поросль, но уже плачут, когда мертвые бурые листья лежат пластом, когда
голые ветви еще не шелестят, а лишь потихоньку трогают друг друга, -
неожиданно донесся запах подснежника! Еле-еле заметный, но это запах
пробуждающейся жизни, и потому он трепетно радостный, хотя почти и не
ощутим. Смотрю вокруг - оказалось, он рядом. Стоит на земле цветок,
крохотная капля голубого неба, такой простой и откровенный первовестник
радости и счастья, кому оно положено и доступно. Но для каждого, и
счастливого, и несчастного, он сейчас - украшение жизни.
Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистым сердцем,
"незаметные" и "маленькие", но с огромной душой. Они-то и украшают жизнь,
вмещая в себя все лучшее, что есть в человечестве, - доброту, простоту,
доверие. Так и подснежник кажется капелькой неба на земле...
А через несколько дней (вчера) мы были с Бимом на том же месте. Небо
окропило лес уже тысячами голубых капель. Ищу, высматриваю: где же он, тот
самый первый, самый смелый? Кажется, вот он. Он или не он? Не знаю. Их так
много, что того уже не заметить, не найти - затерялся среди идущих за ним,
смешался с ними. А ведь он такой маленький, но героический, такой тихий,
но до того напористый, что, кажется, именно его испугались последние
заморозки, сдались, выбросив ранней зарей белый флаг последнего инея на
опушке. Жизнь идет.
...А Биму ничего из этого недоступно понять. Даже обиделся в первый
раз, заревновал. Впрочем, когда было уже много цветов, он и тогда не
обращал на них внимания. При натаске же вел себя - не ахти: расстроился
без ружья. Мы с ним на разных ступенях развития, но очень и очень близки.
Природа творит по устойчивому закону: необходимость одного в другом
начиная с простейших и кончая высокоразвитой жизнью, везде - этот закон...
Разве смог бы я вынести столь жуткое одиночество, если бы не было Бима?
...Как _о_н_а_ была мне необходима! _О_н_а_ тоже любила подснежники.
Прошлое как сон...
А не сон ли - настоящее? Не сон ли это - вчерашний весенний лес с
голубизной на земле? Что ж: голубые сны - божественно целительное
лекарство, пусть и временное. Конечно, временное. Ибо если бы даже и
писатели проповедовали только голубые сны, уходя от серого цвета, то
человечество перестало бы беспокоиться о будущем, приняв настоящее как
вечное и будущее. Удел обреченности во времени и состоит в том, что
настоящее должно стать только прошлым. Не во власти человека приказать:
"Солнце, остановись!" Время неостановимо, неудержимо и неумолимо. Все - во
времени и движении. А тот кто ищет только устойчивого покоя, тот весь уже
в прошлом, будь он молодым радетелем о себе или престарелым - возраст не
имеет значения. Голубое имеет свой звук, оно звучит как покой, забвение,
но только временное, всего лишь для отдыха такие минуты никогда не надо
пропускать.
Если бы я был писателем, то обязательно обратился бы так:
"О беспокойный человек! Слава тебе вовеки, думающему, страдающему
ради будущего! Если тебе захочется отдохнуть душой, иди ранней весной в
лес к подснежникам, и ты увидишь прекрасный сон действительности. Иди
скорее: через несколько дней подснежников может и не быть, а ты не сумеешь
запомнить волшебство видения, подаренного природой. Иди, отдохни.
Подснежники - к счастью, говорят в народе".
...А Бим дрыхнет. И видит сон: подрыгивает ногами - бежит во сне.
Этому подснежники "до лампочки": голубое он видит только серым (так уж
устроено зрение у собаки). Природа создала как бы очернителя
действительности. Поди убеди его, милого друга, чтобы он видел с точки
зрения человека. Хоть голову отруби, а видеть будет по своему. Вполне
самостоятельный пес.
3. ПЕРВЫЙ НЕПРИЯТЕЛЬ БИМА
Прошло лето, веселое для Бима, радостное, заполненное дружбой с
Иваном Ивановичем. Походы в луга и болота (без ружья), солнечные дни,
купание, тихие вечера на берегу реки - что еще надо любой собаке? Ничего
не надо - это точно.
