-- О-о-ох, -- застонал лежащий на полу Лаваллет.
-- Вы позволите это процитировать? -- наклонилась к нему женщина с
микрофоном.
Телевизионщики лихорадочно снимали все, что попадало в объектив: Лайла
Лаваллета, с глупейшим выражением лица лежащего на золотистом ковре; его
секретаршу мисс Блейз, с декольте, раздвоенным а-ля Большой Каньон, и
струящимися по щекам горючими слезами. Они не пропустили никого.
Кроме стрелявшего.
Два раза в упор выстрелив в грудь Лайла Лаваллета, киллер вложил
"беретту-олимпик" в полое отделение своей видеокамеры и притворился, что не
отрываясь снимает. Убегать он и не подумал, потому что знал: нужды нет. За
всю историю Вселенной ни один журналист, присутствуя при несчастье, будь оно
делом рук стихии или человека, никогда еще не предлагал своей помощи. Они
снимают заживо горящих людей -- и даже не подумают набросить на огонь
одеяло. Они берут интервью у сбежавших от полиции убийц-маньяков -- и в
жизни не предпримут попытки способствовать аресту. Они, кажется, полагают,
что единственные персонажи, заслуживающие следствия и тюрьмы, -- это
президенты Соединенных Штатов и противники бесплатных завтраков в школах.
Так что убийца спокойно дождался прибытия машины медицинской помощи,
которая увезла Лаваллета в больницу. Он переждал нашествие полицейских,
делая вид, что запечатлевает для вечности методы их работы. Когда те
закончили формальный опрос и записали имена всех присутствовавших на месте
преступления, он без суеты покинул зал вместе с остальными и, уходя,
услышал:
-- Ужасно! Такое возможно только в Америке. И кому он понадобился, этот
Непризнанный Гений?
-- Наверно, его приняли за политика. Может, президент послал убить его,
потому что боится, что он выдвинет свою кандидатуру на президентские выборы?
-- Нет, -- авторитетно заявил третий. -- Это большой бизнес. Капиталисты!
"Большая Тройка" решила прихлопнуть его, чтобы он не сбил ей прибыль.
Человек со шрамом, стрелявший в Лайла Лаваллета, выслушал все
предположения равнодушно. Он лучше всех знал, почему того подстрелили:
только потому, что его имя первым значилось в списке.
В этот вечер детройтская "Свободная пресса" получила анонимное письмо, в
котором без затей говорилось, что Лаваллет -- только первая жертва. Один за
другим, прежде чем они успеют окончательно угробить окружающую среду, будут
убиты все автопромышленники Америки. "От дьявольских, загрязняющих мир
автомобилей погибло уже столько невинных жертв! -- говорилось в письме. --
Пусть теперь умрут и прямые виновники. И они непременно умрут!"
Желудок не отпускало. Харолд У. Смит, стоя у огромного окна у себя в
кабинете, глотнул "маалокс" прямо из бутылки. Внизу несся по волнам
Лонг-Айлендского залива юркий ялик. Ветер с силой бил ему в парус, и ялик
взлетал на гребнях так резво, что, казалось, вот-вот опрокинется. Но Смит
знал: судно устроено так, что парус наверху и киль внизу образуют единую
вертикальную ось. Ветер может давить на парус только до известного предела,
потому что киль под водой оказывает ему противодействие. Когда парус
достигнет угрожающего наклона, ветер покорно отступит. Идеальное равновесие.
Смиту порой казалось, что и КЮРЕ работает так же. Хорошо сбалансированный
киль -- правительство Соединенных Штатов. Но бывает -- как, случается,
неумеренно разыгравшееся море опрокидывает парусник предательским ударом, --
бывает, даже КЮРЕ с трудом удается удерживать Америку на плаву.
Похоже, сейчас как раз такой момент. Смит только что по телефону
переговорил с президентом.
-- Я знаю, что вправе лишь высказывать пожелания,-- сказал президент таким
жизнерадостным голосом, словно всего минуту назад встал из-за обеденного
стола.
-- Да, сэр.
-- Но вы слышали об этом детройтском деле?
-- Похоже, дело серьезное, господин президент.
-- Чертовски серьезное, -- сказал президент. -- Наша автомобильная
промышленность только-только снова встает на ноги. Мы не можем позволить,
чтобы какой-то сбрендивший "зеленый" перестрелял пол-Детройта.
