- Был, но ведь...
- А если был отчаянным и храбрым там, в своих лесах, то будешь таким
и на море, сердце у тебя здесь не раскиснет.
Мне хотелось ясно и просто растолковать ему разницу между тем, когда
оружие поднимают во имя правого дела, и тем, когда его применяют с целью
грабежа и разбоя, но я вовремя удержался, заметив недоумевающий
простодушный взгляд Вильяма: вряд ли удалось бы мне убедить его в различии
моральных побуждений. Мой приятель и сам не мог похвастать чистой
совестью, а потому постарался перевести разговор на другую тему.
Как-то, сидя за кружкой рома, Вильям спросил, отчего в лесу меня
звали странным именем Ян, а не просто Джон.
- У меня была мать полька, а отец хотя и англичанин, но тоже
польского происхождения, - ответил я.
- Поляки - это там, недалеко от Турции и Вены? - блеснул Вильям
своими познаниями в области географии.
- Да, не так чтобы далеко, - смеясь, махнул я рукой.
Он попросил меня рассказать о моей семье. Я рассказал, что знал.
Три английских корабля, впервые вошедших в 1607 году в Чесапикский
залив Вирджинии, доставили на американскую землю не одних лишь бродяг,
искателей приключений и авантюристов, как свидетельствуют об этом
исторические хроники. Среди прибывших была группа
промысловиков-смолокуров, поляков, нанятых на работу вирджинской компанией
для создания в колонии смолокуренного промысла. В их числе был и мой
прадед Ян Бобер.
Промысловики горячо взялись за дело, вскоре стали гнать для компании
смолу, деготь, добывать поташ и древесный уголь. Дела у них шли настолько
успешно, что в последующие годы компания стала вывозить из Польши все
новых смолокуров, слывших в те времена на весь мир лучшими мастерами.
Об этом периоде в нашей семье сохранилось одно предание. Будто бы лет
через десять - а может, и больше - после образования колонии английские
поселенцы добились некоторых - пустячных, правда, - политических свобод,
состоявших в том, что получили право выбирать из своей среды депутатов в
какой-то там колониальный конгрессик созываемый в столице Джеймстауне.
Когда польских смолокуров, как чужеземцев, не захотели допустить к участию
в выборах, они, оскорбившись, все как один оставили работу... Однако нужда
в них для колонии стала настолько ощутимой, а упорство их в защите своих
гражданских прав было столь непреклонным, что власти в конце концов
вынуждены были уступить и предоставить им те же права, что и английским
колонистам.
- Молодцы смолокуры! - одобрительно буркнул Вильям.
В то время прадед мой женился на одной англичанке, прибывшей в
колонию из Англии, и пару лет спустя это спасло ему жизнь. А дело было
так. Жена его ждала ребенка, и прадед повез ее из леса рожать в
Джеймстаун, где были врачи. А в ту пору как раз местные индейские племена
подняли большое восстание и поголовно вырезали чуть ли не всех колонистов
в лесных факториях. Один лишь Джеймстаун сумел отбиться и спасти своих
жителей.
О родившемся тогда дедушке своем, Мартине, знаю я немного. Жил он в
лесу, был фермером, женился тоже на англичанке, имел нескольких детей, из
которых Томаш, родившийся в 1656 году, и стал моим отцом. Когда отцу
исполнилось лет двадцать, воинственные индейцы с берегов реки Соскуиханны
вышли на тропу войны против белых поселенцев. Тогда некто Бэкон, один из
первых вирджинских пионеров, собрал отряды добровольцев, которые поголовно
истребили индейцев. Одним из первых добровольцев в отряде был мой отец.
Бэкон пользовался такой популярностью и славой, что люди стекались в его
отряды со всей Вирджинии.
В те суровые времена власть в Вирджинии захватили всякие лорды и
прочие богачи, которым принадлежали чуть ли не все земли и разные
богатства. Во главе у них стоял присланный из Англии губернатор колонии
лорд Бэркли, тиран и душитель народа. Видя, что вокруг Бэкона объединяется
все больше недовольных порядками, лорд Бэркли нанес удар своими войсками в
тыл добровольческим отрядам, когда те еще сражались с индейцами.
