Из последних бесед в Москве в моей памяти сохранилась еще одна, во
время которой Гурджиев сказал несколько вещей, также ставших понятными лишь
впоследствии.
Он говорил об одном человеке, которого я как-то встретил в его
обществе. Гурджиев сказал о его взаимоотношениях с другими людьми:
- Это слабым человек. Люди пользуются им - разумеется, бессознательно.
И все потому, что он считается с ними. Если бы он с ними не считался, все
было бы другим, и сами они были бы другими.
Мне показалось странным, что человек не должен считаться с другими.
- Что вы понимаете под словом "считаться"? - спросил я. - Я и понимаю,
и не понимаю вас. Это слово имеет так много разных значений.
- Как раз наоборот, - возразил Гурджиев. - Существует только одно
значение. Попытайтесь подумать об этом.
Потом я понял, что именно Гурджиев подразумевал под словом "считаться",
и до меня дошло, какую огромную роль эта вещь играет в жизни, сколь многому
она дает начало. Говоря о ней, Гурджиев имел в виду то отношение, которое
создает внутреннее рабство, внутреннюю зависимость. Потом мы имели
возможность обсудить это достаточно подробно.
Вспоминаю и другой разговор - о войне. Мы сидели в кафе Филиппова на
Тверской. Оно было полно народу, стоял сильный шум. Война и стремление к
наживе создавали неприятную, лихорадочную атмосферу. Я даже отказывался идти
туда, но Гурджиев настаивал, и я, как всегда в делах с ним, уступил. К тому
времени мне уже было понятно, что иногда он намеренно создавал трудные
условия для разговора, требуя от меня как бы чрезмерных усилий, готовности
примириться с неприятностями и неудобным окружением, ради того, чтобы
поговорить с ним.
Но на этот раз результат получился не особенно блестящим, потому что
из-за шума самая интересная часть сказанного им до меня не доходила. Сначала
я понимал то, что говорил Гурджиев, но постепенно нить разговора стала от
меня ускользать. После нескольких попыток следить за его замечаниями, из
которых до меня долетали лишь отдельные слова, я перестал слушать и просто
наблюдал, как он говорит.
Разговор начался с моего вопроса: "Можно ли прекратить войну?" Гурджиев
ответил: "Да, можно", хотя из предыдущих бесед я вынес уверенность, что он
ответит: "Нет, нельзя".
- Но весь вопрос в том, как это сделать, - продолжал он. - Чтобы понять
это, необходимо многое знать. Ведь что такое война? Это - результат влияний
планет. Где-то далеко две или три планеты подошли слишком близко одна к
другой, и в результате возникло напряжение. Вы обращали внимание, как весь
напрягаетесь, когда какой-нибудь человек проходит близко от вас по узкому
тротуару? То же самое происходит и с планетами. Для них это продолжается,
возможно, одну-две секунды. А здесь, на земле, люди начинают убивать друг
друга и могут заниматься этим в течение нескольких лет. В это время им
кажется, что они ненавидят друг друга, или что они должны убивать друг друга
ради какой-то возвышенной цели, кого-то или что-то защищать, что они ведут
себя благородно или что-то в этом роде. Они не в состоянии понять, до какой
степени они - лишь пешки в игре. Они думают, что они что-то значат, могут
двигаться туда и сюда по своему желанию, решать те или иные проблемы. Но в
действительности все их движения, все действия - это результат влияния
планет. И сами по себе они буквально ничего не значат. Большую роль во всем
этом играет Луна, но о ней мы поговорим позднее. Нужно только понять, что ни
император Вильгельм, ни генералы, ни министры, ни парламенты ничего не
значат и ничего не могут сделать. Все, что происходит в большом масштабе,
управляется извне или случайными сочетаниями влияний, или всеобщим
космическим законом.
Вот все, что я услышал. Только гораздо позже я понял, что он хотел мне
сказать: как можно отклонить случайные влияния или преобразовать их в нечто
сравнительно безвредное. Это была очень интересная идея, относящаяся к
эзотерическому значению понятия "жертвы", однако в настоящее время она имеет
лишь историческую и психологическую ценность. Но действительно интересными
оказались случайно брошенные слова - я даже не сразу обратил на них внимание
и вспомнил гораздо позже - о разном времени для планет и для человека.
Даже когда я вспомнил эти слова, мне долго не удавалось постичь полное
значение этой идеи. Позднее оказалось, что на ней основано очень многое.
В это же время меня сильно поразила беседа о Солнце, Луне и планетах.
Не помню, как начался наш разговор, но мне помнится, что Гурджиев начертил
небольшую диаграмму, стараясь объяснить то, что ои назвал "корреляцией сил в
разных мирах". Этот вопрос был связан с нашей предыдущей беседой о влияниях,
действующих на человечество. В грубой форме идея выражалась так:
человечество, или, более правильно, органическая жизнь на Земле, испытывает
воздействия, исходящие из разных источников и разных миров: влияние Луны,
влияние планет, Солнца и звезд. Все эти влияния действуют одновременно; в
данный момент преобладает одно из них, в другой - другое, и для человека
существует известная возможность сделать выбор влияний, иными словами,
перейти из-под одного влияния под другое.
- Чтобы объяснить, как это случается, - сказал Гурджиев, -
потребовалась бы очень долгая беседа. Поговорим об этом как-нибудь в другой
раз. Сейчас же я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: невозможно стать свободным
от одного влияния, не поддавшись другому. Все дело, вся работа над собой
состоит в том, чтобы выбрать влияние, которому вы желаете подвергнуться, и
чтобы практически подпасть под это влияние. Для этого необходимо заранее
знать, какое влияние выгоднее.
