Белый, попади он на этот берег, может прощаться с жизнью. Мы не раз
высаживали там вооруженные отряды, чтобы подразжиться рабами для наших
плантаций, но эти бестии защищаются с таким упорством, что быстро отбивают
охоту с ними связываться. Ну да ладно, ничего... Дойдет и до них черед...
К индейцам я всегда питал непримиримую вражду, поскольку, будучи
вирджинским поселенцем, немало наслышался проклятий в их адрес, а мой отец
в молодости и сам с ними воевал в рядах Бэкона. Однако теперь мне было
как-то трудно разделять ненависть Вильяма к этим островитянам. Они жили на
своих островах и никому не причиняли вреда. Можно ли удивляться, что они
ожесточенно сопротивлялись попыткам обратить их в рабство, которое,
бесспорно, было страшнее смерти. "А может быть, эти дикари переживают
всякое угнетение так же болезненно, как и я, как и любой из нас?"
- Они людоеды, эти островитяне? - спросил я Вильяма.
- Известно.
- Откуда известно? - не отступал я.
- Всякий болван знает.
Вероятно, лицо мое не выражало должного доверия к этому утверждению,
и Вильям хотел было оскорбиться, но тут же рассмеялся и, помолчав, сказал:
- Если тебе это интересно, спроси у Арнака, у того парня-раба,
которого истязал Старик. Правда, сам-то Арнак родом откуда-то из низовьев
Ориноко, а не с этих островов, но тоже кариб, как и эти на островах.
- Как же мы с ним поймем друг друга?
- Поймете. Он говорит по-английски... Не попадись только на глаза
капитану. Если Старик заметит, что ты разговариваешь с его рабом, тебе
несдобровать. И еще: поторопись, покуда индейцы живы, - Старик скоро
замучит их до смерти.
- Страшно подумать, как он измывается над парнями, - вырвалось у
меня. - Зачем он это делает?
- Зачем? Не понимаешь, чудак! У него это единственное развлечение.
Кровожадная натура этого изверга все время требует жертвы, чтобы медленно
доводить ее до смерти. Прежде у него был молодой негр. Старик измывался
над ним до тех пор, пока ниггер не сдох как собака. Теперь вот он завел
себе этих двух индейцев. Голову даю на отсечение, живыми из этого рейса
они не вернутся, не будь я Вильям.
- Скверная история!
- Все нормально, малыш!
- Не понимаю.
- А чего тут понимать? Это хорошо, что Старик измывается над
индейцами. По крайней мере, нас, матросов, оставляет в покое.
У Вильяма, в сущности, было незлое сердце, но разбойничьи устои жизни
на пиратском корабле извратили в нем все представления о добре и зле. Я
искренне привязался к старому матросу и про себя твердо решил сразу же
после возвращения в Северную Америку сманить его с корабля, взять с собой
в леса Пенсильвании и там помочь стать порядочным человеком и добрым
товарищем. В Пенсильвании вирджинским лордам меня не достать.
КАПИТАН И ДВА ИНДЕЙЦА
Курс наш лежал строго на юг. Был февраль. Приближение к экватору
явственно ощущалось в самом воздухе. Холодные ветры остались далеко
позади, солнце с каждым днем пригревало все жарче, а когда порой мы
подкрадывались к берегам островов совсем близко, ветерок, дувший с земли,
доносил до нас терпкие ароматы цветок и неведомых растений.
Весна на островах была в полном разгаре. Невзирая на тяжелую
корабельную службу, я с радостным волнением встречал здешнее, совсем иное,
чем у нас, небо - мне ведь впервые в жизни довелось оказаться в полуденных
краях.
Ряд островов мы миновали без приключений, далеко обходя Барбадос, на
котором без малого сто лет назад обосновались англичане. Потом мы взяли
курс на юго-запад, огибая Гренаду. Приближались морские пути испанских
судов. Теперь вахтенный в "гнезде" с особым вниманием всматривался в
морскую даль. Но всматривался тщетно. Море до самого горизонта оставалось
пустынным, словно никогда и не было здесь человека.
