крепче его обвинят в атавизме и неполноценности.
Нет, надо искать что-то другое. Если же кто-то из кинологов и
напомнит о картине Д._Бассано, то можно, на крайний случай, сказать
просто: а при чем тут черные уши у Бассано?
Поищем данные ближе к Биму по времени.
Выписка из стандартов охотничьих собак: "Сеттеры гордоны выведены в
Шотландии... Порода сложилась к началу второй половины ХХ столетия...
Современные шотландские сеттеры, сохранив свою мощь и массивность костяка,
приобрели более быстрый ход. Собаки спокойного, мягкого характера,
послушные и не злобные, они рано и легче принимаются за работу, успешно
используются и на болоте, и в лесу... Характерна отчетливая, спокойная,
высокая стойка с головой не ниже уровня холки..."
Из двухтомника "Собаки" Л. П. Сабанеева, автора замечательных книг -
"Охотничий календарь" и "Рыбы России":
"Если мы примем во внимание, что в основании сеттера лежит самая
древняя раса охотничьих собак, которая в течение многих столетий получала,
так сказать, домашнее воспитание, то не станем удивляться тому, что
сеттеры представляют едва ли не самую культурную и
и_н_т_е_л_л_и_г_е_н_т_н_у_ю породу".
Так! Бим, следовательно, собака интеллигентной породы. Это уже может
пригодиться.
Из той же книги Л. П. Сабанеева:
"В 1847 году Пэрлендом из Англии были привезены для подарка великому
князю Михаилу Павловичу два замечательных красивых сеттера очень редкой
породы... Собаки были непродажныя и променены на лошадь, стоившую 2000
рублей..." Вот. Вез для подарка, а содрал цену двадцати крепостных. Но
виноваты ли собаки? И при чем тут Бим? Это непригодно.
Из письма известного в свое время природолюба, охотника и собаковода
С.В.Пенского к Л.П.Сабанееву:
"Во время крымской войны я видел очень хорошего красного сеттера у
Сухово -Кобылина, автора "Свадьбы Кречинского", и желто-пегих в Рязани у
художника Петра Соколова".
Ага, это уже близко к делу. Интересно: даже старик имел тогда
сеттера. А у художника - желто-пегий.
Не оттуда ли твоя кровь, Бим? Вот бы! Но зачем тогда... Черное ухо?
Непонятно.
Из того же письма:
"Породу красных сеттеров вел также московский дворцовый доктор Берс.
Одну из красных сук он поставил с черным сеттером покойного императора
Александра Николаевича. Какие вышли щенки и куда они девались - не знаю.
Знаю только, что одного из них вырастил у себя в деревне граф Лев
Николаевич Толстой".
Стоп! Не тут ли? Если твоя нога и ухо черны от собаки Льва
Николаевича Толстого, ты счастливая собака, Бим, даже без личного листка
породы, самая счастливая из всех собак на свете. Великий писатель любил
собак.
Еще из того же письма:
"Императорского черного кобеля я видел в Ильинском после обеда, на
который государь пригласил членов правления московского общества охоты.
Это была очень крупная и весьма красивая комнатная собака, с прекрасной
головой, хорошо одетая, но сеттериного типа в ней было мало, к тому же
ноги были слишком длинны, и одна из ног совершенно белая. Говорят, сеттер
этот был подарен покойному императору каким-то польским паном, и слух
ходил, что кобель-то был не совсем кровный".
Выходит, польский пан облапошил императора? Могло быть. Могло это
быть и на собачьем фронте. Ох уж этот мне черный императорский кобель!
Впрочем, тут же рядом идет кровь желтой суки Берса, обладавшей "чутьем
необыкновенным и замечательной сметкой". Значит, если даже нога твоя, Бим,
от черного кобеля императора, то весь-то ты вполне можешь быть дальним
потомком собаки величайшего писателя... Но нет, Бимка, дудки! Об
императорским - ни слова. Не было - и все тут. Еще чего недоставало.
Что же остается на случай возможного спора в защиту Бима? Моисей
отпадает по понятным причинам. Сухово-Кобылин отпадает и по времени, и по
окрасу. Остается Лев Николаевич Толстой:
а) по времени ближе всех
б) отец его собаки был черным, а мать красная. Все подходяще. Но
отец-то, черный-то, - императорский, вот загвоздка.