В этой беседе меня особо заинтересовало то, что Гурджиев говорил о
планетах, о Луне, как о живых существах, имеющих определенный возраст,
определенный период жизни, возможности развития и перехода на другие планы
бытия. Из его слов следовало, что Луна - вовсе не "мертвая планета", как
принято считать, а наоборот, "новорожденная планета", находящаяся на
начальных стадиях своего развития и еще не достигшая, - как он выразился,
"степени разумности, какой обладает Земля".
- Но Луна растет и развивается, - заявил Гурджиев, - и когда-то,
вероятно, достигнет того же уровня, что и Земля. Тогда около нее появится
новая Луна, а Земля станет их Солнцем. Одно время Солнце было подобно Земле,
а Земля походила на Луну. А еще раньше Солнце было похоже на Луну.
Эта идея сразу же привлекла мое внимание. Ничто не казалось мне более
искусственным, ненадежным и догматичным, чем общепринятые теории
происхождения планет и звездных систем, начиная с теории Канта-Лапласа и
кончая самыми новыми гипотезами со всеми их добавлениями и вариантами.
"Широкая публика" признает эти теории, по крайней мере, самую последнюю из
известных ей, полагая их научными и доказанными. На самом деле нет, конечно,
ничего менее научного и менее доказанного, чем все эти теории. То, что
система Гурджиева принимает совершенно другую, органическую теорию,
исходящую из новых принципов и показывающую иной вселенский порядок,
показалось мне очень интересным и важным.
- В каком отношении к разуму Солнца находится разум Земли? - спросил я.
- Разум Солнца божественен, - отвечал Гурджиев, - но и Земля может
стать такой же; только это, разумеется, не гарантировано, и Земля может
умереть, ничего не достигнув.
- От чего это зависит? - спросил я.
Ответ Гурджиева оказался довольно неясным.
- Существует определенный период, - сказал он, - для того, чтобы
сделать известную попытку, некоторую вещь. Если к какому-то времени то, что
должно быть сделано, не будет сделано, Земля может погибнуть, не достигнув
того, что она могла бы достичь.
- А известен ли этот период? - опять спросил я.
- Известен, - ответил Гурджиев, - но людям знать его бесполезно. Это
было бы даже хуже. Одни поверили бы, другие нет, третьи потребовали бы
доказательств. Затем принялись бы разбивать друг другу головы. Ведь у людей
все кончается этим.
В это же самое время в Москве у нас состоялось несколько интересных
бесед об искусстве, связанных с повестью, которую читали на одном из первых
вечеров, когда я познакомился с Гурджиевым.
"Вам пока неясно, - сказал как-то Гурджиев, - что люди, живущие на
земле, могут принадлежать к весьма различным уровням, хотя внешне они
выглядят очень похожими друг на друга. Совершенно так же, как существуют
разные уровни людей, есть и разные уровни в искусстве. Но сейчас вы не
понимаете, что разница между этими уровнями гораздо больше, нежели вы можете
предположить. Вы ставите разные вещи на один уровень, близко друг к другу, и
думаете, что эти разные уровни вам доступны.
"Я не называю искусством все то, что вы так называете; это
всего-навсего механическое воспроизведение, подражание природе или другим
людям, или фантазирование, оригинальничанье. Подлинное искусство - нечто
совсем другое. Среди произведений искусства, особенно древнего, вы
встречаетесь со многими вещами, которые невозможно объяснить, в которых
содержится что-то такое, чего лишены современные произведения искусства. Но
поскольку вы не понимаете, в чем именно заключается разница, вы вскоре
забываете о ней и продолжаете принимать все искусство за один и тот же вид.
Тем не менее, между вашим искусством и тем, о котором я говорю, существует
огромная разница. В вашем искусстве все субъективно: и восприятие художником
тех или иных ощущений, и формы, в которых он пытается выразить свои
ощущения, и восприятие этих форм другими людьми. В одном и том же явлении
один художник может ощутить одно, а другой художник - нечто совершенно
противоположное. Один и тот же закат может вызвать в одном художнике
радость, в другом - печаль. Два художника могут стремиться выразить
одинаковые восприятия совершенно разными методами, в разных формах, или
совершенно разные восприятия в одних и тех же формах - в соответствии с теми
или иными традициями обучения или наперекор им. И зрители, слушатели или
читатели воспримут не то, что хотел передать им художник, не то, что он
чувствовал, а то, что в них вызывают ассоциации, связанные с формами, в
которые он облекает свои ощущения. Все субъективно, все случайно; иными
словами, все основано на случайных ассоциациях - и впечатления художника, и
его "творчество" (это слово Гурджиев произнес с ударением), и восприятие
зрителей, слушателей или читателей.
"В подлинном искусстве нет ничего случайного. Это математика. В нем все
можно вычислить, все можно знать заранее. Художник знает и понимает, что ему
нужно передать, и его работа не может произвести на одного человека одно
впечатление, а на другого - другое, при условии, конечно, что оба они - люди
одного уровня. Она с математической точностью производит одно и то же
впечатление.
"Одно и то же произведение искусства вызовет, однако, разные
впечатления у людей разных уровней, и люди низшего уровня никогда не получат
от него того, что получают люди высших уровней. Это - истинное, объективное
искусство. Вообразите какой-нибудь научный труд, книгу по астрономии или
химии. Невозможно, чтобы один человек понимал ее так, а другой - иначе.
Каждый человек, достаточно подготовленный и способный прочесть ее, поймет,
что имеет в виду автор, - и поймет именно так, как это выражено автором.
Объективное произведение искусства подобно такой книге, но оно действует и
