-- Он уехал, -- сказал Смит.
-- Что, назад в Синанджу?
-- Нет.
-- Так где же он, Смитти, а?
-- У него поручение.
-- Поручение? У Чиуна? Чиун не примет поручений даже от иранского шаха,
если тот снова придет к власти. Может, он на задании?
Смит замялся.
-- Можно выразиться и так.
-- Где он?
-- Этого я и в самом деле не могу вам сказать. А сейчас, если вы...
-- Смитти, -- перебил его Римо. -- Я сейчас вешаю трубку. Но прежде чем я
это сделаю, я хочу, чтобы вы очень внимательно меня выслушали.
-- Да? -- сказал Смит, прижав трубку к уху.
И Римо в Юте с такой силой врезал ладонью по микрофону, что трубка
разлетелась на куски.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Черная машина подъехала так бесшумно, что он не слышал ее приближения.
Тонированное стекло со стороны водителя сдвинулось, образовав щелочку, в
которую водителя было не разглядеть.
Стрелок со шрамом на правой скуле, выйдя из своей машины, подошел к
прибывшей. Все стекла в ней, даже ветровое, были такими темными, что в
тусклом свете подземного гаража на канадской стороне Детройт-ривер он видел
на месте водителя только темную тень.
-- Уильямс? -- спросил невидимый водитель.
-- Зовите меня Римо, -- поправил стрелок. -- Славная у вас машинка.
Никогда такой не видел.
-- Еще бы. Это тот самый большой сюрприз Лаваллета, "дайнакар". Я выкрал
ее.
В оконной щели появился конверт.
-- Возьмите. Это за Лаваллета. Следующий -- Мэнген. В конверте адрес. Он
принадлежит женщине, у которой Мэнген бывает каждую ночь по средам. Можете
достать его там.
-- Я еще не кончил Лаваллета.
-- Все было как надо. Действуйте по плану в указанном мной порядке. Добить
Лаваллета времени еще хватит. Пусть немного понервничает.
-- Я мог бы прикончить его на том сборище журналистов. Возможности были.
-- Вы все сделали правильно. Я вам сказал, никаких выстрелов в голову, и
вы следовали инструкции. Кто мог знать, что он окажется в пуленепробиваемом
жилете.
-- Мне надо беречь репутацию, -- сказал стрелок. -- Если я в кого-то
стреляю, мне не нравится, что он потом проводит пресс-конференции.
-- Действуйте по плану. В порядке очереди. И никаких выстрелов в голову.
Стрелок пересчитал банкноты и пожал плечами:
-- Как хотите. А это письмо в газету -- ваша идея?
-- Да, -- тихо произнес невидимый водитель. -- Я решил устроить что-то
вроде дымовой завесы. Впрочем, вам это несколько осложнит жизнь.
-- Чем это?
-- Ну, они будут наготове. Усилят охрану.
Стрелок покачал головой:
-- Мне без разницы.
-- Люблю профессионалов, -- одобрительно кивнул водитель.
Тонированное стекло плавно закрылось, и черный автомобиль, как призрак,
абсолютно бесшумно выскользнул из гаража.
Стрелок, называвший себя Римо Уильямс, сел в свою машину и, как было
приказано, некоторое время выждал.
Что и говорить, дельце было с придурью, он не любил такие. Игры какие-то:
письма, туда стреляй, сюда не стреляй. Профессиональней -- чистый удар,
желательно под покровом ночи. И дело с концом. От этого же слишком несло
вендеттой.
Он посмотрел на часы. Условленные пять минут истекли. Он завел машину и
выехал из гаража. Шпионить за клиентом смысла не было. Во-первых, за это
время он укатил далеко. А во-вторых, хороший профессионал внимательно следит
за деталями. Детали -- это все. Выехать сразу за ним и через пять минут
оказаться бок о бок у светофора -- глупость. Клиенты от таких вещей
нервничают.
Стрелка ничуть не интересовало имя человека, который нанял его проколоть
четыре ведущих детройтских колеса. Ни на одну секунду не поверил он в то,
что клиент и впрямь псих, съехавший на охране окружающей среды, и жаждет
крови автопромышленников только потому, что автомобили, видите ли,
загрязняют воздух. Но какая ему разница? Лишь бы платили.
Если его что и беспокоило, так это требование не стрелять жертвам в
голову. Клиенту следовало бы знать, что стопроцентно надежны как раз только
такие выстрелы. Ты можешь весь вечер палить парню в грудь, а он все равно
останется жив-живехонек.