Однако сила добровольческого движения оказалась несокрушимой. Отряды
Бэкона повернули оружие против войск губернатора и владетельных лордов.
Разразилась кровавая гражданская война, в которой победоносные
добровольческие отряды одерживали одну победу за другой, пока не прижали
врага к самому океану.
Но здесь Бэкона подстерегла смерть. Это был сокрушительный удар по
повстанческому движению. Бэркли воспользовался смятением и паникой в рядах
повстанцев, быстро оправился и перешел в наступление. Повстанцы дрогнули и
были разгромлены. Огнем, мечом и виселицами победители усмирили народ. В
дикой злобе они безжалостным сапогом растоптали ростки свободы в
Вирджинии. Это было в 1677 году.
Моего отца, приговоренного к повешению, спасло только то, что дед его
считался иностранцем. Поэтому и его, как чужеземца, лишь выслали из
Америки. Он отправился в Польшу, не зная в то время ни одного польского
слова.
Спустя несколько лет он женился на довольно образованной девице из
семьи краковского мещанина. Живя в Польше счастливо, отец тем не менее
постоянно тосковал о лесах Вирджинии. И едва лишь в Америке повеяли новые,
более благоприятные политические ветры и была объявлена всеобщая амнистия,
отец вместе с семьей вернулся к подножию Аллеганских гор. Здесь в
последний год XVII столетия появился на свет и я. Несмотря на то, что мать
моя была полькой, польских слов я знал мало, зато научился читать и писать
по-английски.
И вот, дабы завершить изложение этой семейной хроники, на двадцать
шестом году жизни мне довелось снова с оружием в руках отстаивать
отцовскую долину, а затем, не устояв перед силой тирании, спасаться
бегством.
- Сто пуль тебе в печенку, ну и драчливая семейка! - с
удовлетворением причмокнул Вильям. - Только и знали бунтовать!
Прадед-бунтарь, отец-бунтарь и сын-бунтарь. Наш каперский корабль - самое
подходящее для тебя место! Тут тебе и слава, а заодно и карманы набьешь!
- Спасибо за такую славу...
В девственных лесах Вирджинии я вел жизнь привольную и кочевую,
богатую всяческими приключениями. Но если кто-нибудь спросил бы меня,
какие впечатления того периода наиболее глубоко запали мне в душу, я бы
ответил, что это были не охотничьи истории - хотя первого медведя я убил,
когда мне исполнилось лет двенадцать, - и не кровавые события последнего
восстания. Это были впечатления совсем иного, совершенно неожиданного
свойства: книга, всего одна книга, которую я прочитал. Она попала мне в
руки года два назад, а начав ее читать, я был ошеломлен, сердце у меня
трепетало, и я не мог оторваться от нее, пока не дочитал до конца. Само
название этой книги говорило о ее необыкновенной увлекательности. Она
называлась:
ЖИЗНЬ
и удивительные приключения Робинзона Крузо,
моряка из Йорка...
Книга, изданная в Лондоне в 1719 году, была написана Даниэлем Дефо.
Вот это книга! Вот это да! Ничто ранее меня так глубоко не изумляло, как
описания приключений Робинзона на необитаемом острове. Я читал эту книгу,
перечитывал ее снова и снова, заучивая наизусть целые страницы. Порой мне
казалось, что это я сам попал на необитаемый тропический остров, развожу
там коз и спасаю Пятницу от людоедов.
Бежав от сатрапов лорда, я не взял с собой почти никаких вещей, но
книгу не забыл. Она сопровождала меня и в изгнании. На корабле я рассказал
о ней Вильяму, и мой приятель загорелся таким интересом, что в свободные
от вахты минуты я вынужден был читать ему, поскольку сам он читать не
умел.
