тайну и не схвачу дьявола за рога.
На следующий день, в обычное время, вооруженный, как всегда, ножом,
луком и копьем, я покинул пещеру, но, не пройдя и двухсот шагов, припал к
земле за одним из кустов. Ползком, стараясь не шуметь, как вор, направился
я к своей собственной обители. До ямы оставалось шагов пятьдесят. На этом
безопасном расстоянии я притаился за кустом, выбрав позицию, с которой
хорошо просматривалась и пещера, и яма с зайцами, и клетка с попугаями.
Враг мог быть поблизости, наблюдая за мной из ближайших зарослей, но я об
этом уже не думал. Меня охватил гнев, и я не хотел отступать.
Ждать пришлось недолго. Я заметил какое-то движение, но не в
зарослях, где я укрывался, а на склоне холма. Над моей пещерой нависал
довольно крутой склон, который вел к вершине холма. Этот склон, изрезанный
расселинами и трещинами, был покрыт осыпями и низкорослым кустарником.
Оттуда-то и двигался мой враг, спускаясь вниз. Он старался держаться
расселины меж камнями, поэтому я не мог его толком рассмотреть.
И только когда он сполз к самому подножию холма, я разглядел его.
Огромная змея медленно ползла, извиваясь, прямо к моей яме с зайцами. Она
казалась каким-то адским чудищем. Тело ее, толщиной почти с бедро
человека, выражало страшную силу и наверняка могло, опоясав взрослого
вола, раздавить ему все ребра. Как же против такой громадины выйти с моим
жалким оружием? Я заколебался в нерешительности.
Тем временем змея подползла к яме и остановилась, вытянув голову.
Замерев в полной неподвижности, она довольно долго прислушивалась, сверля
своими крохотными глазками заросли, в которых я притаился, словно чуя
опасность. Потом она раздвинула головой ветви настила и сунулась в яму.
Большая часть тела ее при этом осталась снаружи.
"Сейчас она схватит моих зайцев!" - захлестнула меня ярость.
Не владея более собой, я вскочил на ноги и бросился вперед. Змея, как
видно, меня учуяла: внезапным стремительным рывком она вырвала голову из
ямы и вскинула ее высоко над землей. В пасти у нее судорожно трепыхался
зайчонок. Заметив меня, змея откинулась назад, выгнув тело широкой дугой и
готовясь то ли нападать, то ли обороняться. Подбежав шагов на пять, я
отпустил тетеву - стрела пронзила ей шею навылет. Удав чуть дрогнул, как
бы дивясь, выпустил из пасти добычу и тут же, шипя, пополз на меня. Я едва
успел отбросить лук и схватить копье. В тот миг, когда враг был совсем
рядом, я изо всех сил размахнулся и нанес ему удар в шею. Змея
пронзительно зашипела и закачалась, неестественно запрокинув голову.
Кажется, я перебил ей шею. Долго раздумывать не приходилось, я нанес еще
один удар, сильнее прежнего.
Этого оказалось достаточно - удав обратился в бегство. Стрела, все
еще торчавшая в его теле, разлетелась вдребезги.
Живучесть чудовища была поистине поразительной. Извиваясь, удав
мчался такими прыжками, что я едва поспевал за ним. Лук и стрелы снова
были у меня в руках.
Если бы удав устремился вниз, в заросли, ему наверняка удалось бы
спастись. Но он, повинуясь силе привычки, стал взбираться на холм - к
своей гибели. Тут я догнал его и, не слишком приближаясь - сил у него было
еще достаточно, - стал осыпать его градом стрел. Чаще я промахивался, но
несколько раз все-таки попал. Он вновь сделал попытку броситься на меня,
но силы его иссякли. Я без труда отскочил в сторону. Схватив копье за
острие, я тупым концом ударил его по голове раз, второй, третий. Уже
бессильный, он все еще извивался, и я долго опасался к нему приблизиться.
Потом я измерил его. В длину он составлял пятнадцать футов, тело его
украшал великолепный рисунок из линий, зигзагов и пятен. Цветов было
несколько: светло- и темно-коричневый, черный и желтый.
Я был так измотан борьбой, что вынужден был лечь и несколько часов
отдыхать.
