Бим пошел на подводку. И еще раз приостановился.
- Вперед!!!
Бим так же бросился, как и в первый раз. Перепел теперь вспорхнул с
жестким стрекотом крыльев. Бим опять ринулся было безрассудно догонять
птицу, но... Рывок ремня заставил его отскочить назад.
- Назад!!! - крикнул хозяин. - Нельзя!!!
Бим, опрокинувшись, упал. Он не понял - за что так. И тянул ремень
вновь в сторону перепела.
- Лежать!
Бим лег.
И еще раз все повторилось, уже по новому перепелу. Но теперь Бим
почувствовал рывок ремня раньше, чем тогда, а по приказу лег и дрожал от
волнения, страсти и в то же время от уныния и печали: все это было в его
облике от носа до хвоста. Ведь так больно! И не только от жесткого,
противного ремня, а еще и от колючек внутри ошейника.
- Вот так-то, Бимка. Ничего не поделаешь - так надо. - Иван Иваныч,
лаская, поглаживал Бима.
С этого дня и началась настоящая охотничья собака. С этого же дня Бим
понял, что только он, только он один может узнать, где птица, и что хозяин
то беспомощен, а нос у него пристроен только для виду. Началась настоящая
служба, в основе ее лежали три слова: нельзя, назад, хорошо.
А потом - эх! - потом ружье! Выстрел. Перепел падал, как ошпаренный
кипятком.
И догонять его, оказывается, вовсе не надо, его только найти, поднять
на крыло и лечь, а остальное сделает друг. Игра на равных: хозяин без
чутья, собака без ружья.
Так теплая дружба и преданность становились счастьем, потому что
каждый понимал каждого и каждый не требовал от другого больше того, что он
может дать. В этом основа, соль дружбы.
К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, доверчивой и
честной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охоте и дому: скажи
Иван Иваныч "подай" - будет сделано, скажи он "подай тапки" - подаст,
"неси миску" - принесет, "на стул!" - сядет на стул. Да что там! По глазам
уже понимал: хорошо смотрит хозяин на человека, и Биму он - знакомый с той
же минуты, недружелюбно глянет - и Бим иной раз даже и взрычит, даже лесть
(ласковую лесть) он улавливал в голосе чужого. Но никогда и никого Бим не
укусил - хоть на хвост наступи. Лаем предупредит ночью, что к костру
подходит чужой, пожалуйста, но укусить - ни в коем случае. Такая уж
интеллигентная порода.
Что до интеллигентности, то Бим даже умел так: научился сам, дошел
своим умом, царапаться в дверь, чтобы открыли. Бывало, заболеет Иван
Иваныч и не идет с ним гулять, а выпускает одного. Бим побегает малость,
управится, как и полагается, и спешит домой. Поцарапает в дверь, став на
задние лапы, чуть поскулит просяще, и дверь открывается. Хозяин, тяжело
шлепая по прихожей, встречает, ласкает и снова ложится в постель. Это
когда он, пожилой человек, прихварывал (кстати, побаливал он все чаще,
чего Бим не мог не заметить). Бим твердо усвоил: поцарапайся в дверь, тебе
откроют обязательно двери и существуют для того, чтобы каждый мог войти:
попросись - тебя впустят. С собачьей точки зрения, это было уже твердое
убеждение.
Только не знал Бим, не знал и не мог знать, сколько потом будет
разочарований и бед от такой наивной доверчивости, не знал и не мог знать,
что есть двери, которые не открываются, сколько в них ни царапайся.
Как оно там будет дальше, неизвестно, но пока остается сказать одно:
Бим, пес с выдающимся чутьем, так таки и остался сомнительным -
свидетельство родословной не выдали. Дважды Иван Иваныч выводил его на
выставку: снимали с ринга без оценки. Значит - изгой.
И все же Бим - не наследственная бездарь, а замечательная, настоящая
собака: он начал работать по птице с восьми месяцев. Да еще как! Хочется
верить, что перед ним открывается хорошее будущее.
2. ВЕСЕННИЙ ЛЕС
А во втором сезоне, то есть на третьем году от рождения Бима, Иван
Иваныч познакомил его и с лесом. Это было очень интересно и собаке и
хозяину.
