нужно почитать, как богов, а Донара-Всевоителя, исконного и истинного Отца
Земель, изгнать из головы и из сердца...
Пытливый был ум, но непокорный! Не сумел Крун переубедить сына. И в
конце концов бросил переубеждать, а просто приказал Варгу всюду следовать за
отцом, как то и подобает хорошему сыну.
Великая столица Богохранимой Империи встретила их широкими рукотворными
проспектами, громадами Палатиума и Пантеона, бесчисленных площадей, дворцов,
терм и стадионов. Они казались себе муравьями в сказочных чертогах. Их самый
большой город, древняя Нарбонна, насчитывал от силы двадцать тысяч жителей,
и большинство из них герцог знал в лицо. Здесь же, в Темисии, постоянно
проживали, страшно помыслить, -- пять миллионов! -- и эти пять миллионов
существовали в такой умопомрачительной роскоши, что даже посуды из одного
дома какого-нибудь князя хватило бы, если ее продать, на пропитание всем
западным, восточным, южным и северным галлам в течение месяца, а то и года!
Правда, были в космополисе не только сказочные дворцы, но и трущобы
столичной нищеты, и бараки рабов, да и дворцов на душу населения было не так
уж и много, -- но приезжим варварам трущобы и бараки не показывали. Их
привезли в столицу по Великому Каналу Эридан, что соединяет Темисию с
Внутренним морем, -- а на берегах Эридана стояли лишь прекрасные дворцы и
виллы, да цвели ухоженные сады. Богатство и величие било тут через край, и
северные варвары, конечно же, были потрясены им -- все, включая самого
Круна... Но выводы сделали разные; герцог укрепился в своем убеждении, а его
сын -- в своем.
* * *
148-й Год Химеры (1785)2,
12 октября, Темисия, Большой Императорский дворец
-- Отец, я не верю, что ты способен сделать это!
Голос Варга дрожал от обиды и волнения. Молодой принц старался говорить
шепотом, чуть наклонившись к уху отца, -- однако эти слова, как показалось
ему, прозвучали слишком громко, равно крик, крик невыразимой боли и
отчаяния... В то же мгновение Варг ощутил на себе чей-то пристальный взгляд.
По давней гордой привычке вскинув голову, он увидел, чей взгляд впился в
него: княгиня София Юстина, дочь князя и сенатора Тита Юстина, первого
министра Аморийской империи, искоса разглядывала нарбоннского наследника;
при этом белое лицо ее, как обычно, было холодно и непроницаемо. А в
огромных черных глазах, впившихся в него изучающим взглядом, Варг усмотрел
выражение торжества, самоуверенности и насмешки.
Чувствуя, как загорается в глубинах души свирепая и первобытная ярость,
та самая ярость воина, выше всех благ земных ценимая Донаром-Всевоителем, --
Варг поспешно опустил глаза. Он был хорошим сыном своего великого отца, он
инстинктивно понимал, когда и где и какой схватке время и место. "Она
ликует, -- невольно подумалось ему, -- ей мнится, что она победила нас!".
Ему даже в голову не пришло, что София Юстина ликует просто потому, что
сегодня у нее день рождения: ей исполнилось двадцать семь лет.
Он знал, что у амореев не бывает никаких человеческих причин для
ликования -- по-настоящему они радуются лишь тогда, когда зрят унижения
своих врагов.
Как в эти мгновения.
Варг точно знал: отец услышал его последние слова. И прежняя вера в
великого Круна всколыхнулась в его смятенной душе, прежняя любовь сына к
отцу вытеснила страх и ярость, а в синих глазах отразилась спокойная
уверенность. Он поймал внимательный взгляд княгини Софии и отослал ей
насмешливое выражение.
Ну конечно! Как же мог он, сын, усомниться в отце?! Не для того Крун
Свирепый явился в Миклагард, чтобы, словно презренный раб, ползать у трона
императора амореев. Нет, не для того! Крун явился, чтобы здесь, в громадном
и величественном чертоге, который амореи бесстыдно нарекли Залом
Божественного Величия, рассмеяться в лицо всей этой разряженной толпе
кесаревичей и кесаревн, князей и княгинь, придворных, министров, сенаторов,
кураторов, плебейских делегатов и прочих негодяев, пирующих на крови и поте
закабаленных народов! Да, он рассмеется им в лицо, он, гордый герцог, в
клочья разорвет вассальную грамоту, он скажет все, что думает о
"Божественном Величестве" и подданных императора! А сила в голосе герцога
такова, что когда созывает он баронов и рыцарей на соколиную охоту, слышно
бывает за герму; где этим тщедушным амореям заглушить его!
