данных условий и ничего не видел за их пределами. Однако и этот разум
понадобился только для первоначального расчёта и оценки. Раз пущенный в ход,
механизм уже не требовал никакого ума: автоматические привычки и обычаи
автоматически усваивались и передавались следующим поколениям, что обеспечило их
сохранность в неизменном виде. В улье или муравейнике 'разум' не просто
бесполезен, но может даже оказаться вредным и опасным, ибо разумность не
способна с одинаковой точностью передавать из поколения в поколение все законы,
правила и методы работы. Разум может забыть, исказить, добавить что-то новое;
разум может увести к 'мистике', к идее высшего разума, к идее эзотеризма.
Поэтому стало необходимым изгнать разум из идеального социализма улья или
муравейника как вредный для общества элемент, каковым он фактически и являлся.
Конечно, при этом могла возникнуть и борьба - период, когда предки муравьёв или
пчёл, ещё не утратившие способности мышления, ясно увидели своё положение,
осознали неизбежное начало вырождения и пытались бороться с ним, освободить
индивида от его безусловного подчинения обществу. Но борьба оказалась
безнадёжной - и не могла привести к победе. Железные законы муравейника и улья
очень скоро справились с мятежными элементами, и через несколько поколений
непокорные индивиды, вероятно, просто перестали рождаться. Как улей, так и
муравейник постепенно превратились в идеальные коммунистические государства.
В своей книге 'Жизнь термитов' Морис Метерлинк собрал много интересного
материала о жизни этих насекомых, ещё более удивительных, чем муравьи и пчёлы.
При первых же попытках изучить жизнь термитов Метерлинк испытал то же самое
странное эмоциональное ощущение, о котором я говорил выше:
'...Это делает их почти нашими братьями и, по мнению некоторых, заставляет этих
несчастных насекомых - в большей степени, чем пчёл и других живых существ на
земле - быть провозвестниками, а возможно, и предтечами нашей собственной
судьбы'.
Далее Метерлинк останавливается на древности термитов, которые гораздо древнее
человека, на их огромной численности и разнообразии видов. После чего Метерлинк
переходит к тому, что он называет 'цивилизацией термитов':
'Их древнейшая цивилизация является наиболее любопытной, наиболее полной,
наиболее разумной и, в некоторой степени, наиболее логичной и соответствующей
трудностям существования из всех цивилизаций, которые появились на земном шаре
перед нашей собственной. Согласно некоторым точкам зрения, эта цивилизация,
хотя она свирепа, сурова и часто кажется отталкивающей, превосходит
цивиоизации пчёл, муравьёв и даже самого человека.
В термитнике боги коммунизма стали ненасытными Молохами: чем больше им отдают,
тем большего они требуют - и упорствуют в своих требованиях до тех пор, пока
индивид не будет уничтожен, а его нищета не станет абсолютной. Эта ужасная
тирания не имеет подобия среди людей, ибо если у нас благами цивилизации
пользуются хотя бы немногие, в термитнике ими не пользуется никто.
Дисциплина, более суровая, чем у кармелитов или траппистов, и добровольное
подчинение законам или правилам, пришедшим Бог знает откуда, не имеют себе
равных ни в одном человеческом сообществе. Неизбежность нового вида, пожалуй,
самая жестокая из всех, социальная неизбежность, к которой движемся и мы сами,
добавлена к тем формам неизбежности, с которыми мы уже встречались и о которых
достаточно думали. Здесь нет отдыха, кроме последнего для всех сна; здесь
недопустима болезнь, а слабость несёт за собой смертный приговор. Коммунизм
доведён до границ каннибализма и копрографии.
Вынужденные лишения и несчастья многих никому не приносят пользы или счастья,
- и всё это для того, чтобы всеобщее отчаяние продолжалось, возобновлялось и
возрастало до тех пор, пока существует мир. Эти города насекомых, появившиеся
на свет ещё до нас, могли бы послужить карикатурой на нас самих, пародией на
тот земной рай, к которому стремится большинство цивилизованных народов.'
