увядаем, теряем свою былую непосредственность И восприимчивость,
превращаемся в "машины", перестаем оригинально мыслить и чувствовать, а
просто повторяем, как попугаи, то, что слышим от Гурджиева.
Гурджиев много смеялся, когда мы рассказывали ему обо всем.
- Подождите, будет еще и хуже, - сказал он. - Понимаете ли вы, что это
в действительности значит? Это значит, что вы перестали лгать; по крайней
мере, вы не в состоянии лгать так интересно, как раньше. Интересным
человеком считается тот, кто хорошо лжет. А вы начали стыдиться лжи. Вы уже
способны признаться себе в том, что существует нечто, чего вы не знаете или
не понимаете, и вы не способны разговаривать так, будто знаете все обо всем.
Это и значит, что вы стали менее интересными и менее оригинальными и, как
они говорят, менее восприимчивыми. Так что теперь вы сможете увидеть, какого
сорта люди ваши друзья. Со своей стороны, они жалеют вас. По-своему, они
правы. Вы уже начали умирать. (Он подчеркнул это слово.) До полной смерти
еще далеко, однако некоторое количество глупости из вас уже вышло. Вы уже не
в состоянии обманывать себя столь искренне, как делали это раньше. Теперь вы
почувствовали вкус истины.
- Почему же мне иногда кажется, что я совершенно ничего не понимаю? -
спросил один из присутствующих. Раньше я думал, что хоть иногда что-то
понимаю, а теперь вижу, что не понимаю ничего.
- Это значит, что вы начали понимать, - сказал Гурджиев. - Когда вы не
понимали ничего, вы думали, что понимаете все, во всяком случае, что
способны понять все. Теперь, когда вы начали понимать, вы думаете, что
ничего не понимаете. Это пришло к вам потому, что до сей поры вкус понимания
был вам неизвестен. И сейчас этот вкус понимания кажется вам отсутствием
понимания.
Во время бесед мы часто возвращались к тому новому впечатлению, которое
мы производим на друзей и которое они производят на нас. И мы начали
понимать, что подобные идеи более, чем что-либо другое, способны объединять
или разъединять людей.
Однажды у нас состоялся долгий и интересный разговор о "типах".
Гурджиев повторил все, что он говорил об этом раньше, со многими
добавлениями и указаниями для личной работы.
- Каждый из вас, - сказал он, - встречал, вероятно, в своей жизни людей
одного и того же типа. Такие люди часто даже внешне похожи друг на друга, и
их внутренние реакции совершенно одинаковы. То. что нравится одному,
понравится и другому; что не нравится одному, не понравится другому. Вы
должны помнить о таких случаях, потому что только встречаясь с типами,
сможете изучать науку о типах. Другого метода нет. Все прочее - воображение.
Вы должны понять, что в тех условиях, в которых вы живете, невозможно
встретить больше шести-семи типов, хотя в жизни существует большее число
основных типов. Остальное - это их сочетания.
- Сколько же всего существует основных типов? - спросил кто-то.
- Некоторые говорят, что двенадцать, - сказал Гурджиев. - Согласно
легенде, двенадцать апостолов представляли двенадцать типов. Другие говорят,
что их больше.
Он помолчал.
- А можем ли мы узнать эти двенадцать типов, т.е. их определения и
признаки? - спросил один из присутствующих.
- Я ждал этого вопроса, - сказал Гурджиев. - Еще не было случая, чтобы
я говорил о типах и какой-нибудь умный человек не задал бы его. Как это вы
не понимаете, что если бы на него можно было дать ответ, такой ответ уже
давно был бы дан. Но все дело в том, что, пользуясь обычным языком,
невозможно определять типы и их различия. А тот язык, на котором дать их
определения можно, вы пока не знаете и еще долго не узнаете. Здесь
совершенно то же, что и с "сорока восемью законами". Кто-то неизбежно
спрашивает, нельзя ли ему узнать эти сорок восемь законов. Как будто бы это
возможно! Поймите, вам дается все, что можно дать. С помощью данного вы
должны найти остальное. Но я уверен, что напрасно трачу время, рассказывая
это. Вы не понимаете меня -- и еще долго не поймете. Подумайте о разнице
между знанием и бытием. Есть вещи, для понимания которых необходимо другое
бытие.
- Но если вокруг нас существует не более семи типов, почему же нам
нельзя знать их, т.е. знать, в чем состоит главная разница между ними, и
таким образом распознавать и различать их при встрече? - спросил один из
нас.
- Вы должны начинать с себя и с наблюдения за тем, о чем я уже говорил,
- сказал Гурджиев, - иначе это будет знанием, которым вы не сумеете
воспользоваться. Некоторые из вас думают, что можно видеть типы; но то, что
вы видите. это вовсе не типы. Чтобы видеть типы, надо знать свой собственный
тип и уметь "отправляться" от него. А чтобы знать собственный тип, нужно
изучить всю свою жизнь с самого начала, знать, почему и как все случалось. Я
хочу дать вам всем задание, одновременно общее и индивидуальное. Пусть
каждый из вас расскажет в группе о своей жизни. Все нужно рассказать
подробно, не приукрашивая и не скрывая. Подчеркните главное и существенное,
не останавливаясь на деталях. Вы должны быть искренними и не бояться, что
другие воспримут это неправильно, потому что все находятся в одинаковом
положении. Каждый должен раскрыть себя, показать себя таким, каков он есть.
Это задание лишний раз разъяснит вам, почему ничего нельзя выносить из
группы. Никто не посмел бы говорить, если бы заподозрил, что сказанное им в
группе будет повторено за ее пределами. Он должен быть вполне убежден, что
ничего не будет повторено. И тогда он сможет говорить без боязни, понимая,
что и другие станут поступать так же.
