так и не узнала - жил в Америке нелегально уже пять лет, ее безумный шаг
не показался им таким уж безумным. Сами они сидели в это время без денег
и без ангажемента и размышляли, как бы им заплатить за квартиру. На сле-
дующее утро они оплатили счет Иркиными деньгами и отправились на зара-
ботки. Заработки имели место в Центральном парке, и, как они сказали,
Ирка принесла удачу.
Первые несколько дней она корячилась на коврике со своими акробати-
ческими штучками, а потом сшила пять тряпичных кукол, надела их на руки,
на ноги и на голову, и заработки их совсем уж устроились. Ирка скромно
спала на трех диванных подушках в смежной комнате, ни в чем не ограничи-
вая их сексуальной свободы. Через некоторое время Бутан стал к ней слег-
ка приставать, а Рей начал по этому поводу нервничать. Идея их
тройственного союза, таким образом, висела на волоске. Ирка еще выходила
с ними на работу, но уже понимала, что надо срочно искать другой способ
существования. Вообще они были славные ребята, и она как-то совершенно
успокоилась насчет своей резкой линьки: оказалось, таких, как она,
пол-Америки.
В один из августовских дней она отыграла свой номер возле входа в ма-
ленький зоопарк в Центральном парке и обнаружила себя в объятиях Алика,
который двадцать минут внимательно наблюдал за веселой работой ее муску-
листых рук и ног.
Еще через двадцать минут она вошла в тот самый лофт, в те времена еще
не перегороженный. Алик к тому времени прожил уже два года в Америке,
много работал и прилично продавался. Он был весел, независим, эмиграция
его складывалась удачно. Он смотрел на Ирку, сделанную из маленького юр-
кого животного, но с человеческим и дерзким лицом, и понимал, что она и
есть то, чего ему не хватает.
С тех пор, как они расстались, прошло семь лет. Теперь казалось, что
это совершенно выброшенные годы, и они старались поскорее наверстать
упущенные слова, жесты, движения. Им не хватало двадцати четырех часов в
сутки. Все было стеклянным и прозрачным. Земли под ногами не было.
Однажды ночью, возвращаясь домой, они нашли выброшенный из богатого
дома огромный белый ковер и с трудом приволокли его в мастерскую. Теперь
Ирка сидела на этом ковре, в естественной для нее позе лотоса, и держала
перед собой учебник английской грамматики. Это была Аликова идея, что
начинать надо именно с грамматики. Она ее долбила. А он возился со свои-
ми гранатами.
Весь дом был ими завален: розовыми, багровыми, ссохшимися, бурыми,
разломленными и подгнившими - и просто их сухими трупами, из которых был
выжат жгучий сок.
Гранаты на его картинах того времени присутствовали в одиночку, пара-
ми, небольшими группами, совершали обмены и перекидки. И можно было
предположить, что, производя эти несложные манипуляции, он вдруг откроет
новое, никому не известное число в пределах всем известного числового
ряда, например между семью и восемью...
Восемьдесят восемь дней прожила Ирка в этой мастерской. Они ели, раз-
говаривали, обнимались, принимали теплый душ - потому что тогда тоже бы-
ла жара и трубы прогревались, - и все было счастье, вернее сказать,
только начало счастья, потому что и представить себе было невозможно,
чтобы все это кончилось. Джаплиновские композиции рассыпались по ночам.
В жестких Иркиных губах проступала расплывчатая нежность: она уже
знала, что беременна, и все тело ее с головы до ног испытывало физиоло-
гическое счастье.
Алик об этом еще не знал.
Он и без этого известия не особенно хорошо представлял себе, что ему
делать.
В то время он как раз ждал приезда Нинки, с которой развелся перед
отъездом, и тогда ему самому не было ясно, развелся он с ней в шутку или
всерьез. Отец ее никогда в жизни не дал бы ей разрешения на выезд, Алик
же твердо решил уезжать. После его отъезда Нинка начала загибаться от
своего тихого безумия, пыталась покончить с собой - это уже был второй
суицид, лежала в психушке, звонила, звонила... Теперь же нашли наконец
подставного американца, он на Нинке женился, и Нинка оформляла выезд на
постоянное жительство к фиктивному мужу. Такие бумаги требовали иногда
нескольких лет беготни.