Метерлинк показывает, какими жертвами куплен этот идеальный режим:
'Прежде у термитов были крылья; теперь их нет. У них были глаза, которыми
пришлось пожертвовать. У них был пол, но и его пришлось принести в жертву.'
Метерлинк упускает одну вещь: прежде чем принести в жертву крылья, зрение и пол,
термитам пришлось отказаться от разума.
И, несмотря на всё это, процесс, через который прошли термиты, Метерлинк назвал
эволюцией. Это произошло потому, что, как я уже говорил, в современной мысли
любое изменение формы, происходящее в течение длительного времени, называется
эволюцией. Сила принудительного стереотипа псевдонаучного мышления воистину
поразительна. В средние века философия и наука должны были согласовать свои
теории с догмами церкви, в наше время роль этих догм играет 'эволюция'.
Совершенно ясно, что в таких условиях мысль не может развиваться свободно.
Идея эзотеризма имеет особо важное значение именно на нынешней стадии развития
мышления, ибо она делает совершенно ненужной идею эволюции в обычном смысле
слова. Ранее было сказано, что в эзотерическом смысле слово 'эволюция' может
означать: преображение индивидов. И в этом смысле эволюцию невозможно смешать с
вырождением, как это постоянно делает 'научная мысль', которая даже собственную
дегенерацию принимает за эволюцию.
Единственный выход из всех тупиков, созданных 'материалистической' и
метафизической мыслью, состоит в психологическом методе; а этот метод - ни что
иное, как переоценка всех ценностей с точки зрения их собственного
психологического смысла, независимо от внешних или сопутствующих фактов, на
основе которых о них обычно судят. Факты могут лгать. Психологический же смысл
вещи лгать не умеет. Конечно, его тоже можно неправильно понять, но против этого
мы будем бороться, изучая и наблюдая ум, т.е. наш собственный аппарат познания.
Обычно к уму относятся слишком просто, не принимая во внимание, что пределы
полезного действия ума, во-первых, очень хорошо известны, во-вторых, весьма
ограничены. Психологический метод принимает во внимание эти ограничения так же,
как при обычных обстоятельствах мы принимаем во внимание ограничения,
свойственные машинам и инструментам, которыми нам приходиться работать. Если мы
рассматриваем что-то в микроскоп, мы принимаем во внимание его разрешающую силу;
если производим какую-то работу особым инструментом, принимаем во внимание его
свойства и качества - вес, чувствительность и т.п. Психологический метод имеет
те же цели по отношению к нашему уму, т.е. намерен постоянно удерживать наш ум в
поле своего зрения и рассматривать все выводы и открытия в отношении к состоянию
или роду ума. С этой точки зрения, нет оснований полагать, что наш ум как
познавательный инструмент является единственно возможным, и лучшим из
существующих инструментов. Равным образом, нет оснований полагать, что все
открытые и установленные истины навсегда останутся истинами. Напротив, с точки
зрения психологического метода, не приходится сомневаться в том, что мы откроем
множество новых истин, в том числе совершенно непостижимых для нас, о
существовании которых мы и не подозревали, даже таких, которые фундаментально
противоречат до сих пор признаваемым истинам. Конечно, для догматизма нет ничего
более пугающего и недопустимого. Психологический метод разрушает все старые и
новые предрассудки и суеверия; он не позволяет мысли останавливаться и
довольствоваться достигнутыми результатами, какими бы искушающими и приятными
они ни казались, какими бы симметричными и гладкими ни были сделанные из них
выводы. Психологический метод даёт возможность пересмотреть многие принципы,
которые считались окончательными и твёрдо установленными, и находит в них
совершенно новый и неожиданный смысл. Психологический метод во многих случаях
позволяет не обращать внимания на факты или на то, что считается фактами, и
видеть то, что стоит за фактами. Хотя он - не более, чем метод, тем не менее, он
ведёт нас в совершенно определённым направлении, а именно: к эзотерическому
методу, который фактически и есть расширенный психологический метод, - но
расширенный в том смысле, в каком мы не можем расширить его собственными
усилиями.
