которых можно было утонуть, с тонкими губами. Я терялся в догадках и
вдруг понял, что она увидела меня и испуганно прикрыла лицо руками.
Она встала и как завороженная пошла между рядами кресел, глядя на ме-
ня. Длинная юбка подчеркивала движения ног, облегая ее фигуру. Мне каза-
лось, что я сплю наяву.
- Ты? - голос ее был все такой же, чуть хрипловатый, вызывающий забы-
тую, глубоко спрятанную боль. - О Господи, что ты тут делаешь?
- Живу... Помнишь, как в том старом анекдоте? "Чего, чего... Живу я
здесь, вот чего!" А ты откуда здесь взялась? - Я выдавил из себя это,
чувствуя, что с трудом могу говорить.
- У меня доклад... Я заканчиваю диссертацию. Уже несколько лет живу в
Париже. Странно... - ее расширенные глаза затуманились, и голос дрогнул.
- В Париже... - я никак не мог перевести дыхание.
- Я наконец вышла замуж... - Она криво усмехнулась.
- Поздравляю, - я ощутил боль.
- А ты?
- Я тоже женат.
- Я думала, мы никогда больше не увидимся... А у тебя появились седые
волосы. - Она внимательно посмотрела на меня. - И морщины.
- Это после войны в Израиле, ребенок все время срывал противогаз.
- Ты был там? Так я и знала... Теперь понятно, почему я тогда прили-
пала к телевизору, смотрела сводки последних известий.
- Ты что, думала обо мне?
- Иногда, - она грустно улыбнулась. - Совсем забыть тебя оказалось
непросто. Хотя я очень старалась.
- Ну, ты всегда была талантливой и добивалась своего. Мне это, кста-
ти, ужасно нравилось.
- Не волнуйся, мне это удалось... Но не до конца. - Она внезапно пог-
рустнела и на секунду замолчала. - Проблема была в том, что иногда ужас-
но хотелось с тобой разговаривать. Вначале я ругала тебя, себя, а потом
как-то привыкла.
- Мне иногда казалось, что я разговариваю с тобой...
- Как странно, - она побледнела, - как будто это все происходит во
сне.
- Ну, расскажи, как тебе живется. Тебе хорошо?
- Дурацкий вопрос. Почему ты спрашиваешь?
- Как тебе сказать... Я часто вспоминал о тебе.
- Ты вспоминал? Это очень благородно с твоей стороны... Ну, что тебе
рассказать? Тогда, когда мы расстались, было очень больно, потом рана
стала заживать. Понемногу... Со временем я стала другой, может быть, ус-
талой, циничной, не знаю... Ты меня, дорогой, слишком больно тогда ра-
нил.... Во всяком случае, я дала себе слово больше не отдаваться
чувствам и стараюсь этому следовать. Мне надо было как-то жить дальше...
- Париж, - повторил я, прислушиваясь к магии этого слова. - Я там так
никогда и не был. Набережная Сены с лавками букинистов, мосты с позоло-
ченными скульптурами, запах кофе, старого дерева, белая пыль бульва-
ров... Ну да, конечно, я забыл про Люксембургский сад, скамейки, фонта-
ны, оркестры, играющие около музеев. Вечером грузные владельцы мясных
лавок суетливо убирают свои кровавые лотки, а вертлявые мальчики пытают-
ся заманить прохожих в кабаре Пигаля. Дворец Инвалидов подсвечен прожек-
торами, на узких улочках шумит толпа, художники на Монтмартре предлагают
написать портреты туристов, и внизу мерцают огни.
- Как у тебя это получается? - Она вздрогнула. - Как будто это ты там
живешь, а не я.... Ну да, так оно все и выглядит, день изо дня. Я люблю
этот город, в нем хорошо дышится... Ну, а как ты живешь?
- Болтаюсь по свету... Зачем-то уехал из Израиля, работаю здесь в су-
масшедшей русской компании. Починяю серые ревущие коробки...
- Как? А как же работа, твои идеи, ты весь горел этим, - она посмот-
рела мне в глаза.
- Я буду пытаться, но в Америке сейчас с наукой тяжело. Считай, что я
работаю в шарашке за право остаться здесь, да и сам не знаю, нужно ли
мне это?
- У тебя глаза уставшие. - Она вдруг протянула руку и провела ей по
моему лбу, пристально всматриваясь в лицо. - О Господи, - повторила она
хрипловатым подрагивающим голосом. - Это все-таки ты.