Алик полоснул ножом по длинной розовой дыне, она распалась надвое -
зазвонил телефон. Счастливая Нинка сообщила, что получила разрешение и
уже заказала билет.
- Ну вот, а теперь я не знаю, как из этого выбираться, - положив
трубку, объявил Алик.
Для Ирки вся эта история была совершеннейшей новостью.
- Без меня она не выживет, очень уж она слабенькая...
Он хорошо помнил, что Ирка сильная, умеет ходить на руках по самому
краю крыши, не боится ни начальств, ни властей... Поэтому он предполагал
снять ей жилье у каких-то своих знакомых на Стейтен-Айленд и постепенно
разобраться с глупой и безвыходной ситуацией, в которую попал. Про Ирки-
ну гордость, которая за эти годы не стала меньше, он забыл. За неделю до
приезда Нинки, когда со знакомыми было уже обо всем договорено, Ирка уш-
ла из Аликова дома, и как ей казалось, навсегда...
18 Ирина вышла из кафе и остановилась, не зная, куда себя девать. Ве-
роятно, надо ехать домой - Тишорт скорее всего уже дома. К Аликову
подъезду подкатил микроавтобус с кондиционером на крыше, встал прямо под
табличкой "No standing any time" и выпустил из себя двух человек в уни-
форме. Третий, с чемоданчиком, похожий на облысевшего Чарли Чаплина, се-
менил за ними.
- Труповозка, - догадалась Ирина. - Домой. Скорей домой.
Фима встретил служащих похоронки. Надо было развести мизансцену, он
кивнул Валентине:
- Подержи ее здесь.
Но Нинка никуда и не рвалась. Она сидела в белом драном кресле и за-
гадочно бормотала что-то, поминая травку, Божью волю и Аликов харак-
тер...
В спальне закрылись два добрых молодца и их дробненький начальник.
Жалко, что Алик уже не мог улыбнуться этому комическому трио.
Пока Фима договаривался с ними о подробностях церемонии - Чарли Чап-
лин был вроде администратора среди них, - добрые молодцы вынули из чемо-
данчика огромный черный мешок из толстого пластика, похожий на те мусор-
ные, которыми по вечерам забиты улицы, и ловким трехтактным движением
сунули Алика в пакет, как покупку в магазине.
- Стоп, стоп, - остановил ребят Фима. - Минутку подождите. Чтоб жена
не видела...
Он вышел в мастерскую, вытащил покорную Нинку из кресла и унес на
кухню. Там он легонько прижал ее к себе и, коснувшись небритой щекой ее
длинной, покрытой тончайшими, как будто иглой наведенными, морщинами
шеи, спросил:
- Ну, зайка, скажи, чего хочешь? Хочешь, за травкой сбегаю?
- Нет, курить я не хочу. Я бы еще выпила...
Он сжал ее запястье, подержал полминуты.
- Давай я тебе укольчик сделаю, а? Хороший укольчик. - Он прикидывал,
какой бы коктейль ей сейчас запузырить, чтобы отключить на время.
Пока он стоял, загораживая широкой спиной дверь кухни, мимо нее похо-
ронщики вынесли этот черный мешок - как выносят старую вещь, сломанную и
ненужную.
Когда работяги открыли сзади люк багажника и сунули в него черный ме-
шок, Ирина уже шла по направлению к метро.
Потом Фима сделал Нинке укол, она заснула, проспала до следующего ут-
ра на той самой оранжевой простыне, с которой унесли ее мужа. Странно,
но она даже не задала вопроса, где он. Она только время от времени, пока
не уснула, нежно улыбалась и говорила:
- Вы меня никогда не слушаете, я же говорила - он выздоровеет...
Народ шел и шел. Многие не знали о его смерти, забегали просто так.
Знакомых у него было очень много и помимо тех, кто составлял русско-ев-
рейскую колонию этого огромного города. Пришел какой-то итальянский пе-
вец, с которым Алик подружился когда-то в Риме. Пришел хозяин кафе и
действительно принес чек.