-- К счастью, Лаваллет жив, -- сказал Смит. -- На нем был
пуленепробиваемый жилет.
-- Думаю, остальным понадобится кое-что понадежней жилетов, -- сказал
президент. -- Не понадобятся ли им ваши люди?
-- Это надо обмозговать, господин президент. Может, какой-то подонок
просто вздумал нас попугать?
-- Вы это серьезно? На мой взгляд, вряд ли.
-- Я перезвоню вам, господин президент. Всего хорошего.
Смит положил трубку телефона, напрямую связывающего его с Белым домом.
Смиту совсем не нравилось говорить так жестко, но он придерживался этой
манеры со всеми предыдущими президентами, когда им случалось обращаться в
КЮРЕ с просьбами. Изначальным уставом КЮРЕ предусматривалось: президенты
могут только предлагать какие-то действия, но отнюдь не приказывать. Это
было сделано для того, чтобы предотвратить превращение КЮРЕ в очередной
орган исполнительной власти. В теории существовал только один президентский
приказ, которому Смит не мог не подчиниться: о расформировании КЮРЕ.
Нелюбезности Смита имелось еще одно объяснение. Римо до сих пор не
объявился после своего последнего задания -- уничтожить Лощинного
Насильника, а между тем, просматривая материалы дела о нападении на
Лаваллета, Смит наткнулся в них на его имя.
В деле имелся полный список всех присутствовавших на месте происшествия.
И в конце его значилось: Римо Уильяме, фотограф. Не такое это было имя,
чтобы, подобно Джо Смиту или Биллу Джонсону, попадаться на каждом шагу. Тот,
кто представился Римо Уильямсом, должен был либо знать Римо Уильямса... либо
быть им.
Но ни одна душа не знала Римо Уильямса.
Смит покачал головой и отхлебнул еще "маалокса".
И что же из этого следует? Две вещи.
Первая: Римо по неизвестной причине работает на кого-то еще.
Вторая: Смиту пора действовать.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
-- А я говорю -- уходим, -- сказал Лоренс Темпли Джонсон -- человек
крупный и властный, из тех, что проводят жизнь в залах заседаний
американских корпораций. Даже сейчас, когда от его костюма только и
осталось, что по колено оборванные брюки и грязнее половой тряпки рубашка,
привычка распоряжаться витала над ним, как дурной запах.
-- А я говорю -- остаемся, -- спокойно сказал Римо. -- Конец дискуссии.
В пустыне похолодало. Нагретый за день песок уже отдал остатки тепла, и
всем сделалось зябко.
-- Это почему же? -- полюбопытствовал Лоренс Темпли Джонсон. -- Я требую
ответа.
Римо смотрел на женщину со сломанной рукой. Лубки Лорна наложила, но было
видно, что боль все-таки не унялась.
Римо мягко коснулся больной руки и пальцами легко ощупал все ткани от
кисти к локтю, не зная толком, что следует делать, но мало-помалу набираясь
уверенности.
Он чувствовал, где сломаны кости, -- в трех местах, все ниже локтя, и
осколки сложились неправильно.
-- Я требую ответа, -- настаивал Джонсон.
Как на импровизированной трибуне, он стоял на невысоком камне у скелета
сгоревшего самолета и вещал тоном полицейского при исполнении обязанностей.
-- Как сейчас? -- спросил Римо женщину.
-- Кажется, лучше.
Римо резко сжал пальцы. Женщина ахнула, но когда утих болевой шок, и она,
и Римо поняли, что кости улеглись как надо. Потом Римо помассировал ей шею,
чтобы смягчить глухую боль заживления, которая прилет позже.
-- Спасибо, -- сказала женщина.
-- Послушайте, я к вам обращаюсь! -- кипел Джонсон. -- Как вы смеете
игнорировать мои вопросы? Кто вы, по-вашему, такой? -- Он оглядел других
пострадавших, вяло сидевших на песке у самолета, и приказал: -- Только
посмотрите на него! Посмотрите, во что он одет! Ничтожество! Какой-нибудь
автомеханик! Командование беру на себя я и говорю вам, что мы уходим!
Римо встал и небрежно стряхнул песок со своих солдатских штанов.
