Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Политика - Аллилуева С. Весь текст 376.16 Kb

Двадцать писем к другу

Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4 5 6 7  8 9 10 11 12 13 14 ... 33
своей  деликатности  и  чрезмерной  щепетильности,  дедушка  никогда  не
спрашивал отца о судьбе своего зятя Реденса, хотя судьба его собственной
дочери, Анны, разбитая жизнь ее и ее сыновей  его  очень  тревожили.  Он
только тихо и молча страдал от всего этого, и  насвистывал  себе  что-то
под нос, -- такая у него появилась привычка. Еще была тут и гордость  --
ничего не просить, ничего никогда не вымаливать, не выклянчивать... Люди
без самолюбия, без чувства  собственного  достоинства  этого  понять  не
могут. Как!  рядом  с  таким  человеком  и  ничего  не  выпросить?!  Да,
ничего... Бабушка была в этом смысле проще,  естественнее,  примитивнее.
Обычно у нее всегда накапливался запас каких-либо, чисто бытовых жалоб и
просьб, с которыми она обращалась в свое время в удобный  момент  еще  к
Владимиру Ильичу (хорошо знавшему и уважавшему всю  семью),  а  позже  к
отцу. И хотя время разрухи и военного коммунизма давно прошло, бабушка в
силу своей неприспособленности  к  "новому  быту"  часто  оказывалась  в
затруднениях самых насущных. Мама стеснялась много помогать своим родным
и "тащить все из дома", -- тоже в силу всяких моральных преград, которые
она  умела  перед  собой  воздвигать,  и   часто   бабушка,   совершенно
растерянная, обращалась к отцу с такой, например, просьбой: "Ах,  Иосиф,
ну подумайте, я нигде не могу достать уксус!" Отец хохотал, мама  ужасно
сердилась, и  все  быстро  улаживалось.  После  маминой  смерти  бабушка
чувствовала себя у нас в доме стесненно. Она жила или в Зубалове, или  в
Кремле, в своей маленькой чи
   стенькой квартирке, одна  среди  старых  фотографий  и  старых  своих
вещей, которые возила с  собой  по  всем  городам  всю  жизнь:  потертые
старинные кавказские  коврики,  неизменная  кавказская  тахта,  покрытая
ковром (с ковром же на стене, с подушками и мутаками) какие-то  сундучки
столетней  давности,  дешевые  петербургские  безделушки,  --  и   всюду
чистота, порядок, аккуратность. Я любила заходить к ней, -- у  нее  было
тихо, уютно, тепло, но бесконечно грустно. О чем же  веселом  могла  она
говорить?... Но здоровье и жизнелюбие ее были неистощимы. Уже за 70  лет
она выглядела превосходно. Маленького роста, она всегда  держала  голову
как-то очень прямо и гордо --  от  этого,  казалось,  прибавлялся  рост.
Всегда в чистом, опрятном платье, слепленном своими руками из  какого-то
своего старья, всегда с янтарными четками, намотанными на запястье левой
руки, прибранная, причесанная, она была красива; никаких морщин, никаких
следов дряхлости не было. Последние годы ее стала мучить стенокардия, --
результат душевных недугов и переживаний. Она мучительно думала и  никак
не могла понять -- почему же, за что попала в тюрьму ее дочь  Анна?  Она
писала письма  отцу,  давала  их  мне,  потом  забирала  обратно...  Она
понимала, что это ни к чему не приведет.  К  несчастьям,  валившимся  на
нашу семью одно за другим, она  относилась  как-то  фаталистически,  как
будто иначе оно не могло бы и быть... Умерла она в 1951  году,  в  самом
начале весны, во время одного из стенокардических спазмов, --  в  общем,
довольно неожиданно; ей было 76 лет. Одинокие старики -- и она и дедушка
-- никого не обременяли своими страданиями. Мало кто и знал о них  --  с
окружающими они были приветливы и сдержанны. Именно про таких стариков и
говорят испанцы: "Деревья умирают стоя". Я так жалею теперь --  когда  у
меня самой взрослый сын, а года через два-три будут и внуки, --  что  не
понимала их раньше. Да разве понимают внуки бабок, и дети --  родителей?
Мы  считали  бабушку  вздорной,  беспокойной  старухой,  дедушку  любили
больше. А они оба, каждый по-своему, были рыцарями правды и  чистоты.  И
можем ли мы, вн
   уки, противопоставить что-либо свое, лучшее, этим их качествам?...
