прежде мир. Как слепые, они ощупывали друг друга трепещущими чуткими
пальцами; легонько касались языками и замирали, чувствуя ответное движение.
Они так доверчиво подавались навстречу друг другу, так тесно сплетались в
объятиях, так стонали и кричали, извиваясь в сладкой истоме, граничащей с
болью, что оба знали - ничего подобного в их жизни больше не будет. И они
были счастливы, что встретились, что нашли друг друга.
А днем... Днем Арианна любила императора не меньше, а, может, и больше. Как
любят, тоскуя и изнывая от одиночества. И она бы голову дала на отсечение,
что Ортон-шут не является для нее близнецом супруга, что она находит
удовольствие в разговорах с ним совсем по другой причине.
Он был иным - более насмешливым и порой даже более изысканным, чем
император. И пестрые, похожие на лохмотья одежды, сидели на нем, как самый
дорогой и изящный костюм. Он мог одним взглядом поставить на место
зарвавшегося придворного, который позволил себе неудачную шутку, неважно в
чей адрес. Он свободно владел множеством языков, и иностранные послы охотно
беседовали с ним, потому что шут часто выказывал недюжинные знания в
истории и обычаях многих стран, а это особенно приятно тем, кто находится
вдали от своего дома. Аластер - бывший для Арианны мерилом всех
добродетелей - откровенно радовался любой возможности пообщаться с шутом.
И вообще, было в нем что-то особенное, что заставляло близнецов императора
выглядеть на его фоне неудачными копиями.
Императрица гордилась шутом. И тем, как прекрасно он ездит верхом; и тем,
что горный львенок ластится к нему; и тем, что он искусно фехтует и
стреляет из лука. Все, что бы ни сделал удачно Ортон-шут, радовало девушку
так, как не должно было бы. И она мучалась этим, коря себя за малодушие,
неверность и за все, за что вообще могла укорить. И тут же стремилась
оказаться рядом с шутом.
Наконец Арианна пришла к выводу, что ей необходимо выслушать чей-то совет,
иначе она просто сойдет с ума, разрывая свое сердце на две части. Где-то в
глубине души она и не хотела бы раздваиваться, не считала бы себя неправой,
но традиции, предрассудки, ее воспитание - вся предыдущая жизнь
противоречила такому отношению. Женщина не может любить двоих, не имеет
права.
Сказал бы кто, почему?
Граф Шовелен в сопровождении своего племянника катался верхом на специально
отведенной для этого площадке. Там было много препятствий в виде каналов,
заборчиков, высоких барьеров; и только искусные всадники могли преодолеть
их. Несмотря на свой возраст Шовелен сидел в седле прямо и непринужденно, а
вот Трою такое катание давалось с трудом. Он не без зависти поглядывал на
стройного дядюшку, с легкостью бравшего самые сложные препятствия.
Юноша подъехал поближе и спросил, утирая взмокший лоб батистовым платком:
- Как у Вас это выходит? Ваш конь будто смелее моего...
- Животное всегда чувствует настроение всадника, - отвечал граф. - Если
ты не уверен, что сможешь взять барьер, то конь сразу разделяет твое
отношение: пугается, сомневается, мнется, и, как следствие, подводит в
решающий момент. Будь ты убежден в том, что преград не существует, и скакун
бы тебе поверил, успокоился и все было бы отлично. Не говоря уже о том, что
стремена ты подтянул скверно, и потник лежит неверно и трет ему спину.
- Что же Вы мне сразу об этом не сказали? - возмутился Трой.
- А кто тебе станет говорить об этом, когда я умру. Я добиваюсь от тебя,
мальчик мой, чтобы ты сам научился думать и решать, и отвечать за себя и
окружающих. Это удел мужчины.
- Я помню, - вздохнул юноша. - Знаю.
- Знать мало, - отрезал граф. - Нужно еще делать.
В этот момент его острый взгляд заметил герцога Дембийского, и Шовелен
легко тронул бока скакуна коленями, заставляя его двинуться в ту сторону.
