. Пока я вглядывался в даль океана, ко мне
вернулась память.
"Вильям! Вильям! - подумал я со стесненным сердцем. - Где же ты,
друг?"
Я оглядел берег. Нигде никого. Тогда я стал кричать, надеясь, что
кто-нибудь отзовется, и побрел вдоль берега, торопясь, насколько позволяла
мне силы. Никакого ответа. И тут я испугался: "А вдруг поблизости живут
дикие индейцы и, привлеченные моими криками, готовятся сейчас напасть на
меня? А быть может, здесь обосновались испанцы - враг не менее опасный,
чем индейцы?"
Я умолк, хотя и продолжал брести дальше, стараясь теперь держаться
поближе к зарослям и бросая по сторонам тревожные взгляды. Чаща стала
казаться мне источником опасности, утратив прежнюю прелесть.
Ни Вильяма, ни кого-нибудь другого из команды я не нашел. Однако,
бредя по берегу, я вдруг заметил вдали на песке, у самой воды, какой-то
темный предмет. Это была разбитая шлюпка с "Доброй Надежды", доски от нее
валялись рядом. Я стал лихорадочно обыскивать все вокруг, надеясь найти
хоть какую-нибудь провизию, складываемую обычно заблаговременно в
спасательные лодки. Увы, не оказалось ни провизии, ни какой-либо другой
полезной вещи.
"О ладья, в издевку именуемая спасательной! Мои товарищи, вцепившись
в твои борта, уповали, верно, на твою помощь, а ты, разбитая, как и сама
их жизнь, жестоко обманула надежды тонущих!"
Вид жалких обломков вернул меня к действительности. Я вдруг с полной
ясностью осознал, что все пережитое мной за последние часы и дни не
кошмарное видение, каким оно порой мне представлялось. Разбитый руль,
сломанная мачта, разбросанные у воды доски с беспощадной очевидностью
свидетельствовали о катастрофе. И тут я наконец понял, что вся команда
"Доброй Надежды", за исключением меня, погибла. "О, бедный Вильям!"
Я обследовал еще изрядный участок берега, но нигде не встретил не
только ни одной живой души, но даже ни малейшего следа человека. Теперь я
не сомневался, что никому не удалось спастись. Мысль эта едва не лишила
меня рассудка.
Один на чужом берегу, населенном, по всей вероятности, людоедами,
перед лицом неведомых опасностей, я оказался не только без товарищей, но и
без оружия и без всяких средств к существованию.
Однако мне было всего двадцать шесть, и я был здоров душой и телом.
Невзирая на все горести и беды, меня начал одолевать голод. Ну что можно
здесь съесть? Какие-то птицы порхали в кустах, и это, конечно, пища, но,
увы, недосягаемая. В заросли кустарника опустилась стая довольно крупных
