интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в шалаше с
варкой ухи, походы за орехами, за грибами, и еще Бог весть что. Конечно,
это делалось с познавательной целью, вперемежку с занятиями, чтением,
рисованием, разведением кроликов, ежей, ужей, и прочими детскими
полезными забавами. Попеременно с Александром Ивановичем с нами
проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не принято было
называть ее "гувернанткой") Наталия Константиновна, занимавшаяся с нами
лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и
рисованием, и уж не знаю еще чем... Она же учила нас немецкому языку. Я
не забуду ее уроков, они были занимательны, полны игры, -- она была
очень талантливым педагогом. Вся эта образовательная машина крутилась,
запущенная маминой рукой, -- мамы же никогда не было дома возле нас. В
те времена женщине, да еще партийной, вообще неприлично было проводить
время около детей. Мама работала в редакции журнала, потом поступила в
Промышленную Академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время она
отдавала отцу -- он был для нее целой жизнью. Нам, детям, доставались,
обычно, только ее нотации, проверка наших знаний. Она была строгая,
требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась меня
разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец. Мы,
конечно, не понимали еще тогда, что всеми нашими развлечениями, играми,
всем своим весел
ьем и интересным детством мы были обязаны ей. Это мы поняли позже,
когда ее не стало... А какие чудесные бывали у нас в доме детские
праздники! Приглашались дети, -- человек 20-30, весь тогдашний Кремль.
Тогда в Кремле жило очень много народу, и жили просто, весело. Всегда
устраивалась -- и долго подготавливалась, вместе с Александром
Ивановичем и Наталией Константиновной -- детская самодеятельность. Я
помню свой последний (при маме) день рождения в феврале 1932 года, когда
мне исполнилось 6 лет. Его справляли на квартире в Кремле -- было полно
детей. Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про
ударников и двурушников, украинский гопак в национальных костюмах,
сделанных нами же из марли и цветной бумаги. Артем Сергеев (ныне
генерал, кавалер всех орденов, а тогда ровесник и товарищ моего брата
Василия), накрытый ковром из медвежьей шкуры и стоя на четвереньках,
изображал медведя, -- а кто-то читал басню Крылова. Публика визжала от
восторга. По стенам были развешены наши детские стенгазеты и рисунки. А
потом вся орава -- и дети, и родители -- отправились в столовую, пить
чай с пирожными и сластями. Отец тоже принимал участие в празднике.
Правда, он был пассивным зрителем, но его, это занимало; изредка, для
развлечения он любил детский гвалт. Все это врезалось в память навсегда.
А наша чудная детская площадка в лесу, в Зубалово! Там были устроены
качели, и доска, перекинутая через козлы, и "Робинзоновский домик" --
настил из досок между тремя соснами, куда надо было влезать по
веревочной лестнице. И всегда гостил у нас кто-нибудь из детей. У
Василия постоянно жил в одной с ним комнате Артем Сергеев, или Толя
Ронин; у меня часто бывала Оля Строева (дочь маминой давней подруги), и
летом обычно жила у нас на даче "Козя" -- Светлана Бухарина, со своей
матерью Эсфирью Гурвич. В доме всегда было людно. В Зубалове у нас часто
летом живал Николай Иванович Бухарин, которого все обожали. Он наполнял
весь дом животными, которых очень любил. Бегали ежи на балконе, в банках
сидели ужи, ручная лиса бегала по па
рку, подраненный ястреб сидел в клетке. Я смутно помню Н. И. Бухарина
в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках. Он играл с детьми,
балагурил с моей няней, учил ее ездить на велосипеде и стрелять из
духового ружья; с ним всем было весело. Через много лет, когда его не
стало, по Кремлю, уже обезлюдевшему и пустынному, долго еще бегала "лиса
Бухарина", и пряталась от людей в Тайницком саду... Жил подолгу у нас в
Зубалове и Г. К. Орджоникидзе; он был очень дружен с отцом, а мама с его
