существует, - может быть весьма различным по своему качеству.
"Человек-машина", у которого все зависит от внешних влияний, с которым все
случается, кто сейчас представляет собой что-то одно, в следующее мгновение
- другое, а еще через секунду - третье, - этот человек не имеет никакого
будущего. Его закапывают в землю, и это все. Прах возвращается в прах. Эти
слова относятся к нему. Чтобы говорить о какомто виде будущей жизни, мы
должны иметь некоторую кристаллизацию, некоторое сплавление внутренних
качеств человека и известную независимость от внешних влияний. Если в
человеке есть нечто, способное противостоять внешним влияниям, тогда это
нечто окажется способно противостоять смерти физического тела. Но подумайте
сами, что может сопротивляться физической смерти у человека, который,
порезав себе палец, падает в обморок или забывает все на свете. Если в
человеке существует нечто, оно может пережить его; а если ничего нет, то
нечему и переживать. Но даже если что-то и переживет его, будущее может
оказаться очень различным. В случаях более полной кристаллизации после
смерти возможно то, что называют "перевоплощением"; в других случаях то, что
люди называют "потусторонним существованием". В обоих случаях - это
продолжение жизни в "астральном теле" или при помощи "астрального тела". Вам
известно, что значит выражение "астральное тело"; но знакомые вам системы,
употребляющие это выражение, утверждают, что "астральным телом" обладают все
люди. Это совершенно неверно. То, что можно назвать "астральным телом",
приобретается благодаря сплавлению, т.е. посредством ужасно трудной
внутренней работы и борьбы. Человек не рождается с "астральным телом", и
лишь немногие его приобретают. Если оно сформировалось, оно может продолжать
жить и после смерти физического тела, может родиться вновь в другом
физическом теле. Это и есть "перевоплощение". Если же оно не родилось
вторично, тогда спустя некоторое время оно тоже умирает; оно не бессмертно,
но способно жить долго и после смерти физического тела.
"Сплавление, внутреннее единство приобретается благодаря "трению",
благодаря борьбе между "да" и "нет", происходящей внутри человека. Если
человек живет без внутренней борьбы, если с ним все случается без малейшего
сопротивления, если он идет туда, куда его ведут влечения, или туда, куда
дует ветер, он останется таким, каков есть. Но если внутри него начинается
борьба, особенно если в этой борьбе существует определенная линия, тогда в
нем постепенно станут формироваться постоянные черты; он начнет
"кристаллизоваться". Однако кристаллизация возможна как на правильной, так и
на неправильной основе. "Трение", борьба между "да" и "нет" легко могут
иметь место и на ошибочном основании. Например, фанатическая вера в ту или
иную идею или боязнь "греха" способны вызвать напряженнейшую борьбу между
"да" и "нет", так что человек сможет кристаллизоваться и на этих основаниях.
Но здесь произойдет неправильная, неполная кристаллизация. Такой человек не
будет способен к дальнейшему развитию. Чтобы сделать дальнейшее развитие
возможным, ему придется вновь расплавиться, а это достигается только путем
сильнейших страданий.
"Кристаллизация возможна на любом основании: возьмите, например,
разбойника, настоящего, истинного разбойника. Я знал на Кавказе таких
разбойников. Он будет не шевелясь стоять восемь часов за, камнем у дороги с
винтовкой в руках. Смогли бы вы сделать это? Обратите внимание - внутри него
все время идет борьба: ему жарко, хочется пить, его кусают мухи; но он стоит
неподвижно. Другой пример - монах. Он страшится дьявола - и в течение всей
ночи бьет лбом о пол и молится. Так достигается кристаллизация. Подобными
способами люди способны создать в себе огромную внутреннюю силу, перенести
мучения, получить все. чего желают. Это означает, что в них появилось нечто
твердое, нечто постоянное. Такие люди могут стать бессмертными. Но что в
этом хорошего? Человек такого типа становится "бессмертной вещью", хотя
иногда в нем сохраняется некоторое количество сознания. Но даже и это,
следует помнить. происходит очень редко."
Припоминаю, что в связи с беседами, следовавшими в этот вечер, меня
поразил один факт. Многие люди слышали что-то совершенно иное, чем говорил
Гурджиев: а другие обратили внимание лишь на второстепенные и несущественные
замечания и запомнили их. От большинства слушателей ускользнули самые
фундаментальные принципы того, что говорил Гурджиев. Он сказал мне, что лишь
немногие задают вопросы по существу. Один из таких вопросов остался у меня в
памяти:
- Каким образом человек способен вызвать внутри себя борьбу между "да"
и "нет"? - спросил кто-то.
- Необходима жертва, - ответил Гурджиев. - Если вы ничем не жертвуете,
вы ничего не приобретаете. И необходимо пожертвовать чем-то, в данный момент
драгоценным, пожертвовать им надолго, пожертвовать многим. Но все-таки не
навсегда. Это следует понять, потому что нередко не понимают именно этого.
Жертва необходима только тогда, когда идет процесс кристаллизации. Если же
кристаллизация достигнута, отречения, лишения и жертвы более не нужны. Тогда
человек может иметь все, что хочет. Для него нет больше никаких законов; он
сам для себя закон.
Среди тех, кто приходил на наши лекции, постепенно составилась
небольшая группа людей, не пропускавших ни одной возможности послушать
Гурджиева. Они встречались и в его отсутствие. Так начала возникать первая
петербургская группа.