- Похоже на то. Бывает же такое... А я часто о тебе вспоминал.
- Ушел ты без особых сожалений, так что не рассказывай мне про свои
запоздалые муки совести, - губы ее скривились.
- Прости. Я, наверное, хотел что-то доказать самому себе.
- Ну что, доказал? Черт бы тебя побрал! Я тебя убить хотела!
- Убей... Ну, или скажи какую-нибудь гадость.
- Ты... - у нее снова задрожали губы. Неожиданно она пошатнулась,
присев на диванчик, и на ее глазах выступили слезы.
- Ну, не надо, пожалуйста, я тебя прошу, - я присел рядом с ней и сам
не заметил, как начал гладить ее по голове.
- Что же ты наделал, милый, - ее бил озноб, и на нас уже начали обо-
рачиваться.
- Пойдем погуляем, - предложил я.
- Да, сейчас. - Она встала и нетвердой походкой прошла несколько ша-
гов. - Здесь у вас есть какие-нибудь кафе, где можно посидеть?
- Мак-Дональдс, - пошутил я. - Тебе нравятся простые, грубоватые
толстые мексиканцы и колющиеся наркотиками школьники?
- Мне уже все равно, - она вдруг рассмеялась, и ее глаза засветились
лукавой искоркой. - Вот так кавалер, не видел меня много лет и ведет в
Мак-Дональдс.
- Хорошо, хорошо, здесь есть итальянский ресторан, в котором подают
плохо сваренные макароны, посыпанные какой-то зеленоватой дрянью.
- Пошли куда угодно, - голос ее неожиданно почерствел, и я почувство-
вал пустоту внутри.
Мы вышли на залитую солнцем площадь, и она достала из сумочки сигаре-
ты.
- Ты куришь? - с удивлением спросил я.
- Да, иногда много, - она странно скривила губы и затянулась.
- В Америке принят стерильный образ жизни, - я с увлечением развивал
эту тему, которая давала возможность говорить, не притрагиваясь к тому,
что тяжелым грузом лежало на сердце. - Курить нельзя, часто даже на ули-
цах, зато у каждого дома полы застелены жуткими синтетическими коврами,
с которых летит стекловата, и поэтому у них каждый второй болеет раком.
Так что все скомпенсировано.
- В Европе почти все курят. - Я смотрел на ее рот, губы, которые я
когда-то целовал, прислушивался к ее голосу и чувствовал, что растворя-
юсь в этой женщине, как когда-то, когда оплот социализма казался неруши-
мым и на дачном участке росли дикие цветы...
Мы шли мимо памятника Ленину. Вождь пролетариата с простертой вперед рукой, изрядно обгаженный не обладающими классовой мудростью птицами, скорее напоминал кургузого мужичка с Рижского рынка, пытающегося сбыть по кооперативным ценам свой товар. Было прохладно, дорожка, уходившая от станции, вела между домиками старых большевиков, мимо маленького мостика через речку, в которой переливались под черной водой водоросли, мимо высоких, заслоняющих небо елей, пруда, на котором на плоту катались дети, отталкиваясь ото дна длинными шестами, маленькой плотинки, в которой шумела, переливаясь, вода...
- Когда я была маленькой, мы сюда приходили ловить пескарей и ку-
паться, а с цементной плотины прыгали, - сказала она.
Воздух уже пах осенью, запоздалые сыроежки тут и там торчали около
лесной тропинки. Начинало вечереть.
- Странно, - она посмотрела на усыпанную желтыми листьями лесную
опушку. - Папа катал нас на велосипеде, в домах играла музыка, и все ка-
залось таким надежным, устойчивым. Мы убегали в лес играть в индейцев,
помнишь, давным-давно шли такие романтические фильмы? Смуглые индейские
девушки ходили с накрашенными губами, их непременно спасали от злодеев
благородные мужчины, и справедливость всегда торжествовала. Мне иногда
кажется, что все это было сном... По выходным в гости приходили соседи,
мы разводили костер, жарили шашлыки. Родители разговаривали, смеялись,
пили вино, и, казалось, эта жизнь никогда не закончится. А потом мы
как-то незаметно начали взрослеть, научились тихо издеваться над прог-
раммой новостей и вести конспекты по политической экономии. И вдруг за-
болел и умер папа, и тогда я поняла, что этот мир исчез навсегда.