Капитан, взбешенный неудачей, изрыгал проклятья на всех и вся. Ходил
он вооруженным до зубов, словно ежеминутно опасался бунта, но на нас рычал
лишь издали, зато тем более жестоко вымещал свое бешенство на двух юных
индейцах. Чего только не приходилось им терпеть! А когда однажды старший
из них, двадцатилетний парень, защищаясь, сделал какое-то непроизвольное
движение, капитан выхватил пистолет, готовый тут же его пристрелить. Но
затем он передумал и приказал накормить парня до отвала солониной, и, не
давая ему ни капли воды, привязать к фок-мачте. Бедняге, выставленному под
палящие лучи солнца, предстояло оставаться здесь, пока он не умрет от
жажды. Капитан пригрозил, что пристрелит как пса всякого, кто попытается
помочь индейцу.
Случилось это в полдень того дня, когда далеко на западе из-за
горизонта показались вершины Гренады. Мы взирали на жестокость капитана,
как прибитые собаки, запуганные, бессильные что-либо предпринять. Парень
стоял у мачты целую ночь и весь следующий день под разящими лучами солнца.
У него был сильный характер. Он молчал. Ни словом не выдал он своих мук.
К исходу дня все во мне взбунтовалось, дала себя знать кровь
вирджинского поселенца. То, что капитан посмел так бесстыдно и откровенно
измываться над человеком на наших глазах, я воспринял как издевательство
над самим собой. По всему судя, в глазах капитана мы были сбродом, с
которым не стоило считаться.
С наступлением ночи я принял решение прийти парню на помощь. Ночь
выдалась пасмурной, черной, как тушь, порывы теплого ветра свистели в
снастях. Вероятно, собирался дождь, но уверенности в этом не было: много
дней кряду стояла ясная погода.
Под утро мне предстояло заступать на вахту. Поэтому сразу же после
полуночи я пробрался к фок-мачте. Все складывалось удачнее, чем я
предполагал: никто меня не заметил. С собой я прихватил большую кружку
пресной воды и немного размоченных сухарей.
Поблизости никого не было. Индеец со связанными и прикрученными к
мачте руками, стоя, дремал. Я поднес кружку к его губам. Несчастный
испуганно вздрогнул. Пил он жадно, не отрываясь. Потом маленькими
кусочками я совал ему в рот размоченные сухари. Мы не произносили ни
слова, и я не думаю, чтобы он меня узнал. Я собирался дать ему еще глоток
воды прополоскать рот, но не успел.
Дверь капитанской каюты вдруг распахнулась, и луч света разорвал
тьму. Как ошпаренный я отпрянул в сторону. К несчастью, кружка выпала у
меня из рук и с грохотом покатилась по палубе. Капитан, высоко держа
фонарь в поднятой руке, направился в мою сторону. По всей вероятности, он
заподозрил что-то неладное, ускорил шаги и, во всю глотку изрыгая
проклятия, стал звать вахтенного.
Поблизости от фок-мачты лежали свернутые в бухты канаты, разные ящики
и всякая рухлядь. Я нырнул туда и притаился в темном углу. Минуту спустя
до меня донеслись яростные крики капитана: обнаружив, видимо, кружку и
догадавшись о происшедшем, он тут же приказал матросам искать виновника.
Однако добился он немногого - все ненавидели этого изувера и не слишком
рьяно выполняли его приказ. Капитан кипел от бешенства, рычал во всю
глотку, потом скрылся в своей каюте, грохнув дверью.
Никем не замеченный, я юркнул в кубрик и как ни в чем не бывало
улегся на свою койку.
Но я сильно заблуждался, полагая, что этим дело кончится. На
следующий день капитан собрал на палубе всю команду и потребовал, чтобы
виновник назвался сам, иначе он прикажет всыпать плетей обоим матросам,
стоявшим на вахте, во время которой случилось ночное происшествие. С
ненавистью глядя на нас, он добавил сквозь зубы, что заставит бить их,
пока они не испустят дух.
Среди других на палубе стоял и я. У меня не вызывало сомнений, что
этот злодей исполнит свою угрозу и заставит бить двух безвинных людей.
Происходило все это вблизи фок-мачты, из-под которой угасающим взором
смотрел на нас молодой индеец. Я понимал, чем все это может кончиться.