   5
   Да,  эти  деревья  умирали  стоя.  Их  детям,  всем  без  исключения,
досталась трагическая судьба, каждому своя. Каждого жизнь изломала,  как
могла. Может быть, в этом -- судьба века? Или, быть может, каждый из них
был слишком слаб, чтобы выдержать напор истории, ломавшей и  куда  более
мощные стволы, валившей с корнем вековые деревья? Во всяком  случае,  ни
один из них не убегал от эпохи, от своего времени, -- наоборот, все были
в гуще событий, всегда жили больше жизнью общей, чем своей  собственной.
Мамин любимый брат Павлуша, большой друг ее, похожий на нее и  внешне  и
внутренне, только более мягкий, более податливый, чем она --  стал,  как
ни странно, профессиональным военным. Он стал им, не выбирая -- началась
революция, гражданская война, и он пошел воевать. Воевал он повсюду: под
Архангельском,  в  Туркестане  --  с   англичанами,   с   басмачами,   с
белогвардейцами. Когда окончилась гражданская война, судьба предоставила
ему интереснейшее  путешествие:  его  послали  (по  указанию  Ленина)  с
экспедицией Н. Урванцева на дальний север,  искать  руду  и  уголь.  Его
функции в экспедиции были вспомогательными, он был военным, а не ученым,
но ученых кто-то должен был оберегать и защищать  в  этих  диких  тогда,
безлюдных краях. Экспедиция нашла колоссальные залежи  угля  и  железной
руды на реке Норилке, -- как это и предполагал Н. Урванцев. Теперь здесь
стоит северный наш город Норильск, с многоэтажными  домами,  магазинами,
кинотеатрами, бассейном для плавания. А тогда экспедиция жила  в  чумах,
ездили на оленях и все  было  вокруг  совсем  как  у  Джека  Лондона.  У
Павлушиных детей сохранились фотографии: олени, собаки, меховые  малицы,
белое безлюдье вокруг... Н. Урванцев сейчас живет  в  Ленинграде  --  не
знаю, быть может, он что-либо написал или напишет о  своем  подвиге  тех
лет... В конце 20-х годов дядя  Павлуша  был  послан  советским  военным
представителем в тогдашнюю, еще дофашистскую Германию, -- официально  он
был прикомандирован к нашему торговому представительству. Он уехал  туда
с семьей и жил там долго. Наверное, маме было тоскливо без него  --  это
было самое тр
   удное для нее время... Временами он присылал ей что-нибудь  радостное
для всех женщин: платье, хорошие духи, -- тогда жили все  аскетически  и
мало  думали  о  подобных  вещах.  Но  отец   относился   пуритански   к
"заграничной роскоши" и не переносил даже запаха духов,  --  он  считал,
что от женщины должно было пахнуть только свежестью  и  чистотой...  Так
что мама радовалась этим подаркам "подпольно", хотя духи все-таки шли  в
ход и навсегда соединились с ее обликом в моей детской  памяти.  От  нее
самой, от ее рук  чем-то  пахло  необыкновенно  хорошо...  Она  заходила
вечером иногда в мою комнату, когда я  уже  засыпала,  гладила  меня  по
голове, и я долго потом нюхала  подушку,  засыпая,  --  долго-долго  еще
оставался необъяснимый аромат... Мама как-то ездила в Карловы  Вары,  --
тогдашний Карлсбад, и гостила недолго у брата в  Берлине.  В  результате
этой поездки появились в доме прехорошенькие вязаные кофточки для меня и
брата Василия. Для тех лет, это было, конечно, безумной роскошью.  Чтобы
мы, дети, не подпали  под  тлетворное  влияние  буржуазной  Европы,  нам
говорили, что мама привезла это все "из Ленинграда", --  и  мы  довольно
долго этому верили... А отец всю жизнь задавал мне с  недовольным  лицом
вопрос: "Это у тебя заграничное?" -- и расцветал, когда я отвечала,  что
нет, наше отечественное. Это продолжалось и когда я была уже взрослой...
И если, не приведи Бог, от меня пахло одеколоном, он морщился и  ворчал:
"Тоже, надушилась!..." Маме незачем было внушать пуританские правила, --
она сама была предельно скромна по образу жизни и кодексу чести тех лет,
то есть, по нормам тогдашней жизни "верхов", особенно  партийных,  а  ее
брат просто хотел  ее  иногда  несколько  побаловать  по  своей  доброте
душевной... В  день  смерти  мамы  дядя  Павлуша,  к  сожалению,  был  в
Германии. Ему  оставалось  только  искать  в  себе  силы,  чтобы  как-то
поверить в это чудовищное известие... Потом он жил в Москве. Я помню его
всегда в военной форме. У него было генеральское (по сегодняшним рангам)
звание,  работал  он  в  Бронетанковом  управлении,  был  одним  из  его
создателей и организаторов. Он был высокий, худощавый, длинноногий,  как
дедушка, с печальными, удивительно мягкими  и  добрыми  карими  глазами.