- Доброе утро, герцог! - воскликнул он.
Аластер приветливо помахал ему рукой.
Трой, который смотрел на приближающегося вельможу со смешанным чувством
восторга и страха, подумал, что так могла бы выглядеть улыбающаяся башня,
окованная железом. Аластер казался несокрушимым и таким огромным, что у
юноши просто дух захватывало. Четверо неизменных телохранителей следовали
за своим командиром в небольшом отдалении.
- Я рад, что увидел Вас, граф, - приветливо сказал великан. - Я как раз
хотел переговорить с Вами относительно Вашего нового назначения.
- А именно? - поднял правую бровь посол.
- Я думаю, пришла пора Вам выйти в отставку. Сегодня к вечеру Его
величество, Лодовик Альворанский, прибудет в столицу из загородного дворца,
чтобы почтить своим присутствием ежегодный роанский турнир; и самое время
Вам сообщить своему государю, что Вы не вернетесь на родину. Конечно, в том
случае, если Ваши планы относительно Троя и Вас самих не изменились.
- Нисколько, - ответил граф, откровенно радуясь. - Я не смел
рассчитывать на такую удачу, но раз уж Вы так добры, то отказываться грех.
Судьба не любит капризных и переборчивых людей; любой шанс нужно
использовать. Но мне кажется, герцог, что Вы чем-то встревожены и
опечалены.
- Вы правы, - согласился Аластер. - И, если позволите, мы поговорим об
этом немного позже. А пока я бы хотел пригласить Вас и Троя к князю
Даджарра. Мы с ним в принципе договорились относительно Вашего нового
назначения: Вы очень нужны нам, граф. Особенно сейчас. Ваш бесценный опыт
мог бы помочь в решении неотложных проблем. А Троя мы сделаем Вашим
секретарем в надежде на то, что с таким наставником он очень скоро обретет
знания, умение ориентироваться в бурных политических водах и свой особенный
стиль.
- Позвольте, герцог, - вмешался юноша. - Позвольте, дядюшка! Я бы не
хотел показаться неблагодарным - тем более, что мечта служить при дворе
его императорского величества не покидает меня с того момента, как я ступил
на землю Великого Роана, но я немного иначе видел свою судьбу.
- Трой! - гневно воскликнул Шовелен.
- Нет, граф, постойте, - поднял руку Аластер. - Пусть юноша скажет, ведь
это же его жизнь, а не наша. Так о чем Вы мечтаете, Трой?
- Я хотел бы стать военным, Ваша светлость. Я хотел бы командовать
солдатами, с оружием в руках служить великой империи, и сознавать, что я -
защитник, будущий герой, и от меня зависит покой и будущее граждан моей
страны.
- Весьма благородно, - умехнулся великан краем рта.
Но усмешка вышла странной.
- Вы не одобряете моего решения? - с обидой спросил Трой.
- Я вообще не одобряю тех, кто выбирает путь воина, - сказал герцог с
непередаваемым оттенком грусти в голосе.
- Позвольте, Ваша светлость, но Вы же сами... Вы же сами - воин. И из
величайших, как мне приходилось слышать.
- А Вам приходилось видеть, как я сражаюсь? - спросил Аластер. - Или Вы
слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?
- Я не думал, что такой титул и такая должность, как Ваши, могут
восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.
- И тем не менее, - развел руками исполин. - Я люблю Ортона
Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков; оттого мы
верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше
нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить
кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю
жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой
человек. Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.
- Но ведь воевать за свою страну - это так благородно!
- Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут
обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или своих
убеждений. Но ведь, Трой, мальчик мой, Вы же не станете спорить с тем, что
люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они
просто продолжают вести себя так, как делали и в дни мира и благоденствия.
В критические моменты жизни все только проявляется, становится более
разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится
беднее - он разделен всего на две части - черную и белую. А тона и
полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает Вам быть честным и благородным,
достойным и свободным на мирном поприще?
- Я никогда об этом не задумывался, - сказал Трой растерянно. - Я всегда
считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что
имеешь.