Я обнял ее. Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня сво-
ими черными глазами, учащенно дыша.
- Я... - я запнулся, с трудом сдерживаясь и ощущая напряженные и дро-
жащие плечи, отзывающиеся на едва заметные прикосновенияя моих пальцев.
- Ты знаешь, у тебя удивительные глаза, я в них будто тону. - Я поцело-
вал ее, с каждым мгновением все более теряя ощущение реальности. Стран-
ное, поглощающее до основания чувство неожиданно захватило меня, я парил
в темном пространстве среди звезд, испытывая при этом нежность, желание
всегда быть с ней и слышать, слышать это учащенное дыхание...
- А ты не умеешь целоваться, - смеясь, сказала она, потирая пальцем
губу, и оттого показалась еще более прекрасной.
- Ничего себе, - я ощутил приступ ревности. - Мне этого еще никто не
говорил!
- Я тебе говорю, - глаза ее смеялись, смотрели прямо в мои, и неожи-
данно взгляд ее изменился. - Пойдем быстрее.
Мы прошли мимо ветвящейся стены плюща, покрывавшей калитки и покосив-
шийся забор, и оказались около ее дома. Откуда-то издалека тянуло слад-
коватым дымком, какой бывает от горящих осенних листьев. Она открыла
дверь на скрипящую под ногами веранду. В углу спрятался старый диван с
обтрепанными подушками, а на столе, покрытым вытертой клеенкой, стояла
бутылка из-под молока с засохшими полевыми цветами.
- Поцелуй меня еще, - она смотрела на меня, чуть приоткрыв рот, и в
ее глазах снова появился туман...
Я начал поцелуй, уже потеряв уверенность в правильности своих
действий, но даже не успел задуматься об этом, как уже не видел никого,
ничего, чувствуя только ее рядом, сжимая маленькие плечи, чувствуя
дрожь, поднимающуюся в ее теле, упругую грудь и теряя сознание от проис-
ходящего. Она была прекрасна, таинственна, мудра, и желание то перетека-
ло в нежность, то, ударив бумерангом, возвращалось обратно, заставляя
сжимать зубы.
- Да, милый, да, - шептала она. Мы держали друг друга, и я все еще не
мог поверить в происходящее, понимая, что никогда еще в жизни не был так
счастлив. Веранда понемногу начинала сливаться с наступавшими сумерками.
С улицы тянуло прохладой и влажностью, и неожиданно за окном застучали
первые капли дождя.
- Я люблю тебя...
- Тсс... Молчи... - она приложила палец к губам. Ливень шумел, пахло
мокрой листвой, но мы никак не могли встать и смотрели в глаза друг дру-
гу, время от времени осознавая свершившееся и начиная весело смеяться.
На перекрестке с визгом затормозила машина, и я вздрогнул от неожи-
данности.
- Осторожно. - Она затянулась и выпустила дым.
- Тебе не идет, когда ты куришь.
- Какая разница... - Она усмехнулась.
- Не говори так! Ты красивая.
- Была... Я совершенно обычная, немного уставшая женщина.
- Нет, для меня ты всегда останешься... - Я запнулся. - И потом, ты
совершенно не изменилась.
- Правда? - Она горько улыбнулась. - Спасибо, комплименты ты делать
не разучился.
- Прости меня. - Мне вдруг показалось, что прошедших лет не было.
- Никогда! - Она замкнулась и поежилась. - Ну, где здесь кормят этими
вашими спагетти?
Мы зашли в ресторан. Чернявый мальчик в белом переднике бросился уса-
живать нас за стол, поставил на скатерть бутылку с зеленоватым маслом,
корзинку с выпеченным хлебом. Она достала еще одну сигарету.
- Ты что делаешь, здесь запрещено курить!
- Что они у вас совсем с ума посходили? - пожала она плечами и спря-
тала пачку.
- Ты давно вышла замуж?
- Почти три года.
- Он тебя любит?
- Кажется, да. И потом, это не твое дело.
- Ты вытащила счастливый билет...
- Откуда ты только взялся на мою голову... - Она пристально посмотре-
ла на меня. - Я уже тебя давно забыла, внушила себе, что это было сном.
И вот ты опять нашелся... - Она прикрыла глаза ладонью.
- Не надо, - мне стало неловко. - Если ты хочешь, я сейчас встану и
уйду, и ты меня больше не увидишь.
- Нет, - казалось, что она напугана. - Побудь со мной немного, - она