Вскоре после этого Гурджиев отправился в Москву, и в его отсутствие мы
разными способами старались выполнить возложенное на нас задание. Во-первых,
чтобы легче осуществить его на практике, некоторые из нас по моему
предложению попробовали рассказать историю своей жизни не на общем собрании
группы, а в небольших кружках, состоящих из людей, которых они хорошо знали.
Честно говоря, все эти попытки ни к чему не привели. Одни рассказали
слишком много, другие - слишком мало. Некоторые углубились в ненужные детали
и в описание того, что они считали своими особыми и оригинальными чертами,
другие сосредоточились на своих "грехах" и ошибках. Но все это вместе
взятое, не дало того, чего, очевидно, ожидал Гурджиев. Результатом оказались
анекдоты или биографические воспоминания, которые никого не интересовали,
семейные хроники, вызывавшие у людей зевоту. Что-то оказалось неверным, но
что именно - не могли решить даже те, кто старался быть как можно более
искренним. Помню свои собственные попытки. Во-первых, я старался передать
впечатления раннего детства, которые казались мне психологически
интересными, потому что я помнил себя с очень раннего возраста и сам
удивлялся некоторым из этих ранних впечатлений. Однако они никого не
заинтересовали, и вскоре я понял, что это - не то, что от нас требуется. Я
продолжал рассказ, но почти тут же почувствовал, что есть много вещей,
которые я не имел ни малейшего намерения рассказывать. Это было неожиданное
открытие. Я принял идею Гурджиева без возражений и думал, что без особых
затруднений смогу рассказать историю своей жизни. Но на деле это оказалось
совершенно невозможным. Что-то внутри меня выказало столь яростный протест,
что я даже и не пробовал бороться с ним и, говоря о некоторых периодах своей
жизни, стремился дать только общую идею и общий смысл фактов, о которых не
желал рассказывать. В этой связи я заметил, что, когда я заговорил таким
образом, мой голос и интонации изменились. Это помогло мне понять других: я
начал слышать, как они, рассказывая о себе и своей жизни, тоже говорили
разными голосами и с разными интонациями. Возникали интонации особого рода,
которые я впервые услышал у себя и которые показали мне, что люди желают
что-то в своем рассказе скрыть; их выдавали интонации. Наблюдения за
интонациями позволили мне впоследствии понять и многое другое.
В следующий приезд Гурджиева в Петербург (на этот раз он оставался в
Москве две-три недели) мы рассказали ему о наших попытках. Он выслушал нас и
сказал, что мы не умеем отделять "личность" от "сущности".
- Личность скрывается за сущностью, - сказал он, - а сущность за
личностью; и они взаимно прикрывают друг друга.
- Как же отделить сущность от личности? - спросил кто-то из
присутствующих.
- Как бы вы отделили свое собственное от того, что не является вашим? -
ответил Гурджиев. - Необходимо думать, необходимо выяснить, откуда появилась
та или иная ваша характерная черта. Необходимо понять, что большинство
людей, особенно вашего круга, имеет очень мало своего собственного. Все, что
у них есть, оказывается чужим, большей частью, украденным; все, что они
называют идеями, убеждениями, взглядами, мировыми константами, - все это
украдено из разных источников. В целом, это и составляет личность; и все это
надо отбросить.
- Однако вы сами говорили, что работа начинается с личности, - сказал
кто-то.
- Совершенно верно, - возразил Гурджиев, -- потому что прежде всего мы
должны точно установить, о чем мы говорим, о каком моменте в развитии
человека, о каком уровне бытия. Сейчас я говорил о человеке в жизни,
безотносительно к работе. Такой человек, особенно если он принадлежит к
"интеллигентному классу", почти целиком состоит из личности. В большинстве
случаев его сущность перестает развиваться в очень раннем возрасте. Я знаю
уважаемых отцов семейств, профессоров с идеями, известных писателей, важных
чиновников, кандидатов в министры, сущность которых остановилась в развитии
примерно на уровне двенадцатилетнего возраста. И это еще не так плохо.
Случается, что некоторые аспекты сущности останавливаются на возрасте
пяти-шести лет, а дальше все кончается; остальное оказывается чужим; это или
репертуар, или взято из книг, или создано благодаря подражанию готовым
образцам.
После этого было несколько бесед с участием Гурджиева, во время которых
мы старались выяснить причины нашей неудачи в выполнении поставленного перед
нами задания. Но чем больше мы беседовали, тем меньше понимали, чего в
действительности он от нас хотел.
- Это лишь доказывает, до какой степени вы не знаете себя, - сказал
Гурджиев. - Я не сомневаюсь, что, по крайней мере, некоторые из вас искренне
хотели выполнить мое задание, т.е. рассказать историю своей жизни. В то же
время они видят, что не могут сделать этого и даже не знают, с чего начать.
Имейте в виду, что рано или поздно вам придется пройти через это. Это, как
говорится, одно из первых испытаний на пути, не пройдя которое, никто не
сможет двинуться дальше.
- Чего мы здесь не понимаем? - спросил кто-то.
- Вы не понимаете, что значит быть искренним, - сказал Гурджиев. - Вы
настолько привыкли лгать себе и другим, что не в состоянии найти слова и
мысли, когда желаете говорить правду. Говорить о себе правду очень трудно.
Но прежде, чем ее говорить, нужно ее знать. А вы даже не знаете, в чем
заключается правда о вас. Когда-нибудь я укажу каждому из вас его главную
черту или его главный недостаток. Тогда станет ясно, поймете вы меня или
нет.
В это время произошел очень интересный разговор. Я очень сильно
чувствовал, что, несмотря на все усилия, не могу вспоминать себя в течение
любого промежутка времени; вообще, я сильно ощущал все происходящее. Сначала