При тренировке и натаске они встречались и с охотниками. С этими
знакомство происходило незамедлительно, потому что с каждым человеком была
собака. Еще до того, как сходились хозяева, обе собаки бежали друг к другу
и коротко беседовали на собачьем языке жестов и взглядов:
"Ты кто: он или она?" - Спрашивал Бим, обнюхивая соответствующие
места (конечно для проформы).
"Сам видишь, чего и спрашивать", - отвечала она.
"Как жизнь?" - Весело спрашивал Бим.
"Работаем!" - Взвизгнув, отвечала собеседница, кокетливо подпрыгнув
на всех четырех лапах.
После этого они мчались к хозяевам и то одному, то другому
докладывали о знакомстве. Когда же оба охотника усаживались для разговор в
тени куста или дерева, собаки резвились до того, что язык не умещался во
рту. Тогда они ложились около хозяев и слушали тихую задушевную беседу.
Другие люди, кроме охотников, для Бима были малоинтересны: люди, и
все. Они хорошие. Но не охотники же!
А вот собаки, эти - разные.
Однажды в лугу встретился он с лохматенькой собачкой, вдвое меньше
его, черненькая такая. Поздоровались сдержанно, без кокетства. Да и какое
уж там кокетство, если новая знакомая на обычный для таких случаев
перечень вопросов отвечала, лениво взмахивая хвостом:
"Я есть хочу".
У нее пахло изо рта мышонком. И Бим спросил удивленно, обнюхав ее
губы:
"Ты съела мышь?"
"Съела мышь, - ответила та. - Я есть хочу". И принялась грызть белый
узловатый корень камыша. Бим хотел попробовать камышовый корешок, но она,
протестуя, сказала все то же:
"Я есть хочу".
Бим подождал сидя, пока она догрызла все, и пригласил ее с собой. Та
пошла беспрекословно, притрухивая за ним, взлохмаченная, но чистая
(видимо, любила купаться, как и большинство собак, отчего летом они и не
бывают грязными, даже бездомные). Бим провел ее к хозяину, издали
следившему за знакомством своего друга. Но Лохматка не поверила сразу в
чужого человека, а села поодаль, несмотря на то, что Бим перебегал от
хозяина к ней и обратно, зовя ее, убеждая. Иван Иваныч снял рюкзак, достал
оттуда колбасу, отрезал маленький кусочек и бросил Лохматке:
- Ко мне, ко мне, Лохматка. Ко мне.
Кусочек упал метрах в трех от нее. Она, осторожно переступая,
дотянулась, съела его и села тут же. Со следующим кусочком приблизилась
еще. А потом ела уже у ног человека, даже позволила погладить себя, хотя и
с опаской. Бим и Иван Иваныч отдали ей все колечко колбаски: хозяин бросал
куски, а Бим не мешал Лохматке есть. Все обыкновенно: брось кусочек -
подойдет ближе, брось второй - еще ближе, с третьим, четвертым - уже у ног
окажется и будет служить верой и правдой. Так думал Иван Иваныч. Он ощупал
Лохматку, потрепал по холке и сказал:
- Нос холодный - здоровая. Это хорошо. - И дал команду обоим: - Поди,
поди!
Лохматка не понимала таких слов, но когда увидела, как Бим взвился
челноком по траве, то сообразила: надо бегать. И конечно, они взыграли по
собачьи так, что Бим забыл даже, зачем он тут находится. Иван Иваныч не
возражал, а шел себе и шел, посвистывая.
До города Лохматка сопровождала без никаких, но на окраине неожиданно
села сбоку дороги и - ни с места. Звали, приглашали - не идет. Так и
осталась сидеть, провожая их взглядом. Ошибся Иван Иваныч - не каждую
собаку можно купить на приманку.
Бим не знал и знать не мог, что у Лохматки тоже были хозяева, что
жили они в своем маленьком домике, что улицу ту, где был домик, всю
снесли, а хозяевам Лохматки дали квартиру на пятом этаже во всеми
удобствами.
Одним словом, Лохматку бросили на произвол судьбы. Но она нашла таки
и тот новый дом, и дверь хозяина, а там ее побили и прогнали. Вот она и
живет одна. По городу ходит только ночью, как и большинство бездомных
собак. Иван Иваныч обо всем догадался, но Биму-то рассказать невозможно.