Внутренне содрогаясь, я выступил вперед и, решительно глядя в глаза
капитану, громко и четко заявил, что виновник - я.
- Ты-ы-ы?.. - зловещим хрипом вырвалось из его глотки.
Огромная его голова, выпученные глаза и хищно оскаленный рот
представились мне в этот миг мордой какого-то страшного морского чудища.
Капитан медленно приближался, сверля меня взглядом. Внезапно он резко
взмахнул правой рукой и нанес мне короткий удар кулаком в лицо. Потеряв
всякий рассудок, я бросился вперед, чтобы вцепиться ему в глотку, но
сильные руки матросов стиснули меня словно клещами. Капитан выхватил
пистолет. Я ощутил резкую боль в виске и потерял сознание...
Придя в себя, я обнаружил, что лежу в кубрике на своей койке. Голова
у меня разламывалась от боли я гудела, перед глазами плыли красные круги,
все тело сотрясал озноб. Рядом кто-то сидел. Не сразу я понял, что это
Вильям.
- Ну, очухался наконец, - прошептал он радостно, склоняясь к моему
изголовью. - Чертовски долго ты дрых.
- Он выстрелил в меня? - спросил я.
- Нет. Только ударил рукояткой пистолета.
- Ах, так!
Мысли у меня метались, как всполошенные птицы, и я снова потерял
сознание, однако на этот раз ненадолго.
- Значит, он все-таки подарил мне жизнь? - пробормотал я с горечью.
- Черта с два, - ответил Вильям. - Старик думает, что прикончил тебя.
Ты валялся будто покойник. Когда стемнело, я перетащил тебя сюда.
- Спасибо, Вилли...
Потом меня начала тревожить мысль - что будет дальше? Я не стал
скрывать от Вильяма своего беспокойства. В мстительности капитана
сомневаться не приходилось. Однако мой приятель особой тревоги не выказал.
- Лежи тихо, - проговорил он, - и делай вид, что отдаешь концы...
Капитану сейчас не до тебя!
Я перевел на Вильяма вопросительный взгляд.
- Разве ты не слышишь?
Матрос жестом укачал на переборку кубрика. Теперь только я ощутил
доносившиеся снаружи грохот и шипение волн, с силой бивших о борт корабля.
Нас раскачивало во все стороны. Лампа, висевшая под потолком, плясала как
бешеная, переборки устрашающе трещали.
- Шторм? - спросил я.
- Еще какой! - Вильям присвистнул. - Сущий ад! Почти сутки мы без
руля. Половина мачт сломана. Корабль как угорелый мчится в сторону
материка.
- Какого материка? - Головная боль путала мои мысли.
- Какого? Ясно какого: Южной Америки. Шторм несет нас на юго-запад, с
ума можно спятить... Если не стихнет, нас швырнет на скалы или и того хуже
- в лапы испанцам... Страшно подумать, что они с нами сделают...
Вильям заставил меня проглотить какое-то пойло, по вкусу напоминавшее
мясной бульон, которое здорово меня подкрепило. Но сразу после этого меня
неодолимо потянуло в сон. Я хотел было спросить у своего приятеля о судьбе
индейца, привязанного к мачте, но не успел: веки у меня сомкнулись, и я
заснул как убитый.
Целительный сон сделал свое дело. После пробуждения голова у меня
стала яснее, а боль в виске стихла. Я попытался встать с постели, но
вовремя вспомнил о наставлениях Вильяма и остался лежать.
Буря продолжала неистовствовать с прежней силой. С палубы несся
оглушительный грохот, словно там палили изо всех орудий. В чреве судна
раздавался такой оглушительный треск, что я только и ждал мгновения, когда
наша скорлупа развалится и вода хлынет в кубрик.
В полумраке замаячила какая-то фигура. Это был Вильям.
- Ну как, старина? - спросил он приглушенным голосом.
- Лучше. Только холодно очень...
- Ну и дела! В такую жарищу? Ведь дышать нечем! Ну ладно. Тебе надо
подкрепиться...
Он опять принес мне поесть. Внезапный прилив благодарности за
трогательную заботу, которой окружал меня этот, по существу, чужой