Как ни поверни, о поисках дальних кровей Бима приходится молчать.
Следовательно, кинологи будут определять только по родословной отца и
матери Бима, как у них полагается: нет белого в родословной и - аминь. А
толстой им - ни при чем. И они правы. Да и в самом деле, этак каждый может
происхождение своей собаки довести до собаки писателя, а там и самому
недалеко до Л._Н._Толстого. И действительно: сколько их у нас, толстых-то!
Ужас как много объявилось, помрачительно много.
Как ни обидно, но разум мой готов уже смириться с тем, что Биму быть
изгоем среди породистых собак. Плохо. Остается одно: Бим - собака
интеллигентной породы. Но и это - не доказательство (на то и стандарты).
- Плохо, Бим, плохо, - вздохнул хозяин, отложив ручку и засунув в
стол общую тетрадь.
Бим, услышав свою кличку, поднялся с лежака, сел, наклонив голову на
сторону черного уха, будто слушал только желто-рыженьким. И это было очень
симпатично. Всем своим видом он говорил: "Ты хороший, мой добрый друг. Я
слушаю. Чего же ты хочешь?"
Хозяин сразу же повеселел от такого вопроса Бима и сказал:
- Ты молодец, Бим! Будем жить вместе, хотя бы и без родословной. Ты
хороший пес. Хороших собак все любят. - Он взял Бима на колени и гладил
его шерстку, приговаривая: - Хорошо. Все равно хорошо, мальчик.
Биму было тепло и уютно. Он тут же на всю жизнь понял: "хорошо" - это
ласка, благодарность и дружба.
И Бим уснул. Какое ему дело до того, кто он, его хозяин? Важно - он
хороший и близкий.
- Эх ты, черное ухо, императорская нога, - тихо сказал тот и перенес
Бима на лежак.
Он долго стоял перед окном, всматриваясь в темно-сиреневую ночь.
Потом взглянул на портрет женщины и проговорил:
- Видишь, мне стало немножко легче. Я уже не одинок. - Он не заметил,
как в одиночестве постепенно привык говорить вслух ей или даже самому
себе, а теперь и Биму. - Вот и не один, - повторил он портрету.
А Бим спал.
Так они и жили вдвоем в одной комнате. Бим рос крепышом. Очень скоро
он узнал, что хозяина зовут "Иван Иваныч". Умный щенок, сообразительный. И
мало-помалу он понял, что ничего нельзя трогать, можно только смотреть на
вещи и людей. И вообще в_с_е н_е_л_ь_з_я.
Если не разрешит или даже не прикажет хозяин. Так слово "нельзя"
стало главным законом жизни Бима. А глаза Ивана Иваныча, интонация, жесты,
четкие слова приказы и слова ласки были руководством в собачьей жизни.
Более того, самостоятельные решения к какому либо действию никоим образом
не должны были противоречить желаниям хозяина. Зато Бим постепенно стал
даже угадывать некоторые намерения друга. Вот, например, стоит он перед
окном и смотрит, смотрит вдаль и думает, думает. Тогда Бим садится рядом и
тоже смотрит и тоже думает. Человек не знает, о чем думает собака, а
собака всем видом своим говорит: "Сейчас мой добрый друг сядет за стол,
обязательно сядет. Походит немного из угла в угол и сядет и будет водить
по белому листку палочкой, а та будет чуть-чуть шептать. Это будет долго,
потому посижу-ка и я с ним рядом." Затем ткнется носом в теплую ладонь. А
хозяин скажет:
- Ну, что, Бимка, будем работать, - и правда садится.
А Бим калачиком ложится в ногах или, если сказано "на место", уйдет
на свой лежак в угол и будет ждать. Будет ждать взгляда, слова, жеста.
Впрочем, через некоторое время можно и сойти с места, заниматься круглой
костью, разгрызть которую невозможно, но зубы точить - пожалуйста, только
не мешай.
Но когда Иван Иваныч закроет лицо ладонями, облокотившись на стол,
тогда Бим подходит к нему и кладет разноухую мордашку на колени. И стоит.
Знает, погладит. Знает, другу что-то не так.