Видал он такие случаи, что называется, своими глазами. Взять, к примеру,
его первое задание. Жертву звали Энтони Сенаро-Носатый, мастодонт был, а не
человек, и вклинился невпопад в дела дона с подпольной лотереей в Бруклине.
Сенаро предупредили, и он смылся в Чикаго.
Стрелок отыскал его там, тот таскал тюки на складе. Дождался перерыва на
обед, подошел вплотную и всадил ему в грудь три пули кряду. Носатый взвыл,
как бык, и кинулся на обидчика.
Он выпустил в Носатого всю обойму. Все вокруг было залито кровью, но
Сенаро пер и пер, как грузовик, сорвавшийся с тормозов.
Стрелок, не выдержав, побежал, и Сенаро целый час гонял его по всему
складу. Наконец загнал в угол, схватил за горло и стал душить. И как раз в
тот миг, когда белый свет совсем уже было померк в глазах стрелка, Сенаро
вздохнул, как кузнечный мех, и рухнул от потери крови.
Стрелок выполз из-под туши Носатого, оставив свой башмак в его намертво
сжатых руках. А Сенаро потом очухался и со временем даже сделал себе в
Чикаго имя.
Дон проявил полное понимание.
-- Это всегда трудно, -- сказал он, -- в первый-то раз, а? Первый блин
комом, так всегда и бывает.
-- В другой раз я его достану, -- пообещал стрелок дону Педро, хотя
желудок его содрогался при мысли о том, чтобы увидеться с Носатым еще разок.
-- Другого не будет. Ни для тебя, ни для Носатого. Вы оба счастливчики,
вам повезло выжить. Сенаро нас больше не побеспокоит. Он заслужил жизнь. А
ты заслужил наше уважение. У нас для тебя будет много работы.
С другими заданиями он справился лучше и со временем тоже сделал себе имя.
Предпочитая выстрелы в голову. Так что это ограничение его беспокоило. Как
непрофессиональное.
Однако клиент всегда прав.
По крайней мере, пока.
Дрейк Мэнген совещался по телефону с Джеймсом Ривеллом, президентом
"Дженерал автос компани", и Хьюбертом Миллисом, главой "Америкэн автос".
-- Что будем делать? -- спрашивал Ривелл. -- Этот наглец Лаваллет перенес
свою пресс-конференцию на завтра, и мы все приглашены. Идем или не идем?
-- Куда денешься, -- сказал Миллис. -- Не можем же мы показать всему
свету, что боимся Лаваллета и этой его ублюдочной сверхсекретной машины.
Надеюсь, она даже не заведется.
-- Ох, не знаю, -- сказал Мэнген. -- Как бы нас там не перестреляли.
-- А охрана для чего? Пусть поработают, -- сказал Миллис. -- Но знаете,
что застряло у меня, как кость в горле?
-- Что? -- спросил Мэнген.
-- Что в свое время Лаваллет работал на каждого из нас, и все мы его
выперли.
-- Еще бы не выпереть! Он предложил нам снять всю красоту с "кадиллака"!
-- вспомнил Ривелл. -- Недоумок!
-- Нет, -- сказал Миллис, -- не увольнять надо было сукина сына. Убить. И
не было б у нас сейчас этой головной боли.
-- Может, еще не поздно, -- хмыкнул Мэнген. -- Ну, значит, договорились.
Завтра на пресс-конференции.
Ладно, он пойдет, но будь он проклят, если пойдет без своего корейца. Сам
президент Соединенных Штатов сказал, что старый пень сумеет защитить
Мэнгена, а Мэнген не может не верить своему президенту. Как его там... а,
да, Чиун. Пусть этот Чиун всюду за ним и ходит.
Кроме того места, куда он собирается сегодня вечером.
Что ни говори, а старый пень умел-таки обращаться с подчиненными. Дрейк
Мэнген не мог этого не признать.
После того, как Мэнген освободил кабинет, Чиун решил: неплохо бы на двери
что-то нарисовать. Он велел секретарше послать за заведующим отделом
покраски автомобильных корпусов.
Дверь оставалась открытой, и Мэнген слышал весь разговор, сидя у стола
секретарши.
-- Нарисуешь на двери новую надпись, -- распорядился Чиун.
-- Я не разрисовываю дверей, -- ответил заведующий отделом.
-- Погоди. Ты художник или нет?
-- Да. Я отвечаю за внешний вид автомобильного корпуса.
-- Но то, о чем я прошу тебя, гораздо легче, чем раскрасить машину!