Бим просто не хотел ее оставлять: оглядывался назад. Бим приостанавливался
и обращал взор к Ивану Иванычу. Но тот шел себе и шел.
Если бы он знал, как горькая судьба сведет Бима и Лохматку, если бы
знал, когда и где они встретятся, не шел бы он теперь так спокойно. Но
будущее неизвестно и человеку.
...Третье лето прошло. Хорошее для Бима лето, неплохое и для Ивана
Иваныча. Однажды ночью хозяин закрыл окно и сказал:
- Морозец, Бимка, первый морозец.
Бим не понял. Он встал, ткнулся в темноте носом в колено Ивана
Иваныча, чем и сказал: "Не понимаю".
Иван Иваныч знал собачий язык хорошо - язык глаз и движений. Он зажег
свет и спросил:
- Не понимаешь, дурачок? - Затем разъяснил точно: - На вальдшнепов
завтра. _В_а_л_ь_д_ш_н_е_п!
О, это слово Бим знал!
Бим завертелся, заюлил волчком, хватая, собственный хвост, взвизгнул,
потом сел и впился глазами в лицо Ивана Иваныча, подрагивая очесами
передних лап. Это обворожительное слово "охота" знакомо Биму, как сигнал к
счастью.
Но хозяин приказал:
- А пока - спать. - Выключил свет и лег.
Остаток ночи Бим пролежал у кровати друга. Какой уж тут сон! Он и
сам, Иван Иваныч, то дремал, то просыпался в ожидании рассвета.
Утром они вместе собрали рюкзаки, протерли от масла стволы ружья,
легко позавтракали (на охоту идти - нельзя нажираться), проверили
патронташ, перекладывая патроны из гнезда в гнездо. Работы было много за
этот короткий час сборов: хозяин на кухню - Бим на кухню, хозяин в чулан,
- Бим туда же, хозяин вынимает консервную банку из рюкзака (неудобно
легла) - Бим берет ее и сует обратно, хозяин проверяет патроны - Бим
следит (не ошибся бы) и в чехол с ружьем надо ткнуться носом не раз (тут
ли?) А к тому же в такие колготные минуты чешется за ухом от волнения - то
и дело поднимай лапу и чеши, будь оно неладно, когда и без того хлопотно
до последней степени.
Ну, собрались. Бим был в восторге. Как же! Хозяин, уже в охотничьей
куртке, перекинул на плечо охотничью сумку, снял ружье.
- На охоту, Бим! На охотку, - повторил он.
"На охотку, на охотку!" - Говорил глазами и Бим в восхищении. Он даже
чуть привизгивал от переполнившего чувства благодарности и любви к своему
единственному в мире другу.
В тот момент и вошел человек. Бим его знал - встречал во дворе, - но
считал малоинтересным и не заслуживающим какого-либо особого внимания с
его стороны. Коротконогий, толстый, широколицый, он сказал чуть скрипучим
баском:
- Привет, значит! - и сел на стул, вытирая лицо платком. - Та-ак...
На охоту, значит?
- На охоту, - недовольно буркнул Иван Иваныч, - по вальдшнепам. Да вы
проходите - гостем будете.
- Вот та-ак... На охоту... Придется повременить, значит.
Бим переводил взгляд с хозяина на гостя, удивленно и внимательно.
Иван Иваныч сказал почти сердито:
- Не понимаю вас. Уточните.
И тут Бим, наш ласковый Бим, сначала слегка взрычал и вдруг гавкнул.
Сроду такого не было, чтобы вот так - дома и на гостя. Гость не испугался,
он, оказалось, был равнодушен.
- На место! - так же сердито приказал Иван Иваныч.
Бим повиновался: лег на лежак, положил голову на лапы, и смотря в
сторону чужого.
- Ишь ты! Слушается, значит. Та-ак... Значит, он и жильцов в подъезде
облаивает так же, как, допустим, лисиц?
- Никогда. Никогда и никого. Это впервые. Честное слово! - тревожился
Иван Иваныч и сердился. - Кстати, к лисицам он никакого отношения не
имеет.
- Та-ак... - снова протянул гость. - К делу давайте.
Иван Иваныч снял куртку и сумку.
- Я вас слушаю.
- У вас, значит, собака... - начал гость. - А у меня, - он вынул