Но не так было на лугу, где оба забывали обо всем. Здесь можно
бегать, резвиться, гоняться за бабочками, барахтаться в траве - все было
позволительно. Однако и здесь, после восьми месяцев жизни Бима, все пошло
по командам хозяина: "Поди поди!" - можешь играть, "назад!" - очень
понятно, "лежать!" - абсолютно ясно, "ап!" - перепрыгивай, "ищи!" -
разыскивай кусочки сыра, "рядом!" - иди рядом, но только слева, "ко мне!"
- быстро к хозяину, будет кусочек сахара. И много других слов узнал Бим до
года. Друзья все больше и больше понимали друг друга, любили и жили на
равных - человек и собака.
Но случилось однажды такое, что у Бима жизнь изменилась, и он
повзрослел за несколько дней. Произошло это только потому, что Бим вдруг
открыл у хозяина большой, поразительный недостаток.
Дело было так. Тщательно и старательно шел Бим по лугу челноком,
разыскивая разбросанный сыр, и вдруг среди разных запахов трав, цветов,
самой земли и реки ворвалась струя воздуха, необычная и волнующая: пахло
какой-то птицей, вовсе не похожей на тех, что знал Бим, - воробьев там
разных, веселых синиц, трясогузок и всякой мелочи, догнать какую нечего и
пытаться (пробовали). Пахло чем-то неизвестным, что будоражило кровь. Бим
приостановился и оглянулся на Ивана Иваныча. А тот повернул в сторону,
ничего не заметив. Бим был удивлен: друг-то не чует. Да ведь он же калека!
И тогда Бим принял решение _с_а_м_: тихо переступая в потяжке, стал
приближаться к неведомому, уже не глядя на Ивана Иваныча. Шажки
становились все реже и реже, он как бы выбирал точку для каждой лапы,
чтобы не зашуршать, не зацепить будылинку. Наконец запах оказался таким
сильным, что дальше идти уже невозможно. И Бим, так и не опустив на землю
правую переднюю лапу, замер не месте, застыл, будто окаменел. Это была
статуя собаки, будто созданная искусным скульптором. Вот она, первая
стойка! Первое пробуждение охотничьей страсти до полного забвения самого
себя.
О нет, хозяин тихо подходит, гладит чуть-чуть вздрагивающего в
трепете Бима:
- Хорошо, хорошо, мальчик. Хорошо, - и берет за ошейник. - Вперед...
Вперед...
А Бим не может - нет сил.
- Вперед... Вперед... - тянет его Иван Иваныч.
И Бим пошел! Тихо-тихо. Остается совсем чуть кажется, неведомое
рядом. Но вдруг приказ резко:
- Вперед!!!
Бим бросился. Шумно выпорхнул перепел. Бим рванулся за ним и-и-и...
Погнал, страстно, изо всех сил.
- Наза-ад! - крикнул хозяин.
Но Бим ничего не слышал, ушей будто и не было.
- Наза-ад! - и свисток. - Наза-ад! - и свисток.
Бим мчался до тех пор, пока не потерял из виду перепела, а затем,
веселый и радостный, вернулся. Но что же это значит? Хозяин сумрачен,
смотрит строго, не ласкает. Все было ясно: ничего не чует его друг!
Несчастный друг... Бим как-то осторожненько лизнул руку, выражая этим
трогательную жалость к выдающейся наследственной неполноценности самого
близкого ему существа.
Хозяин сказал:
- Да ты вовсе не о том, дурачок. - И веселее: - А ну-ка, начнем, Бим,
по настоящему. - Он снял ошейник, надел другой (неудобный) и пристегнул к
нему длинный ремень. - Ищи!
Теперь Бим разыскивал з_а_п_а_х перепела - больше ничего. А Иван
Иваныч направлял его туда, куда переместилась птица. Биму было невдомек,
что его друг видел, где приблизительно сел перепел после позорной погони
(чуять, конечно, не чуял, а видеть видел).
И вот тот же запах! Бим, не замечая ремня, сужает челнок, тянет,
тянет, поднял голову и тянет верхом... Снова стойка! На фоне заката солнца
он поразителен в своей необычайной красоте, понять которую дано не многим.
Дрожа от волнения, Иван Иваныч взял конец ремня, крепко завернул на руку и
тихо приказал:
- Вперед... Вперед...