-- Нет, ни за что! Красить двери не входит в мои обязанности, -- вконец
разгневался заведующий отделом.
-- Кто тебе это сказал? -- поинтересовался Чиун.
-- Профсоюз. В трудовом договоре сказано: дверей я не крашу.
-- Это указание отныне теряет свою силу, -- сказал Чиун. -- С сегодняшнего
дня ты отвечаешь за разрисовывание дверей для меня. Начиная вот с этой.
-- С какой это стати? И кто вы, вообще говоря, такой?
-- Я Чиун.
-- Ну хватит, я ухожу, -- сказал заведующий отделом. -- И в профсоюзе
немедленно об этом узнают.
Со своего места в приемной Мэнген услышал сдавленный стон. Он вытянул шею
и заглянул в дверь. Старый кореец, страшно подумать, выкручивал заведующему
ухо.
-- Я хочу, чтобы краска была золотой.
-- Да, сэр, да, -- бормотал заведующий. -- Я уже иду за краской.
-- Даю тебе пять минут, -- сказал Чиун. -- Через пять минут не вернешься,
приду за тобой сам. И вряд ли тебе это понравится.
Заведующего отделом как ветром сдуло. Лифт не торопился явиться на зов, и
он пешком рванул вниз по лестнице.
На Дрейка Мэнгена это произвело большое впечатление. Надо же, выкручивание
ушей как метод улаживания трудовых отношений! А ему и в голову не приходило
прибегнуть к нему в своих многотрудных борениях с профессиональным союзом.
Говорят же, век живи -- век учись.
Теперь дверь, из-за которой разгорелся сыр-бор, была закрыта. Заведующий
отделом, стоя перед ней на коленях, выводил последние буквы надписи,
сочиненной Чиуном.
Она гласила: "ЕГО ВНУШАЮЩЕЕ СТРАХ ВЕЛИКОЛЕПИЕ".
Мэнген рассудил, что Чиун, пока художник не закончит, из кабинета не
выйдет, и, прытко подойдя к лифту, нажал кнопку вызова.
-- Уходите, мистер Мэнген? Я предупрежу Мастера Чиуна.
-- Нет! Не делайте этого!
-- Но он -- ваш телохранитель!
-- Только не сегодня. У меня очень важная деловая встреча. Передайте ему
-- увидимся утром.
Лифт открылся, и как только Мэнген ступил внутрь, его секретарша связалась
с Чиуном по интеркому:
-- Мастер Чиун, мистер Мэнген только что ушел. Я думаю, вам следует знать
об этом.
Чиун распахнул дверь, помедлил, чтобы прочитать надпись, и снисходительно
потрепал художника по голове.
-- Что ж, неплохо, -- сказал он, -- конечно, учитывая, что ты белый. Я
буду иметь тебя в виду, если потребуется еще что-нибудь сделать.
-- Ладно-ладно. Только без рукоприкладства, идет?
-- Это будет зависеть от твоего поведения, -- сказал Чиун. -- И не забудь
про звезды под надписью. Мне нравятся звезды.
-- Будут, будут вам звезды, не сомневайтесь.
Дрейк Мэнген припарковался перед высотным многоквартирным домом поблизости
от набережной Сен-Клер, что проделывал почти каждую среду с тех пор, как
женился.
Он поднялся на лифте в роскошную квартиру -- пентхаус, которую снимал для
своих любовниц. Они время от времени менялись, но квартира всегда была одна
и та же. Поселять там любовниц стало у него как бы традицией. Ему нравилось
втайне думать, что по натуре он традиционалист.
Он ногой закрыл за собой дверь и крикнул:
-- Агата!
Интерьер был решен в наидурнейшем вкусе, вплоть до мебели в зебровидную
черно-белую полоску и картин с клоунами по черному бархату на стенах, но
залитое мягким светом пространство благоухало любимыми духами Агаты, терпким
ароматом порока. Одного вдоха было достаточно, чтобы заботы дня забылись как
дурной сон, и Мэнген почувствовал, как забродили в нем соки.
-- Агата! Папочка дома!
Молчание.
-- Детка! Ты где?
Он скинул пальто на одно из отвратительно полосатых кресел. Дверь в
спальню была чуть приоткрыта, и теплый свет, слабее, чем от свечи, сочился
оттуда.
Значит, она в спальне. Отлично. Не придется терять полвечера на болтовню.
Болтовни ему хватает и дома. Болтовня -- это единственное, что ему там