В лугах и на поле, там все ясно: простор, трава, хлеба, хозяина
всегда видно, ходи челноком в широком поиске, ищи, найди, делай стойку и
жди приказа. Прелесть! А тут, в лесу, совсем иное дело.
Была ранняя весна.
Когда они пришли впервые, вечерняя заря только начиналась, а меж
деревьев уже сумерки, хотя листья еще и не появились. Все внизу в темных
тонах: стволы, прошлогодние темно коричневые листья, коричнево-серые сухие
стебли трав, даже плоды шиповника, густо рубиновые осенью, теперь,
выдержав зиму, казались кофейными зернами.
Ветки слегка шумели от легкого ветра, жидко и голо они будто
ощупывали друг друга, то притрагиваясь концами, то чуть прикасаясь
серединой сучьев: жив ли? Верхушки стволов легонько покачивались - деревья
казались живыми даже и безлистые. Все было таинственно шуршащим и густо
пахучим: и деревья, и листва под ногами, мягкая, с весенним запахом лесной
земли, и шаги Ивана Иваныча, осторожные и тихие. Его ботинки тоже шуршали,
а следы пахли куда сильнее, чем в поле. За каждым деревом что-то
незнакомое, таинственное. Поэтому-то Бим и не отходил от Ивана Иваныча
дальше двадцати шагов: пробежит вперед - влево, вправо - и катит назад и
смотрит в лицо, спрашивая: "Мы зачем сюда попали?"
- Не поймешь, что к чему? - догадался Иван Иваныч. - Поймешь, Бимка,
поймешь. Подожди малость.
Так и шли, присматривая друг за другом.
Но вот они остановились на широкой поляне, на пересечении двух
просек: дороги на все четыре стороны. Иван Иваныч стал за куст орешника,
лицом к заре, и смотрел вверх. Бим тоже там стал высматривать.
Вверху было светло, а здесь, внизу, становилось все темнее и темнее.
Кто-то прошуршал по лесу и притих. Еще прошуршал и опять притих. Бим
прижался к ноге Иван Иваныча - так он спрашивал: "Что там? Кто там? Может,
пойдем посмотрим?"
- Заяц, - еле слышно сказал хозяин. - Все хорошо, Бим. Хорошо. Заяц.
Пусть его бегает.
Ну, раз "хорошо", значит, все в порядке. "Заяц" - тоже понятно: не
раз, когда Бим натыкался на след зверька, ему повторяли это слово. А
однажды видел и самого зайца, пытался его догнать, но заработал строгое
предупреждение и был наказан. Нельзя!
Итак, недалеко прошуршал заяц. А дальше что?
Вдруг вверху кто-то, невидимый и неведомый, захоркал: "Хор-хор!..
Хор-хор!.. Хор-хор!.." Бим услышал это первым и вздрогнул. Хозяин тоже.
Оба смотрели вверх, только вверх... Неожиданно на фоне багряно -синеватой
зари вдоль просеки показалась птица. Она летела прямо на них, изредка
выкрикивала так, будто это не птица, а зверек, летит и хоркает. Но то была
все-таки птица. Она казалась большой, крылья же совершенно были бесшумны
(не то что перепел, куропатка или утка). Одним словом, незнакомое летело
вверху.
Иван Иванович вскинул ружье. Бим, как по команде, лег, не спуская
взора с птицы... В лесу выстрел был таким резким и сильным, какого раньше
Бим не слышал никогда. Эхо прокатилось по лесу и замерло далеко далеко.
Птица упала в кусты, но друзья быстренько ее отыскали. Иван Иваныч
положил ее перед Бимом и сказал:
- Знакомься, брат: в_а_л_ь_д_ш_н_е_п. - И еще раз повторил: -
Вальдшнеп.
Бим обнюхивал, трогал лапой за длинный нос, потом сел, подрагивая и
перебирая передними лапами в удивлении. Конечно же, он этим и говорил про
себя: "Таких носов еще не вида-ал. Вот это действительно но-ос!"
А лес слегка шумел, но все тише и тише. Потом и совсем затих как-то
сразу, будто кто-то невидимый легонько взмахнул могучим крылом над
деревьями в последний раз: хватит шороху. Ветви стали недвижны, деревья,
казалось, засыпали, разве что изредка вздрагивая в полутьме.
