августы, то есть Божественной императрицы, не было детей, и на престол,
согласно Завещанию Фортуната, вступал следующий по возрасту его отпрыск.
Однако таковых имелось двое -- близнецы Арей и Марсий... Между прочим, сам
Фортунат, зная, что у Астреи не будет потомства, тем не менее не оставил
никаких распоряжений насчет старших сыновей.
Он поступил так с целью испытать зрелось и верность своего народа.
Согласно Завещанию Фортуната, Божественный Престол вправе занимать лишь
один человек -- август или августа. Собственно, иначе и быть не могло по
канонам аватарианской веры. Но близнецы имели равные права!
Арей и Марсий меньше всего желали повторения историй Атрея и Фиеста,
Этеокла и Полиника, а также прочих эпигонов, разрушивших отцовское
наследство в междоусобной войне. После нескольких неудачных попыток править
молодой Империей поочередно Арей и Марсий добровольно отреклись от
Божественного Престола. Оправдывая свои имена, они стали великими
полководцами; стараниями Арея и Марсия в царствование их младшей сестры
Береники территория Аморийской империи расширилась до размеров трети
огромного материка, и новые реки Анукис и Маат составили ее естественную
границу на юге.
Как и старшая сестра Астрея, Арей и Марсий умерли бездетными.
Береника же, благополучно процарствовав двадцать шесть лет и пережив
всех остальных эпигонов Фортуната, умерла в глубокой старости; ей наследовал
ее старший сын Александр. Именно от Береники берет начало основная ветвь
потомков Величайшего Основателя -- собственно Фортунаты, священная династия
богов-императоров Аморийской империи. Другие дети Величайшего Основателя --
дочери Гермиона, Макария и Алкеста -- умерли бездетными, либо, как сыновья
Петрей, Ираклий, Леонтий, Юст и дочь Милисса, стали основателями княжеских
родов.
Астрея, Арей, Марсий и Береника, первые преемники Фортуната на
Божественном Престоле, стали, согласно Завещанию своего отца, последними
монархами, обладавшими реальной властью. С тех пор август или августа
официально почитается богом (богиней), земным воплощением одного из
двенадцати богов-посланцев (аватаров), сувереном державы, источником
божественного откровения и в этом качестве возглавляет всю систему власти
Империи, однако фактически этой властью не обладает. Согласно Завещанию,
Божественный император стоит слишком высоко над своими подданными, чтобы
непосредственно управлять ими; от его имени власть осуществляет сложный и
разветвленный государственный механизм.
За минувшие столетия основы Божественного мира не претерпели
существенных изменений, и он предстает нашему взору таким, каким его хотел
видеть сам Великий Фортунат.
* Часть первая. МИР *
Глава первая,
в которой читатель убеждается, что далеко не всякий варвар мечтает
преклонить колени у трона Божественного императора
В осенний день 12 октября Сто сорок восьмого Года Химеры Темисия,
блистательная столица Аморийской империи, пребывала в радостном возбуждении:
намечалось зрелище красочное и красноречивое, тем более уместное после
завершения трехмесячного траура, объявленного властями по случаю
безвременной кончины императрицы Авроры Максимины, любимой супруги ныне
царствующего императора-августа Виктора V Фортуната.
Впрочем, запланированное на этот день событие могло показаться, на
первый взгляд, скучным и рутинным. Обычай принимать в Палатиуме, как иногда
называют Большой Императорский дворец, клятвы верности вассалов-федератов
аморийскому богу-императору, стар, как сам этот дворец. За семьсот с лишним
лет, что возвышается он над Темисией, тут побывали десятки, если не сотни,
вождей, архонтов, князей, набобов, негусов, царей, королей, султанов; были
даже падишахи, а однажды колени пред Божественным Престолом в Темисии
преклонил сам ханьский император -- его, конечно же, принимали не в качестве
императора, ибо, как любят говорить аморийцы, "воистину, один Творец во
Вселенной -- одно Солнце на небе -- один Эфир над землей -- один Император
на земле".
Так что нелегко удивить темисиан явлением очередного имперского
вассала-федерата!
Однако нынче случай особый. Ждали Круна, герцога нарбоннских галлов, с
детьми и свитой. Имя Круна постоянно на слуху у аморийцев с десяток лет, а
то и больше. В последние годы -- с прозванием "Свирепый", ибо давно уж не
было у Империи столь жестокого, беспощадного и удачливого врага. В то время
как вся остальная Галлия, да что Галлия -- почти вся Европа! -- давно уж
успокоилась в отеческих объятиях властительного южного соседа, небольшой
юго-западный удел со столицей в древней Нарбонне упорно бунтовал против
"естественной власти" Божественного Престола. Немало прославленных имперских
легионеров полегло в горах и лесах Нарбоннии, и еще больше галлов, подданных
и соратников мятежного Круна, закончили жизнь в аморийской петле или в
аморийском рабстве...
И вот наступал итог давней вражде, итог закономерный и поучительный. Не
в цепях изменника, а в короне властителя Крун Свирепый явился в Темисию,
которую сами жители северного континента называли Миклагардом -- "Великим
Городом. Это был первый визит могучего вождя в столицу ненавистной всем
свободолюбивым людям Аморийской империи, -- империи, которая вот уже полтора
десятка столетий пыталась, и небезуспешно, диктовать свою волю всему
Обитаемому Миру; империи, подданные которой относились ко всем остальным
народам планеты с врожденным и вызывающим презрением; империи, которая
полагала себя вправе разговаривать с ними как с рабами своими, -- только
потому, что над нею единственной, подобная чудодейственной лампе, вечно
сияла звезда Эфира, божественный светоч, дарованный народу Фортуната
могущественными аватарами.
Крун же был истинным сыном своей суровой страны: высокий, плечистый, с
суровым и резким лицом, чистыми серыми глазами, большим прямым носом,
густыми волосами цвета смоли и пышной бородой до груди. Он был уже в летах;
дочери его Кримхильде исполнилось двадцать пять лет, сыну Варгу -- двадцать
два года. Галлия -- не Амория; галлы, проводящие всю жизнь в схватках с
необузданной, как они сами, природой, долго не живут. Крун знал, что закат
его жизни уж близок. Пока мог, упорно, как и подобает воину Донара,
сопротивлялся он стараниям амореев прибрать к рукам нарбоннских галлов:
сражался с ними в открытом поле, нападал на их колонии и торговые караваны,
вешал их негоциантов и миссионеров, ибо знал, что те и другие -- на самом
деле злокозненные подсылы имперского правительства.
Да, он сопротивлялся Империи всегда и всюду, когда и где это было в его
силах, ибо верил, что дороже свободы нет ничего. Так текли годы, один за
другим, складываясь в десятилетия; народ бедствовал, уходили к Донару верные
друзья, да и его, Круна, возраст легче, чем по календарю, можно было
проследить по боевым шрамам от мечей амореев и их наймитов, федератов. Годы
текли, силы таяли -- а хищные щупальца Империи с прежней настойчивостью
тянулись к его земле. Казалось, неисчерпаема бездна, откуда амореи берут
свои рати, откуда выползают все новые и новые "негоцианты" и "миссионеры",
откуда изливаются на головы послушных федератов всевозможные "блага
цивилизации".
И вот настал миг, когда что-то надломилось в непокорной душе Круна. Он
понял, что не хватит жизни, чтобы обрубить все эти алчущие щупальца, и что
рано или поздно, не при нем, так при сыне, Империя поставит на колени его
народ. Тысячи, десятки тысяч галлов будут уведены в рабство, а поскольку
галлы -- гордый народ, амореи не станут держать их прислугой, нет, жители
гор и лесов будут долбить камень в Оркусе, чтобы другие, более удачливые,
рабы могли строить для патрисов и магнатов новые дворцы и виллы... А там,
среди гор и лесов, больше не будет свободного народа -- там появятся колонии
амореев, туда приедет императорский экзарх, туда нахлынут имперские
поселенцы, акриты, -- та земля больше не будет Нарбоннией.
Вот почему он решил придти первым. Сейчас была передышка: амореи как
раз усмиряли очередное восстание федеративных племен на юго-востоке, в
Эфиопии. Между прочим, иногда шальная мысль проскальзывала в голове Круна: а
как бы неплохо всем им -- галлам, иберам, тевтонам, аравянам, персам,
тропикам, маурам, пигмеям, даже далеким амазонкам и лестригонам --
сговориться меж собой и сообща напасть на аморийского паука! То были, знал
он, пустые надежды: если что и умеют лучше всего коварные амореи, так это
стравливать племена друг с другом. Как галлу сговориться с лестригоном, если
он, галл, знает -- разумеется, со слов аморейских миссионеров, -- что
лестригоны едят людей?! И как лестригону договориться с галлом, если он
точно знает, что галл годиться только в пищу?! А даже если б узнали галлы и
лестригоны друг о друге правду -- как сговориться, когда друг до друга
тысячи герм, и неприступной бездной тянется меж ними Империя амореев?..
А значит, не было иного выхода, кроме как покориться. Пополнить собою
длинный ряд архонтов, преклонивших колени перед Божественным Престолом в
Темисии. Только так можно спасти то, что еще осталось. Воистину, нынче
удобное время, думал Крун, нынче можно взять мир за меньшую цену...
Мужество, чтобы принять такое решение, требовалось ему великое -- легче
было в смертном бою против заклятых врагов, чем в словесных баталиях с
изумленными соратниками. Его не понимали. Ропот, тяжелые и угрюмые взгляды
из-под бровей, наконец, открытое возмущение. Народ, рыцари, жрецы -- все,
для кого он, Крун, был вождем. Да, он был вождем, и авторитета его хватило,
чтобы переубедить одних и заткнуть рты остальным. Он принял свое решение
единолично и не собирался его менять. Они это тоже увидели. Еще немного
времени прошло, и у него появились сторонники.
Крун взялся за дело решительно и твердо, точно предстояло не стыдное
паломничество к подножию враждебного трона, а победоносный военный поход. В
сущности, так ведь оно и было: он одерживал горькую победу над собой
прежним...
Он привез в Темисию и сына, и дочь, и соратников, и многих других, кто
много значил при нем и для него. Он привез их в Темисию затем, чтобы они
своими глазами увидели то, что он, мудрый, увидел издалека, и чтобы не по
его приказу, а по воле своей склонились пред необоримой силой. Он привез их
затем, чтобы заставить совершить предательство исконной веры: когда вернутся
они на родину, Донар-Всеотец станет для них не более чем идол, дьявольская
ипостась Хаоса, с каковой, не щадя живота, надлежит биться каждому честному
неофиту священного Учения Аватаров...
Это тоже было платой родине за ее спасение.
Но не угрызения совести и не хмурые лица соратников тревожили Круна, а
взгляды сына. Варг был точной его копией, даже, пожалуй, копией улучшенной.
Не было средь галлов воина сильней и мужественней сына вождя, не было друга
вернее, не было парня красивее его. И, помимо всего названного, Варг имел
пытливый ум, до всякой вещи стремился доходить сам; воспитанный на прежних
деяниях отца, честолюбивый юноша готовился принять из его рук знамя борьбы
за свободу своего народа. В грезах уже водил он рыцарей в великий бой, уже
палил он колонии и корабли амореев, уже вешал на деревьях, как презренных
шакалов, предателей-федератов... И вдруг -- такой поворот! Оказывается, не
бить надо коварных амореев, а преклоняться перед их величием. Не вешать
федератов, а дружить с ними. И чудищ-аватаров, которым поклоняются амореи,