женой, Зиной. Я не берусь сейчас перечислять фамилии людей, гостивших у
нас и бывавших, -- я многих не помню, потому что была мала, а спрашивать
других, кто помнит, не хочется; ведь я хочу написать только то, что знаю
или помню, или видела сама. Взрослые часто веселились, -- должно быть по
праздникам, или справляли дни рождения... Тогда появлялся С. М. Буденный
с лихой гармошкой и раздавались песни, -- украинские, русские. Особенно
хорошо пели С. М. Буденный и К. Е. Ворошилов. Отец тоже пел, у него был
отличный слух и высокий, чистый голос (а говорил он, наоборот, почему-то
глуховатым и низким негромким голосом). Не знаю, пела ли мама, или нет,
но, говорят, что в очень редких случаях она могла плавно и красиво
танцевать лезгинку. Вообще же, грузинское не культивировалось у нас в
доме, -- отец совершенно обрусел. Да и вообще, в те годы "национальный
вопрос" как-то не волновал людей, -- больше интересовались
общечеловеческими качествами. Брат мой Василий как-то сказал мне в те
дни: "А знаешь, наш отец раньше был грузином". Мне было лет 6, и я не
знала, что это такое -- быть грузином, и он пояснил: "Они ходили в
черкесках и резали всех кинжалами". Вот и все, что мы знали тогда о
своих национальных корнях. Отец безумно сердился, когда приезжали
товарищи из Грузии и, как это принято -- без этого грузинам невозможно!
-- привозили с собою щедрые дары: вино, виноград, фрукты. Все это
присылалось к нам в дом и, под проклятия отца, отсылалось обратно,
причем вина падала на "русскую жену" -- маму... А мама сама выросла и
родилась на Кавк
азе и любила Грузию, и знала ее прекрасно, но, действительно, в те
времена как-то не поощрялась вся эта "щедрость" за казенный счет... В
доме у нас, в Кремлевской квартире, хозяйствовала экономка, найденная
мамой -- Каролина Васильевна Тиль, из рижских немок. Это была милейшая
старая женщина, со старинной прической кверху, в гребенках, с шиньоном
на темени, чистенькая, опрятная, очень добрая. Мама доверяла ей весь наш
скромный бюджет, она следила за столом взрослых и детей, и вообще вела
дом. Я говорю, конечно, о том времени, которое сама помню, то есть,
примерно о 1929-1933 годах, когда у нас в доме был, наконец, создан
мамой некоторый порядок, в пределах тех скромных лимитов, которые
разрешались в те годы партийным работникам. До этих лет мама вообще сама
вела хозяйство, получала какие-то пайки и карточкой ни о какой прислуге
не могло быть речи. Во всяком случае, важно то, что в доме был
нормальный быт, которым руководила хозяйка дома, и никаких признаков
присутствия в доме чекистов, охраны тогда еще не было. Единственный
"охранявший" ездил только с отцом в машине и к дому никакого отношения
не имел, да и не подпускался близко... Примерно так же жила тогда вся
"советская верхушка". К роскоши, к приобретательству никто не стремился.
Стремились дать образование детям, нанимали хороших гувернанток и немок
("от старого времени"), а жены все работали, старались побольше читать.
В моду только входил спорт -- играли в теннис, заводили теннисные и
крокетные площадки на дачах. Женщины не увлекались тряпками и
косметикой, -- они были и без этого красивы и привлекательны. Летом
родители по какой-то своей, установившейся традиции, ездили отдыхать в
Сочи. В 1930 или 1931-ом году впервые взяли и меня. Тогда
останавливались в маленькой дачке недалеко от Мацесты, где отец принимал
ванны от ревматизма, -- только после маминой смерти начали строить еще
несколько дач специально для отца. Мама моя не успела вкусить позднейшей
роскоши из неограниченных казенных средств -- все это пришло после ее
смерти, когда дом стал на казенную н
огу, военизировался, и хозяйство стали вести оперуполномоченные от
МГБ. При маме жизнь выглядела нормально и скромно. На юге, в те давние
годы, всегда кто-либо отдыхал вместе с родителями: А. С. Енукидзе (мамин
крестный и большой друг нашего дома), А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов, В.