Помятый удавом заяц сдох. В яме их осталось только четыре.
ОГОНЬ
После этих бурных событий наступили более спокойные дни. Каждый день
утром, если только благоприятствовала погода, я отправлялся в лес и всякий
раз что-либо приносил: то птицу, то зайца, то фрукты. Одним словом,
недостатка в пище я не испытывал, а это было сейчас самым важным.
На заячьей поляне я, кажется, истребил всех зверьков: они все реже
попадали теперь в мои силки. Но я открыл в другой части острова хорошее
место для лова, и моя яма опять стала заполняться четвероногими
обитателями.
В окрестностях озера Изобилия мне часто попадались болотные свиньи. К
сожалению, мне ни разу не удалось приблизиться к ним на расстояние
выстрела.
Становилось все жарче, под конец апреля солнце жгло немилосердно. Я
стал ломать голову, как одеваться. Робинзон Крузо, мой любимый герой и
предшественник на этих островах, защищался от солнца зонтиком, а когда его
европейская одежда пришла в негодность, Сшил себе из козьих шкур нечто
вроде кожуха, а на голову - меховую шапку. На моем острове коз не было.
Имея, однако, столь привлекательный пример, я хотел быть верным и
достойным последователем моего героя, хотя поначалу мне пришлось немало
поломать голову. Из пальмовых веток и листьев я смастерил роскошный
зонтик, но, когда попытался им пользоваться, - полное фиаско. С таким
снаряжением оказалось совершенно невозможно продираться сквозь заросли
леса. В конце концов я зашвырнул бесполезную игрушку в угол и больше к ней
не возвращался.
С одеждой дела обстояли не менее скверно. Все, что было на мне после
кораблекрушения, включая и вещи, найденные в сундучке, быстро изорвалось в
чащобах, сплошь утыканных колючками. Близился день, когда мне вообще
нечего будет на себя надеть.
Шкурок от съеденных зайцев у меня скопилось уже не менее двадцати, и
при желании из них можно было бы сшить что-то похожее на одежду. Но при
одной мысли - носить в такую жару меховую шубу, мне становилось дурно. Под
полотняной рубашкой пот лил с меня ручьями, что же будет под шубой? Нет,
не верю, что Робинзон ходил в шкурах и в этом климате чувствовал себя
хорошо.
Преодолевая ложный стыд и стремясь сберечь остатки одежды, я ходил
раздетым, в одной набедренной повязке.
Кожа моя, с течением времени более похожая на кожу индейца, чем
белого человека, становилась все более устойчивой к солнечным лучам. На
голове у меня выросла буйная шевелюра, длинные волосы ниспадали на шею, и
этой естественной защиты оказалось вполне достаточно. Днем я ходил
раздетым, а на ночь надевал рубашку, поскольку в пещере порой было изрядно
холодно.
Мои кожаные башмаки тоже стали понемногу разваливаться. Я попробовал
привязывать к ногам деревянные сандалии, но в них неудобно было ходить, и
я вскоре их забросил. Почти все время теперь я ходил босиком, а когда кожа
на моих подошвах достаточно загрубела, без сожаления расстался и с
башмаками. "Дикарь!" - могут мне сказать. "Возможно, дикарь!" - отвечу я,
но разве на острове я не жил в условиях дикого человека, не имевшего даже
огня, и разве, чтобы дожить до лучших времен, не следовало прежде всего
обрести именно черты человека, именуемого диким?
Огонь! Отсутствие его я начинал ощущать все острее. Сырая пища давала
себя знать, и, хотя я оправился от болезней, одолевавших меня в первые дни
жизни на острове, я тем не менее понимал, что длительное употребление
сырого мяса к добру не приведет. И я все искал и искал кремни, стучал
камнями друг о Друга. И все напрасно - ни одной живительной искры я так и
не добыл.
И вот однажды, в какое-то счастливое утро, меня словно осенило, я
хлопнул себя по лбу и вскрикнул от радости. За всеми своими горестями я
совершенно об этом забыл. Ведь у меня же с самого начала было отличное
кресало, стоило только протянуть руку, и притом какое кресало!!! Кремневый
пистолет, найденный мной возле капитана! Пороха у меня, правда, не было, и
стрелять из него я не мог, но разве, отводя и спуская курок, нельзя высечь
искру?