- Заблуждение юности, - улыбнулся Шовелен. - Что ж, все мы прошли через
это.
- Но ведь я - воин! - воскликнул юноша. - И не из худших.
- Это соответствует истине, - согласился граф.
- Это относительное понятие, - произнес герцог.
Беседуя, они медленно двигались в сторону площадки для игр и состязаний,
где рыцари, одетые в разные цвета, тренировались в фехтовании, метании
копья, стрельбе из лука и рукопашном бою. Невозмутимые великаны-гвардейцы
стояли в стороне, не принимая участия в общих соревнованиях, а лишь издали
наблюдали за происходящим.
- Как по-вашему, - обратился Аластер к своему молодому спутнику,- эти
рыцари хороши?
- Очень, - искренне отвечал тот, - но и я не хуже.
- А между тем Вы глубоко заблуждаетесь.
Юноша уставился на герцога в невероятном изумлении.
- Что Вы имеете в виду, Ваша светлость?
- Я имею в виду лишь то, что мне и моим гвардейцам эти отчаянные рубаки и
храбрецы кажутся маленькими и беззащитными детьми, с которыми просто нельзя
вступать в сражение.
Трой был настолько потрясен этим заявлением, что краска отхлынула у него от
лица, и кожа стала мертвенно-бледной.
- Ваша светлость, - решился он неожиданно для самого себя. - Позвольте
мне убедиться в этом на собственном опыте; окажите мне невероятную честь -
сразитесь со мной.
Герцог внимательно поглядел сначала на графа, затем на его взъерошенного,
бледного племянника. Покачал головой.
- Нет, юноша. Не подумайте, что я хочу обидеть Вас, но вот уже много лет я
не выступаю на турнирах, не участвую в состязаниях и даже дружеских
поединках, даже с безопасным оружием.
- Тогда позвольте мне померяться силами с кем-нибудь из Ваших воинов!
Шовелен внезапно поддержал молодого человека:
- Пусть, Ваша светлость. Если это не противоречит Вашим уставам и
правилам, то почему бы и нет? Я сторонник набивания шишек при учебе. Юношам
свойственно переоценивать себя и считать, что уж они-то найдут рецепт
правильной и счастлвой жизни, потому что умнее своих предков. Они всегда
так думают; я тоже думал так, когда мне было семнадцать лет. Потом
сознаешь, что все обстоит чуть-чуть иначе, чем кажется в юности; и чем
раньше это произойдет, тем лучше.
- Если Вы так считаете, - с сомнением произнес Аластер. - Что ж,
возможно Вы и правы.
Он знаком подозвал к себе одного из гвардейцев и обратился к нему:
- Теренс, я хотел бы, чтобы ты сразился с этим рыцарем; прикажи, чтобы ему
дали оружие и доспехи для тренировок.
Гвардеец молча поклонился и повернулся, чтобы идти, пропустив Троя вперед
себя. Аластер осторожно придержал его за рукав и произнес вполголоса:
- Только очень, очень осторожно.
Шовелен внимательно слушал и смотрел, буквально впитывая происходящее.
Когда его племянник удалился в сопровождении Теренса, он обернулся к
Аластеру:
- Не стоило так беспокоиться. Мальчик прав: что-что, а меч он умеет
держать в руках.
- Это неважно, - откликнулся герцог. - Сейчас Вы поймете. И я надеюсь,
что он тоже поймет.
Трой вышел из маленькой пристройки, одетый в легкую кольчужную рубаху до
колен, с боковыми разрезами от пояса, чтобы было удобнее двигаться; в
кожаный нагрудник, под который была надета толстая стеганая безрукавка,
чтобы смягчить удары; голова его была прикрыта прочным шлемом с сетчатым
забралом; а ноги защищены высокими сапогами с металлическими полосами. К
великому недоумению юноши ему выдали деревянные копии меча, копья и топора,
равные по весу, но совершенно безопасные.
Гвардеец как был, так и остался в своих доспехах; только снял шлем и