В течение этого времени я много бывал вместе с Гурджиевым и начал лучше
понимать его. В нем поражала большая внутренняя простота и естественность,
заставлявшие полностью забывать то, что для нас он был представителем
чудесного и неведомого мира. В нем полностью отсутствовали любого рода
аффектация или желание произвести впечатление. Вместе с тем угадывалось
отсутствие личного интереса во всем, что он делал, совершенное бескорыстие,
безразличие к удобствам и покою, способность не щадить себя в работе, какой
бы она ни была. Порой ему нравилось бывать в веселой и живой компании; он
любил устраивать большие обеды, покупал много вина и закусок; однако нередко
сам ничего из этого не пил и не ел. У людей складывалось впечатление о нем
как о гурмане, о человеке, который любит хорошо пожить; и нам казалось, что
часто он просто хотел произвести такое впечатление, хотя все мы уже видели,
что он "играет".
"Игру" в поведении Гурджиева мы ощущали исключительно сильно. Между
собой мы говорили, что никогда его не видим и никогда не увидим. В любом
другом человеке такое обилие "игры" производило бы впечатление фальши; а в
нем "игра" вызывала впечатление силы, хотя, как я уже упомянул, так бывало
не всегда; подчас ее оказывалось чересчур много.
Меня особенно привлекало его чувство юмора и полное отсутствие
претензий на "святость" или на "обладание чудесными силами", хотя, как мы
позже убедились, он обладал знаниями и уменьем создавать необычайные явления
психологического характера. Но он всегда смеялся над людьми, которые ожидали
от него чудес.
Это был невероятно многосторонний человек; он все знал и все мог
делать. Как-то он сказал мне, что привез из своих путешествий по Востоку
много ковров, среди которых оказалось порядочное число дубликатов, а другие
не представляли особой художественной ценности. Во время посещений
Петербурга он выяснил, что цена на ковры здесь выше, чем в Москве; и вот
всякий раз, приезжая в Петербург, он привозил с собой тюк ковров для
продажи.
Согласно другой версии, он просто покупал ковры в Москве на "толкучке"
и привозил их продавать в Петербург.
Я не совсем понимал, зачем он это делает, но чувствовал, что здесь
существует связь с идеей "игры".
Продажа ковров сама по себе была замечательным зрелищем. Гурджиев
помещал объявления в газетах, и люди всех родов приходили к нему покупать
ковры. Они принимали его, разумеется, за обыкновенного кавказского торговца
коврами. Часто я сидел часами, наблюдая, как он разговаривал с покупателями.
Я видел, что нередко он играл на их слабых струнках.
Однажды он то ли торопился, то ли устал от игры в торговца коврами.
Какая-то женщина, очевидно, богатая, но очень жадная, выбрала дюжину
прекрасных ковров и отчаянно торговалась. И вот он предложил ей все ковры в
комнате почти за четверть цены тех, которые она выбрала. Сначала она
опешила, но потом опять начала торговаться. Тогда Гурджиев улыбнулся и
сказал, что подумает и даст ответ завтра. А на следующий день его уже не
было в Петербурге, и женщина вообще ничего не получила.
Нечто похожее происходило с ним почти каждый раз. С этими коврами, в
роли путешествующего купца, он опять-таки производил впечатление переодетого
человека, какого-то Гарун-аль-Рашида или персонажа в шапкеневидимке из
волшебных сказок.
Однажды, в мое отсутствие, к Гурджиеву явился некий "оккультист" -
шарлатан, игравший известную роль в спиритических кругах Петербурга; позже,
при большевиках, он стал "профессором". Он начал разговор с того, что много
слышало Гурджиеве, о его знаниях, и пришел с ним познакомиться.
Гурджиев, как он сам мне рассказал, сыграл роль настоящего торговца
коврами. С сильнейшим кавказским акцентом, на ломаном русском языке, он
принялся уверять "оккультиста", что тот ошибся, что он только продает ковры,
и немедленно начал развертывать их и предлагать посетителю.
"Оккультист" ушел, убежденный, что стал жертвой мистификации своих
друзей.
- Было очевидно, что у мерзавца нет ни гроша, - прибавил Гурджиев, -
иначе я выжал бы из него деньги хотя бы за пару ковров!
Обычно чинить ковры к нему приходил какой-то перс. Однажды я заметил,
что Гурджиев очень внимательно наблюдает за тем, как работает этот перс.
- Хочу понять, как он это делает, и все еще не понимаю, объяснил
Гурджиев. - Видите вон тот крючок у него в руках? Все дело в нем. Я хотел
купить этот крючок, но он не продает его.
На другой день, придя раньше обычного, я увидел, что Гурджиев сидит на
полу и чинит ковер совсем так же, как это делал перс. Вокруг него были
разбросаны мотки шерсти разных цветов, в руках он держал крючок такого же
типа, какой я видел у перса. Выяснилось, что он вырезал его простым
напильником из лезвия дешевого перочинного ножа и в течение утра постиг все
тайны починки ковров.
Он много рассказывал мне о коврах; нередко говорил, что ковры - одна из
древнейших форм искусства. Он описывал древние обычаи, связанные с выделкой
ковров в некоторых районах Азии - как целая деревня работает сообща над
одним ковром; как зимой по вечерам все жители деревни, старые и молодые,
собираются в одном большом помещении; как,, разделившись на группы, они
стоят или сидят на полу в особом порядке, издавна известном и определенном
традицией. Затем каждая группа начинает свою работу. Одни вынимают из шерсти
камешки и щепки, другие бьют шерсть палками; третья группа расчесывает ее;
четвертая прядет; пятая красит; а шестая - или, может быть, двадцать шестая
ткет ковер. Мужчины, женщины, дети, старики, старухи - все заняты своей
традиционной работой, которая совершается под аккомпанемент музыки и пенья.
Прядильщицы с веретенами в руках, работая, пляшут особую пляску, и все
движения людей, занятых разной работой, подобны одному движению,
совершаемому в одном ритме. Кроме того, каждая местность имеет собственную
музыку, свою мелодию, особые песни и пляски, которые с глубочайшей древности