Со всех ног я бросился в пещеру. В углу в пыли нашел пистолет, протер
его, проверил - пружина курка была цела и лишь заржавела. Несколько раз я
отвел и спустил курок, пока не пошло легче. Когда я очистил железную полку
от ржавчины и спустил на нее курок, я чуть не ошалел от радости: искра
высеклась - яркая, веселая, жаркая искра.
Второй вопрос: удастся ли найти трут для разведения огня? Сухая трава
не хотела заниматься, мелко наструганное сухое дерево - тоже нет. Тогда я
нашел в лесу старое трухлявое дерево, выгреб из него немного пыли,
тщательно ее растер и высушил на солнце. Потом я насыпал ее на полку
пистолета. Щелчок спущенного курка - и искра. Пыль затлела! Я подул:
робкий голубоватый язычок пламени. Я добавил веточек - огонь!
- Огонь! Огонь! - закричал я как ребенок.
Я подложил сухих веток - огонь усиливался, разрастался, трещал.
Волнение душило меня. Еще веток! Пламя выросло в рост человека, победно
гудело, сыпало искрами. Новый, животворный, могущественный союзник!
Бегом таскал я сухие ветки, в избытке валявшиеся поблизости. Когда
огонь набрал силу и я убедился, что он не зачахнет, я забил зайца,
освежевав, нанизал тушку на прут и стал медленно вращать над костром.
Вскоре в воздухе разнесся восхитительный аромат печеного мяса. Он был так
ошеломителен, что у меня закружилась голова и потекли слюнки.
Я никогда не забуду вкуса этого первого пиршества. Пока костер трещал
и гудел все веселее, я стоял рядом, упиваясь и лакомством, и гордясь тем,
что вырвал у сил природы такой бесценный дар.
Снова сослужил службу опыт, приобретенный в лесах Вирджинии. Я умел
без особых усилий поддерживать костер так, чтобы он не затухал. Правда,
теперь у меня стало больше работы, поскольку к прежним обязанностям
добавилась новая - доставка из леса запасов топлива.
Обладание огнем как бы расширило мой взгляд на мир, вселило в меня
надежду, приумножило мои силы, придало мыслям моим смелости и полета. Я
стал уже задумываться, как по примеру Робинзона обжечь посуду из глины и
готовить в ней пищу. Но тут подоспела Другая, более неотложная работа.
В этот период, в первой половине мая, стала серьезно меняться погода.
Лохматые тучи, день от дня все более темные, громоздились над островом, и
дожди шли с каждым днем все сильнее. Не приходилось сомневаться, что
приближается период дождей.
На острове я жил уже два с лишним месяца. Сколько раз за это время
взбирался я на вершину холма и понапрасну всматривался в даль! Я все
больше свыкался с мыслью, что пробуду здесь дольше, чем поначалу
предполагал, и к этой неизбежности следовало как-то приспособиться. В
мешочке у меня было немного кукурузных и ячменных зерен. Свежие фрукты,
как и сырое мясо, начинали вызывать у меня отвращение. Добытый огонь
открывал передо мной возможность разнообразить свой стол - будь у меня
больше зерна, я мог бы растереть его в муку и испечь хлеб. Из рассказов
Робинзона Крузо я помнил, что пора дождей - лучшее время для посева, а
поэтому решил немедля взяться за возделывание земли.
В двухстах шагах от пещеры, на берегу ручья, я отыскал подходящее
место. Почва здесь показалась мне плодородной, трава и кустарник были
особенно густы. Со всей скрупулезностью приступил я к уничтожению буйной
растительности. Она испокон веков полонила здесь землю, глубоко пустив
корни, и борьба с ней была тяжкой, а орудия мои более чем примитивны. Не
одна капля пота упала с моего лба, и прошла неделя, прежде чем я очистил
поле размером пятьдесят на пятьдесят шагов. Я хотел вскопать землю, но это
оказалось делом нелегким - она слежалась и сплошь проросла корнями. Лопата