Моего брата и меня он обожал, особенно после смерти мамы,  всегда  сажал
на колени, целовал и бормотал какие-то ласковые слова... Последнее время
-- незадолго до своей смерти в 1938 году -- он приходил на нашу квартиру
в Кремле, и сидел подолгу у меня или  у  Василия  в  комнате,  дожидаясь
отца, точь в точь как дожидались его и дедушка и дядя Алеша  Сванидзе...
По-видимому, и дождаться отца было трудно, и это огорчало дядю  Павлушу;
он вздыхал и был печален. Помню я и то, как  он  приезжал  с  семьей,  с
остальными нашими близкими, к отцу на  Ближнюю  дачу,  --  кажется,  был
новый год или чей-то день рождения.  Отец  очень  любил  Павлушу  и  его
детей. За столом было весело, как у  всех  обыкновенных,  очень  близких
людей... В 1938 году, когда  уже  были  арестованы  Александр  Семенович
Сванидзе с женой и муж Анны  Сергеевны,  Реденс,  дядя  Павлуша  не  раз
приходил к отцу отстаивать кого-нибудь из своих знакомых  военных,  тоже
попавших в эту гигантскую волну... Но это оставалось  безрезультатным...
Осенью 1938 года Павлуша уехал в отпуск в Сочи, что было вредно для  его
нездорового сердца. Когда он вернулся из отпуска и  вышел  на  работу  в
свое Бронетанковое  управление,  то  не  нашел  там  с  кем  работать...
Управление как вымели метлой,  столько  было  арестов...  Павлуше  стало
плохо с сердцем тут же в кабинете, где он и умер от  сердечного  спазма.
Позже Берия, уже водворившийся в Москве,  выдумывал  разные  версии  его
смерти и упорно внушал их отцу,  вплоть  до  того,  что  вдова  Павлуши,
Евгения Александровна, была заподозрена в его отравлении,  и  Бог  знает
что еще не говорилось... А что  проще  того  очевидного  факта,  что  не
всякое сердце могло выдержать происходившее вокруг... Павлуша был, как и
дедушка, как и мама, молчалив,  скрытен  и  деликатен.  Он  прятал  боль
внутри и в какой-то момент она должна была его  убить  изнутри...  Берия
все-таки не отстал, и  в  1948  году,  через  десять  лет  после  смерти
Павлуши, его вдова отправилась в тюрьму, где наряду с прочими "шп
   ионскими делами" ей предъявили и обвинение в отравлении  мужа  десять
лет назад... И она вместе  с  Анной  Сергеевной,  вдовой  расстрелянного
десять лет назад Реденса, получили каждая по десять лет одиночки, откуда
их обоих освободил лишь 1954-ый год... Анна  Сергеевна,  старшая  мамина
сестра, не была так близка ей, как брат, -- но все  же  они  были  очень
дружны. Она была иным  характером,  другой  натурой,  чем  мама,  но  не
противоположной  ей.  Это  было  воплощение  доброты,  того   идеального
последовательного христианства, которое прощает всех и вся.  Вряд  ли  я
знаю и могу назвать кого-либо еще, кто  мог  бы  так  последовательно  и
упорно всю жизнь, с самой юности и до сегодняшнего  дня,  посвящать  всю
себя целиком людям -- помогать им, думать об  их  делах,  думать  всегда
прежде о них, и совсем в  последнюю  очередь  --  о  себе.  Отец  всегда
страшно  негодовал  на  это  ее  христианское  всепрощение,  называл  ее
"беспринципной",  "дурой",  говорил,  что  "ее   доброта   хуже   всякой
подлости". Мама жаловалась, что "Нюра портит детей, и своих, и моих", --
"тетя Аничка" всех любила, всех жалела, и на  любую  шалость  и  пакость
детей  смотрела  сквозь  пальцы.  Это  не  было  каким-то   сознательным
"философски" обоснованным поведением, просто такова была ее природа, она
иначе и не смогла бы жить. Она была когда-то очень красива, -- тоненькая
тростиночка с выточенными чертами лица, гораздо более правильными, чем у
мамы, с карими глазами и великолепными зубами,  как  у  всех  братьев  и
сестер.  Та  же  смуглость,  те  же  тонкие  руки,  тот   же   восточный
экзотический облик. Рано выйдя замуж, она располнела и потом уже никогда
Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4 5 6 7  8 9 10 11 12 13 14 ... 33
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама