-- Не надо. Я знаю, что ты мне скажешь. Ты уже говорил. Не утруждай...
Хлесткая пощечина, которая больше напоминала бойцовский удар, положила
конец хладным словам Варга. Еще немного, и молодой принц свалился бы в воду.
Варг сжал кулаки, но сдержался: это все-таки был отец.
-- Мальчишка, щенок, -- с яростью отчаяния повторил герцог, -- я
полагал, что ты умнее! А ты -- слепец! Как есть слепец! Разве не видишь ты
всего этого?!
Крун Свирепый широко раскинул руки, стараясь охватить ими все
пространство чужого горизонта.
Он показывал сыну небо: высоко в небе, не боясь ни дождя, ни ветра,
парили и отражались в спокойной глади Квиринальского озера воздушные шары,
освещавшие землю мягким серебристым светом; на востоке, почти у самого
горизонта, куда-то бесшумно уплывала гигантская аэросфера, она уже была так
далеко, что даже Варг с его ястребиным зрением видел лишь сигнальные огни
гондолы...
Еще показывал герцог сыну статую Двенадцатиликого Бога,
Фортуната-Основателя, -- высеченная из гигантского монолита горного
хрусталя, она венчала циклопическую шестиступенчатую пирамиду Большого
Императорского дворца8 и казалась столь же далекой, как и удаляющийся от
города воздушный корабль. Статуя Двенадцатиликого Бога смотрелась снизу
факелом волшебной свечи, ее окружал плотный ореол светящегося воздуха, и
Крун знал, со слов общительных хозяев, что хрусталь, из которого она
сотворена, не простой, а из Хрустальной Горы, той самой, над которой сияет
чудотворная звезда Эфира, и что, соответственно, эта статуя -- не просто
украшение столицы, нет, это мощный передатчик (София Юстина сказала:
ретранслятор) священной энергии, питающей могущество Богохранимой Империи...
Конечно, имел герцог в виду и главное чудо Темисии -- Сапфировый
дворец, резиденцию Дома Фортунатов, лежащий на острове Сафайрос на озере
Феб. Отсюда, правда, не видно его -- громады Пантеона и Палатиума заслоняют
Сапфировый дворец, -- однако сияние сотен тысяч и миллионов самоцветов
заметно из любого места столицы, так что кажется, что где-то там, на юге,
всеми цветами радуги пылает феерический костер...
Герцог показывал сыну и серую гору Пантеона; как раз в этот момент
башенные часы его пробили полночь. Пантеон лежал на площади в добрых
двадцать гектаров и оттого считался самым большим рукотворным сооружением
Ойкумены; сотни тысяч человек возводили его более полувека, и было это семь
с лишним столетий тому назад, когда столица Аморийской империи переезжала из
Элиссы в Темисию. Но более всего в Пантеоне Круна поразили не его внешние
размеры, а то, что, оказывается, ежедневно там "проживают" более
восьмидесяти тысяч человек, -- иереев, монахов, чиновников, слуг,
охранников, -- а во время торжественных церемоний численность "населения"
Пантеона возрастает в два-три раза; сами аморийцы называют столичный Пантеон
"городом во дворце"...
На фоне рукотворной горы Пантеона двенадцатигранник Большого
Квиринальского дворца, где заседало имперское правительство, казался
приземистым. Это было самое близкое к павильону галлов государственное
здание; при желании можно было заметить, как, точно муравьи, ползут изящные
мобили и богатые экипажи по воздушному виадуку, соединяющему Малый Квиринал,
дворец первого министра, с Сенатской площадью, -- это, видимо, князь Тит
Юстин дает бал для высшей знати в честь дня рождения дочери, любимой и
единственной "наследной принцессы"...
Так что много чудес мог показать герцог Крун единым широким движением
раскинутых рук: всего и не опишешь! Не только зримые чудеса, но и прежде
неведомые варварам звуки наполняли обычную ночь космополиса. Вот привычный
слуху цокот конских копыт сменяется едва слышным жужжанием мотора мобиля.
Вот раздается длинный низкий гудок -- это, наверное, в Пирейском порту
появился тяжелый контейнеровоз из южных провинций. Вот где-то на севере
простучали колеса по рельсам -- это дромос, поезд Трансаморийского
Рельсового Пути, отправился в Рагор или в Нефтис, а может быть, еще дальше,
в Оркус, "столицу рабов", или в Киферополь, "город магнатов". А вот слышится
и быстро нарастает глухой рокочущий звук -- это, скорее всего, шумят
пропеллеры гигантского грузового экраноплана, прибывшего в Темисию по каналу
Эридан с побережья Внутреннего моря...
-- ...Ты это не видишь?! Ты это не слышишь?! -- с болью в голосе
вопросил сына герцог Крун. -- И ты предлагаешь мне бросить вызов могуществу
здешних богов?!! Тогда ты глупец, мой сын, мой наследник; я называю глупцом
всякого, кто алчет ринуться с мечом на солнце!
-- Прежде ты так не говорил, отец, -- приглушенно отозвался Варг. --
Что нам до здешних чудес? Мне моя родина милей этой злобной сказки! Нет, не
променяю я наши горы, наши сады и пастбища, наши леса, где дичь живет с
момента сотворения мира, на все их сверкающие чудеса! Дома я рассветом
сажусь на коня и, прежде чем затрубит рог к завтраку, успеваю проскакать с
десяток герм, подстрелить перепелов и фазанов; захочу -- в речке искупаюсь,
захочу -- набью морду медведю, захочу -- с нашими рыцарями подерусь на мечах
иль на кулаках... А тут что за жизнь?! -- Варг с ненавистью посмотрел на
факел статуи Двенадцатиликого Бога, -- Тут даже чтобы из города выехать,
надобно разрешение властей! Тут только чванливым патрисам да богатым
магнатам жизнь, да и тем я, по правде сказать, не завидую! Они изнеженные
хлюпики -- разве не помнишь ты, отец, как год назад я в Массильской битве в
одиночку одолел пятерых имперских легионеров?!
Крун покачал головой и похлопал сына по плечу.
-- Я это помню, Варг. По-моему, я тогда тоже с десяток легионеров к
аватарам отправил, правда, не всех сразу, а по очереди, -- он рассмеялся.
Почувствовав, как ему показалось, перемену в настроении отца, принц
оживился.
-- Ну так в чем же дело, отец?! Мы сильнее их, телом и духом! Мы
побеждали их! И мы ведь многого от них не хотели! Вспомни, что ты говорил
имперским послам всякий раз, когда они склоняли тебя принять их подданство и
аватарианскую веру. Ты говорил: "Уйдите прочь с моей земли, и не мешайте
моему народу жить свободно!". Я гордился тобою, отец, когда ты это говорил!
Герцог посуровел; воспоминания, которыми сын рассчитывал пробудить в
отце былую доблесть, возымели обратный эффект.
-- У тебя хорошая память, Варг, -- тихо произнес герцог. -- А что еще
ты помнишь? Помнишь ли ты наши города, сожженные их эфирными пушками и
огнеметами?! Помнишь ли ты наши поля, вытоптанные конями и сапогами
легионеров?! Помнишь ли ты моих друзей, твоих наставников, павших в битвах с
амореями?! Помнишь ли ты других, захваченных в плен -- где-то они теперь?..
-- Так надо мстить! -- вскричал молодой принц, нимало не думая в это
мгновение, что его могут услышать те, в ком он по-прежнему видел врагов. --
Надо мстить проклятым амореям!
-- Я и мстил, -- скорбно молвил герцог. -- Мне пятьдесят уже; сколько
себя помню, только и делал, что мстил...
После этих слов наступила тишина. Отец и сын молчали. Башенные часы
Пантеона пробили половину первого ночи.
-- Это не могло продолжаться вечно, -- снова заговорил Крун. -- Ты
прикинь, сын, почему амореи так живут. Не только потому, что у них есть
животворящий эфир, а у нас, варваров, эфира нет. Амореи умеют выстраивать
жизнь! Признай это, иначе ты не постигнешь истинную причину их могущества.
Вот так и я: всю жизнь бился с амореями и никогда не понимал их... Ты
погляди на этот город: здесь никогда -- ты слышишь, никогда! -- не случалось
войны! У амореев есть армия, ты это знаешь, но в армии у них только каждый
сотый подданный императора! Всего лишь каждый сотый! Легионеры --
профессиональные воины, но все остальные -- не воины. Они живут, не думая о
том, что завтра придется с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока
стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных
аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора!.. А теперь еще
вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал
герцогом.
-- Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч...
-- Точно, сын! -- едва сдерживая слезы, проговорил Крун. -- А нынче
нарбоннцев в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько еще,
по-твоему, я должен мстить Империи?! До каких пор?! Покуда нарбоннцы не
исчезнут вовсе -- или покуда в лагерях Оркуса их не станет больше, чем в
самой Нарбоннии?!!
Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.
-- Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской
пустоши, -- с неожиданным после всего прежде сказанного достоинством заявил
Крун. -- Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что
поклонился императору...
-- Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!
-- Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух:
смерть или жизнь...
-- ...на коленях, -- закончил за отца Варг.
Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в
глаза.
-- Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы
скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!
Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва
"молотом Донара", удивительная в этих обстоятельствах, воздействовали
магически на могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.
-- Но я не только за себя отвечаю, -- продолжал Крун. -- Я вождь моего
народа! А ты -- мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!
-- Никогда, -- прошептал Варг, -- никогда не буду ползать я, как ты, на
коленях у трона императора!
-- Мальчишка... -- с каким-то прощальным, старческим сожалением
вымолвил Крун -- и оттолкнул сына.
Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от
друга. Наконец Крун сказал:
-- Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться.
Вот только содеянного не вернешь и прожитого не возвратишь...
Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли обуревают сына.
-- Мы еще должны быть благодарны амореям, -- с горькой усмешкой заметил
герцог. -- Пойми ты наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть
распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них
содеял, они имели полное право раздавить меня. А они, как видишь, даже
власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем
платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии
будет мир...
-- Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу
землю своими сапогами, -- Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая
убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные
сапоги.
Крун занес кулак, чтобы ударить сына -- но сдержался.
-- Мальчишка, -- опять промолвил он. -- Ничего я больше в жизни не
хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет
по-моему!
"Покуда ты герцог, -- подумалось Варгу, -- да и то навряд ли!".
Пробило час ночи.
-- Ну довольно разговоров, -- сурово заявил герцог. -- Ты будешь делать
то, что я тебе велю. Довольно своевольничать! Считаешь себя мужем -- умей
владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у
молодки на выданьи! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить
охота, -- заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!
Молодой принц покраснел невольно. "Отец прав. Нужно держать себя в