Либин по старой российской традиции собирал деньги. Пришли какие-то
люди из Москвы, один с письмом для Алика, другой назвался его старым
другом.
Заходили какие-то уличные, никому не известные. Звонил телефон то из
Парижа, то из Ярославля.
Отец Виктор, когда узнал о предсмертном крещении Алика, охнул,
всплеснул руками, замотал головой, а потом сказал:
- На все воля Божья...
Да и что мог сказать еще честный православный человек...
Утром, накануне похорон, он заехал за Ниной на своей древней машине,
привез ее в пустой храм - службы в этот день не было - и совершил заоч-
ное отпевание почти заочно крещенного человека. Он пропел низким полноз-
вучным голосом лучшие из всех слов, которые были придуманы для этого
случая. Нина сияла радостью и ангельской красотой, а Валентина, стоявшая
позади нее со свечой, в снопе пыльного света, шедшего с потолочного ок-
на, отпустила самой себе грех своей любви к чужому мужу.
Когда умолкли в пустом пыльном воздухе последние отголоски поющего
голоса, Валентина взяла из рук отца Виктора квадратный сверток с землей,
белую ленту с молитвой и маленькую бумажную иконку. В гроб положить.
Потом Валентина подхватила шаткую Нинку под руку и усадила в такси.
Входя в желтую потрепанную тачку, Нинка склонила маленькую голову и дви-
нула плечами так, как будто ехала в "роллс-ройсе" на прием в Букингемс-
кий дворец.
"Вот бедная птичка осталась на мою голову, - вздохнула Валентина. -
Господи Боже мой, неужели я ее столько лет ненавидела..." 19 Содержатели
похоронного дела Робинсы, в прошлом веке Рабиновичи, расшатали всем из-
вестную еврейскую несгибаемость до такой гуманной и коммерчески оправ-
данной веротерпимости, что за последние пятьдесят лет превратились из
"Еврейского погребального общества" просто в "Погребальный дом" с че-
тырьмя отдельными залами, где происходили церемонии всех религиозных
конфессий с самыми разнообразными причудами. Как раз на прошлой неделе
мистеру Робинсу пришлось в одном из залов монтировать киноэкран, чтобы в
присутствии непогребенного покойника, в соответствии с его завещанием,
продемонстрировать родственникам и друзьям непосредственно перед похоро-
нами трехчасовой кинофильм о его концертной деятельности. Он был чече-
точник.
Сценарий Аликовых похорон был относительно скромным: никакой религи-
озной процедуры не заказали, отказались от надгробной плиты - а у Робин-
са была порядочная гранитная мастерская, - но оплатили место в еврейс-
кой, наиболее дорогой, части кладбища. Место, правда, было паршивое -
возле самой стены и без прохода.
Церемония была назначена на три часа, и без десяти три холл перед за-
лом был полон. Нынешний Робинс, четвертый владелец безотказного, не зна-
ющего экономического спада дела, красивый старик с левантийской внеш-
ностью, был в недоумении. Он полагал, что по характеру участников цере-
монии может сказать о своем клиенте все. В этой психологической игре он
видел одну из самых привлекательных сторон своей профессии. На этот раз
он не только не смог сразу определить имущественного ценза клиента, но
даже усомнился в его национальности, на которую, казалось бы, недвусмыс-
ленно указывало желание родственников похоронить его в еврейской части
кладбища.
В толпе были негры, что крайне редко наблюдалось на еврейских похоро-
нах.
Правда, судя по одежде, это были люди артистического мира. Лицо одно-
го старика показалось Робинсу знакомым: это был знаменитый саксофонист,
фамилию которого он не мог вспомнить, но видел его то ли на обложках
журналов, то ли по телевидению. Присутствовало также несколько южноаме-
риканских индейцев.
Среди белых гостей тоже была полная разноголосица: солидные еврейские
пары, несколько великолепных англосаксов, видимо богатые галерейщики, а
также русские разных сортов - от вполне приличных до шаромыжников, к то-
му же подвыпивших. Робинс был американцем четвертого поколения, выходцем
из России, но вместе с русским языком давно утратил романтическую привя-
занность к опасной стране и ее шальному народу.