1912-1929 гг.
ГЛАВА 2. ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ.
Идея скрытого знания. - Проблема невидимого мира и проблема смерти. -
Невидимый мир в религии, философии, науке. - Проблема смерти и её различные
объяснения. - Идея четвёртого измерения. - Различные подходы к ней. - Наше
положение по отношению к 'области четвёртого измерения'. - Методы изучения
четвёртого измерения. - Идеи Хинтона. - Геометрия и четвёртое измерение. -
Статья Морозова. - Воображаемый мир двух измерений. - Мир вечного чуда. -
Явления жизни. - Наука и явления неизмеримого. - Жизнь и мысль. - Восприятие
плоских существ. - Различные стадии понимания мира плоского существа. -
Гипотеза третьего измерения. - Наше отношение к 'невидимому'. - Мир
неизмеримого вокруг нас. - Нереальность трёхмерных тел. - Наше собственное
четвёртое измерение. - Несовершенство нашего восприятия. - Свойства восприятия
в четвёртом измерении. - Необъяснимые явления нашего мира. - Психический мир и
попытки его объяснения. - Мысль и четвёртое измерение. - Расширение и
сокращение тел. - Рост. - Явления симметрии. - Чертежи четвёртого измерения в
природе. - Движение от центра по радиусам. - Законы симметрии. - Состояния
материи. - Взаимоотношение времени и пространства в материи. - Теория
динамических агентов. - Динамический характер вселенной. - Четвёртое измерение
внутри нас. - 'Астральная сфера' - Гипотеза о тонких состояниях материи. -
Превращение металлов. - Алхимия. - Магия. - Материализация и дематериализация.
- Преобладание теорий и отсутствие фактов в астральных гипотезах. -
Необходимость нового понимания 'пространства' и 'времени'.
Идея существования скрытого знания, превосходящего знание, которое человек может
достичь собственными усилиями, растёт и укрепляется в умах людей при понимании
ими неразрешимости многих стоящих перед ними вопросов и проблем.
Человек может обманывать себя, может думать, что его знания растут и
увеличиваются, что он знает и понимает больше, нежели знал и понимал прежде;
однако иногда он становится искренним с самим собой и видит, что по отношению к
основным проблемам существования он так же беспомощен, как дикарь или ребёнок,
хотя и изобрёл множество умных машин и инструментов, усложнивших его жизнь, но
не сделавших её понятнее.
Говоря с самим собой ещё откровеннее, человек, возможно, признаёт, что все его
научные и философские системы и теории сходны с этими машинами и инструментами,
потому что они только усложняют проблемы, ничего не объясняя.
Среди окружающих человека неразрешимых проблем две занимают особое положение -
проблема невидимого мира и проблема смерти.
Во всей истории человеческой мысли, во всех без исключения формах, которые
когда-либо принимала мысль, люди подразделяли мир на видимый и невидимый; они
всегда понимали, что видимый мир, доступный непосредственному наблюдению и
изучению, представляет собой нечто весьма малое, быть может, даже несуществующее
по сравнению с огромным невидимым миром.
Такое утверждение, т.е. деление мира на видимый и невидимый, имелось всегда и
везде; сначала оно может показаться странным; однако в действительности все
общие схемы мира, от примитивных до самых тонких и тщательно разработанных,
делят мир на видимый и невидимый - и не могут от этого освободиться. Деление
мира на видимый и невидимый является основой человеческого мышления о мире,
какие бы имена и определения он такому делению не давал.
Этот факт становится очевидным, если мы попытаемся перечислить разные системы
мышления о мире.
Прежде всего, разделим эти системы на три категории: религиозные, философские,
научные.
Все без исключения религиозные системы, от таких богословски разработанных до