-- Мы остаемся, потому что скоро прилетят вертолеты спасателей. Это вопрос
времени. Сгоревший самолет -- ориентир. Если мы начнем бродить по пустыне,
нас могут вообще не найти.
-- Можно ждать часами, пока прилетят эти так называемые спасатели! Я
сказал -- уходим.
-- А я сказал -- остаемся.
-- Ты это с чего распетушился? Кто тебя уполномочил командовать? --
спросил Джонсон, в мыслях своих воображая, как в Голливуде снимут фильм,
живописующий его героические действия по вызволению из пустыни собратьев по
несчастью. В роли Лоренса Темпли Джонсона -- Роджер Мур. Он бы предпочел
Дэвида Найвена [И Роджер Мур, и Дэвид Наивен в свое время играли Джеймса
Бонда. (Прим. перев.)], но тот уже умер. -- Ставлю на голосование. Здесь у
нас демократия.
-- Нет, -- сказал Римо. -- Здесь у нас пустыня. И тот, кто пойдет
разгуливать, погибнет.
-- Посмотрим! -- повысил голос Джонсон. -- Все, кто за то, чтобы уйти
отсюда, скажите: "да".
Никто не сказал "да". Все проголосовали своей задней частью, прочно
упертой в песок.
-- Кретины! -- рявкнул Джонсон. -- Ну, я пошел.
-- Очень сожалею, но не могу тебе этого позволить, -- сказал Римо.
-- Почему это?
-- Потому что я дал себе слово, что все мы выберемся отсюда живыми, и не
допущу, чтобы ты достался стервятнику.
Джонсон соскочил с камня, широким шагом приблизился к Римо и ткнул ему в
грудь указательным пальцем;
-- Только попробуй мне помешать!
-- Джонсон, скажи людям: "Спокойной ночи", -- пробормотал Римо, правой
рукой ненадолго сжал тому горло, подхватил обмякшее тело и уложил на песок.
-- Это не опасно? -- забеспокоилась Лорна.
Римо покачал головой.
-- Поспит немного, -- и оглядел остальных, внимательно на него смотревших.
-- С ним все в порядке, ребята. А сейчас, я думаю, стоит сбиться потесней,
для тепла. Пока за нами не прилетят.
-- А они правда прилетят? -- спросила девочка.
-- Правда, -- сказал Римо. -- Я тебе обещаю.
-- Хорошо. Тогда я лучше посплю.
Позже, когда звезды завели в эбеново-черном небе свой хоровод, Римо и
Лорна уединились.
-- Ты так и не назвал мне своей фамилии.
Она взяла его за руку.
-- У меня ее нет, -- сказал Римо, усаживаясь на покатом песчаном склоне.
Женщина устроилась рядом.
-- Когда мы летели, мне показалось, что ты нахал. Но я была неправа.
-- Знаешь, ты лучше не привыкай ко мне, -- попросил Римо.
-- Что?
Он поглядел на огромную луну, выплывшую из-за остроконечной верхушки
дальнего бархана, похожую на футуристический фонарь. Легкий ветер с шелестом
гонял чистый сухой песок.
-- Когда прилетят спасатели, я уйду. Один. Никому обо мне не говори.
-- Как не говорить? Ты же нас спас! Ты вытащил всех из самолета! Обо всех
позаботился! Эта маленькая девочка... Она же тебя обожает!
-- Это все замечательно, и все-таки я исчезну, так что забудь обо мне, и
делу конец.
-- Но почему? Ты что, преступник?
-- Что-то вроде, -- сказал Римо. -- Знаешь, у меня никогда не было семьи.
Сегодня я впервые понял, что такое родня. -- Он горько усмехнулся. -- И для
этого понадобилось попасть в авиакатастрофу!
-- Нет худа без добра.
-- Как ты думаешь, когда они прилетят?
-- Скоро. Странно, что еще не прилетели.
Она подняла руку к его лицу.
-- Но ведь у нас есть еще немножко времени, правда?
-- Есть, -- сказал он и осторожно опрокинул ее на песок.
Сначала встретились их губы, голодные, печальные. Римо инстинктивно
потянулся, чтобы, как рекомендовала первая из тридцати семи ступеней
любовной техники Синанджу, начать легко массировать пальцами правую кисть
девушки.
И тут он вспомнил, до чего обычно доводит любовная техника Синанджу.
-- К черту! -- пробормотал он и попросту овладел ею.