Пролетели и еще три вальдшнепа, но Иван Иваныч не стрелял. Хотя
последнего они уже и не видели в темноте, а только слышали голос, но Бим
был удивлен: почему друг не стрелял даже и в тех, каких хорошо видно. От
этого Бим волновался. А Иван Иваныч или просто смотрел вверх, или,
потупившись, слушал тишину. Оба молчали.
Вот уж когда не надо никаких слов - ни человеку, ни тем более собаке!
Только напоследок, перед уходом, Иван Иваныч проговорил:
хорошо, Бим! Жизнь начинается вновь. Весна.
По интонации Бим понял, что другу сейчас приятно. И он ткнул его
носом в колено, повиливая хвостом: хорошо, дескать, о чем речь!
...Второй раз они приходили сюда поздним утром, но уже без ружья.
Ароматные набухшие почки березы, могучие запахи кореньев, тончайшие
струйки от пробивающихся ростков трав - все это было поразительно ново и
восхитительно. Солнце пронизывало в лесу все насквозь, кроме сосняка, да и
тот кое где изрезан золотом лучей. И было тихо. Главное - было тихо. До
чего же хороша весенняя утренняя тишина в лесу!
На этот раз Бим стал смелее: все отлично просматривается (не то что
тогда в сумерках). И он носился по лесу вволю, не упуская, однако, из виду
хозяина. Все было великолепно.
Наконец Бим наткнулся на ниточку запаха вальдшнепа. И потянул. И
сделал классическую стойку. Иван Иваныч послал "вперед", а стрелять-то ему
и нечем. Да еще приказал лежать, как полагается при взлете птицы.
Абсолютно непонятно: видит хозяин или нет? Бим искоса поглядывал на него
до тех пор, пока не убедился - видит.
По второму вальдшнепу все получилось так же. Что-то похожее на обиду
Бим теперь все таки выражал: настороженный взгляд, пробежка сторонкой,
даже попытки к неповиновению - одним словом, недовольство назревало и
искало выхода. Именно поэтому-то Бим и погнался за взлетевшим, третьим
уже, вальдшнепом, как обыкновенная дворняга. Но за вальдшнепом далеко не
поскачешь: мелькнул в ветвях, и нет его. Бим вернулся недовольный, да к
тому же еще был наказан. Что же, он лег в сторонке и глубоко вздохнул
(собаки здорово умеют так делать).
Все это еще можно было перенести, если бы не добавилась вторая обида.
Бим на этот раз открыл новый недостаток у хозяина - извращенное чутье: и
без того бесчутый, да еще...
А дело было так.
Остановился Иван Иваныч и смотрит, смотрит по сторонам и нюхает (туда
же!). Потом шагнул к дереву, присел и тихонечко, одним пальцем, погладил
цветок, малюсенький такой (для Ивана Иваныча он почти без запаха, а для
Бима вонючий до невозможности). И что ему в том цветке? Но хозяин сидел,
улыбался. Бим, конечно, сделала вид, что ему тоже вроде бы хорошо, но это
только исключительно из уважения к личности, а на самом деле он был немало
удивлен.
- Ты посмотри, посмотри-ка, Бим! - воскликнул Иван Иваныч и наклонил
нос собаки к цветку.
Такого Бим уже не мог вынести - он отвернулся. Затем незамедлительно
отошел и лег на полянке, всем видом выражая одно: "Ну и нюхай свой
цветок!" Расхождения требовали срочного выяснения отношений, но хозяин
смеялся в глаза Биму счастливым смехом. И это было обидно. "Тоже мне,
хохочет!"
А тот опять к цветку:
- Здравствуй, первенький!
Бим понял точно: "Здравствуй" сказано не ему.
Ревность закралась в собачью душу, если можно так выразиться, вот что
случилось. Хотя дома отношения как будто и наладились, но день для Бима
получился неудачный: была дичь - не стреляли, побежал сам за птицей -
наказали, да еще - цветок тот. Нет, все-таки и у собаки жизнь бывает
собачья, ибо она живет под гипнозом трех "китов": "нельзя", "назад",
"хорошо".
Только не ведали они, ни Бим, ни Иван Иваныч, что когда-то этот день,
если бы они вспомнили, показался бы им огромным счастьем.
ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА
В уставшем от зимней тягости лесу, когда еще не распустились
проснувшиеся почки, когда горестные пни зимней порубки еще не дали