- А ты не знаешь случайно этот остров, на котором жил Робинзон? -
спросил я его однажды.
Вильям задумчиво почесал в затылке.
- Таких островов у побережья Южной Америки тьма-тьмущая. Только в
устье реки Ориноко их сотни, но там нет гор, как на острове Робинзона.
Недалеко от материка есть, правда, один гористый остров, Тринидад
называется, но этот, пожалуй, слишком велик...
- А Малые Антильские острова, к которым мы идем?
- Их там много всяких разных: больших и маленьких, гористых и
лесистых, заселенных и безлюдных... Но остров Робинзона, похоже, был рядом
с материком, а Малые Антилы тянутся цепочкой с севера на юг далековато от
Большой земли...
Нас волновало каждое слово книги Дефо и потому несколько огорчало,
что он не привел ни названия, ни более точного местоположения своего
острова.
- Постой-ка, Джонни! - воскликнул однажды Вильям, осененный новой
догадкой. - Тобаго! В цепи Малых Антил это крайний, самый южный остров.
Тобаго! С него в ясные дни видны скалы Тринидада. Правда, Тринидад тоже
остров, но почти примыкает к Американскому материку. Может, Тобаго и есть
остров Робинзона? Он гористый, посредине там лес, все вроде сходится...
- А люди там живут?
- А как же, живут. Какие-то английские поселенцы. Но раньше, мне
говорили, остров был необитаем...
- Все сходится. Значит, правда, там, на Тобаго, и жил Робинзон?
- Все может быть...
Мы строили разные догадки, однако и впрямь трудно было с уверенностью
заключить, где в таком скопище островов и островков могло находиться место
крушения корабля Робинзона.
А тем временем с каждой пройденной милей на нашем корабле все больше
нарастала напряженность: мы входили в воды французских островов, и здесь
можно было рассчитывать на долгожданную добычу. Известно - вблизи
Гваделупы скрещиваются морские пути различных судов, не только
французских, но и датских, и голландских.
В один из дней мы заметили вырастающие из-за горизонта паруса, но
оказалось, что это целая хорошо вооруженная флотилия, и нам пришлось
поживее уносить ноги, дабы самим не попасть в переделку. Тогда капитан,
раздосадованный неудачей, решил двигаться дальше на юг к торговым путям
испанских судов, где добыча доставалась обычно легче, а если повезет, то и
более богатая.
- Испанцы - самое милое дело, - разглагольствовал боцман в редкие
минуты хорошего расположения духа. - Резать им глотки - одно удовольствие,
а серебра у них - целые кучи!
Я скрипел зубами от досады при мысли, что так бездумно впутался в эту
грязную компанию, по мне но оставалось ничего иного, как скрывать свое
возмущение под маской безразличия. Более того, я заслужил даже
определенное уважение у пиратов за сноровку, поскольку в обращении с
пушкой добился, кажется, немалых успехов.
В районе Гваделупы мы проплывали мимо другого острова, значительно
меньшего по размерам, хотя тоже гористого и покрытого лесом.
- Это не Мартиника? - спросил я у Вильяма.
- Нет, дружище, Мартиника лежит южнее, а это Доминика. Мы, англичане,
давно точим на нее зуб, но не одна буйная голова раскроит еще себе череп о
скалистые берега этого острова, прежде чем нам удастся заглотнуть этот
кусок.
- Что, к острову трудные подступы?
- Да нет, подступы как подступы. Но на острове оказались проклятые
индейцы и дерутся как бешеные. Никак к ним не подберешься.
- Слушай, Вильям, - воскликнул я удивленно, - а ты не ошибаешься? Мне
казалось, что на всех островах Малых Антил индейцев давно уже поголовно
истребили...
- Well, на многих действительно истребили, но не везде. Вот,
например, Доминика. И еще... Если дня через два-три благополучно минуем
Мартинику, увидим остров Сенте-Люсия. На нем тоже все еще держатся карибы,
как и встарь. А еще южнее есть остров Сент-Винсент. Там то же самое.