М. Молотов, все с женами и детьми. У меня сохранились фотографии веселых
лесных пикников, куда отправлялись все вместе, на машине, -- все это
было просто, весело. В качестве развлечения отец иногда палил из
двустволки в коршуна, или ночью по зайцам, попадающим в свет
автомобильных фар. Биллиард, кегельбан, городки -- все, что требовало
меткого глаза, -- были видами спорта, доступными отцу. Он никогда не
плавал -- про сто не умел, не любил сидеть на солнце, и признавал только
прогулки по лесу, в тени. Но и это его быстро утомляло и он предпочитал
лежать на лежанке с книгой, со своими деловыми бумагами или газетами; он
часами мог сидеть с гостями за столом. Это уж чисто кавказская манера:
многочасовые застолья, где не только пьют или едят, а просто решают тут
же, над тарелками, все дела -- обсуждают, судят, спорят. Мама привыкла к
подобному быту и не знала иных развлечений, более свойственных ее
возрасту и полу -- она была в этом отношении идеальной женой. Даже когда
я была совсем маленькой, и ей нужно было кормить меня, а отец,
отдыхавший в Сочи, вдруг немножко заболел, -- она бросила меня с нянькой
и козой "Нюськой", и сама без колебаний уехала к отцу. Там было ее
место, а не возле ребенка. Словом, у нас тоже был дом, как дом, с
друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками. Так было и в
городской нашей квартире и, особенно летом, в Зубалове. Зубалово из
глуховатой, густо заросшей усадьбы, с темным острокрышим домом, полным
старинной мебели, было превращено отцом в солнечное, изобильное
поместье, с садами, огородами, и прочими полезными службами. Дом
перестроили: убрали старую мебель, снесли высокие готические крыши,
перепланировали комнаты. Только в маленькой маминой комнатке наверху
сохранились, -- я еще помню их, -- стулья
, стол и высокое зеркало в золоченой оправе и с золочеными резными
ножками. Отец с мамой жили на втором этаже, а дети, бабушка, дедушка,
кто-нибудь из гостей -- внизу. Центром жизни летом были терраса внизу, и
балкон отца на втором этаже, -- куда меня вечно посылала моя няня.
"Пойди, отнеси папочке смородинки", или "поди, отнеси папочке фиалочки".
Я отправлялась, и что бы я ни приносила, всегда получала в ответ
горячие, пахнущие табаком, поцелуи отца и какое-нибудь замечание от
мамы... Несмотря на свою молодость (в 1931 году маме исполнилось 30
лет), мама была всеми уважаема в доме, и надо сказать -- ее просто все
очень любили. Она была красива, умна, необыкновенно деликатна со всеми
без исключения, и вместе с тем очень тверда, упорна и требовательна в
том, что ей казалось непреложным. Только одной ей удавалось объединить и
как-то сдружить меж собою всех наших разношерстных и разнохарактерных
родственников, -- она была признанной главой дома. Мама очень нежно, с
истинной любовью относилась к Яше, моему старшему брату, сыну отца от
первой его жены, Екатерины Семеновны Сванидзе. Яша был только на 7 лет
моложе своей мачехи, -- он тоже очень уважал и любил ее. Она делала все
возможное, чтобы скрасить его нелегкую жизнь, помогала ему в его первом
браке, защищала его перед отцом, всегда относившемся к Яше незаслуженно
холодно и несправедливо. Мама очень дружила со всеми Сванидзе -- с
сестрами (Сашико и Марико) рано умершей первой жены отца, с ее братом,
Александром Семеновичем, и его женой, Марией Анисимовной (тетей
Марусей). Родители мамы, мамины братья -- дядя Федя и дядя Павлуша, --
ее сестра Анна Сергеевна со своим мужем Станиславом Францевичем Реденсом