Так размышлял сам с собой молодой принц Варг, не замечая изменений,
выраставших вокруг него.
А между тем Зал Божественного Величия медленно погружался во тьму.
Тускнели пирамидки, сталактитами свисавшие с далекого потолка и заливавшие
чертог ровным серебристым светом. Рассеянные лучи скользили по фрескам на
стенах; фрески живописали подвиги Фортуната-Основателя, его детей-эпигонов и
прочих первых переселенцев. Фрески были украшены драгоценным шитьем; то
здесь, то там поблескивали жемчуг, коралл и самоцвет; игра света, в
сотворении которой аморийские мастера достигли высшего совершенства,
придавала нарисованным картинам естественную живость, так что казалось,
будто Фортунат и его спутники взаправду двигаются, разговаривают,
улыбаются...
Депутация галлов располагалась в самом центре прямоугольного чертога.
Крун со свитой пришли сюда через единственные двери, вернее, врата, покрытые
золотом и ляпис-лазурью. К Залу Божественного Величия вел длинный путь через
галереи, мраморные и самоходные лестницы, пересекавшие этажи. Всюду во
дворце галлов сопровождал почетный эскорт палатинов, личной гвардии
императора; в сравнении с расшитыми золотом и жемчугом мундирами гвардейцев
парадные весты и упелянды галлов выглядели подобно одеждам простолюдинов.
Собственно, так оно и было задумано.
Когда галлов ввели в Зал, выяснилось, что высший свет аморийского
общества уже собрался, ожидая их. Это заключение, впрочем, оказалось
ошибочным: конечно же, ждали не их, не варваров, -- ждали явления главного
действующего лица предстоящей церемонии, и лицом этим Крун Нарбоннский
почитаться никак не мог.
Итак, свет от пирамидок потускнел; однако недолго Залу Божественного
Величия предстояло пребывать в полутьме. Впереди, примерно в двадцати шагах
от депутации галлов, там, где в странном тумане едва прорисовывались
очертания какого-то возвышения, возникало свечение. Оно разгоралось из-за
пелены тумана, сам туман как будто разрастался, клубы его тянулись вверх и в
стороны, точно неся с собой светящиеся частицы некоего газа.
Истинно, сам воздух менялся; тренированное обоняние Варга учуяло
перемену прежде и точнее, чем это удалось сделать присутствующим аморийцам.
Воздух свежел, но при этом ничуть не напоминал естественную чистоту воздуха
гор и девственных лесов; в нем витали незнакомые ароматы, от них мысли
обретали ясность, возникало желание радоваться жизни, свету, этому
величественному залу, всем этим благородным людям в красивых одеждах -- и
тому, что с неизбежностью восхода солнца ниспоследует вскоре...
"Проклятые амореи задумали одурманить нас", -- пробежала мысль в голове
Варга. Он огляделся -- и увидел светлые, умиротворенные лица; такие лица
бывают у людей, ожидающих чуда и точно знающих: оно свершится, -- и так он
понял, что таинственный газ, неизвестно как проникающий в Зал, действует не
только на гостей, но и на самих хозяев.
Это немного успокоило его; когда потребуется, он, как истинный воин
Донара, сумеет сбросить с себя путы вражьих чар.
Тем временем свет, льющийся из тумана, распространялся по Залу. Вдруг
заиграла музыка; странные звуки смотрелись уместным дополнением к чарующим
ароматам; музыка, словно сказочная птица, плавно парила над высоким
собранием, проникая в души, успокаивая, но и волнуя. Мягкие, быстро
сменяющие друг друга мелодии слагались в единую симфонию; Варг заметил, как
кое-кто из приглашенных аморийцев слегка раскачивается в такт пленительным
трелям; сам он лишь силой собственной воли подавлял нервную дрожь.
Он посмотрел влево, на отца. Герцог Крун в это мгновение казался
скалой, гигантом, застывшим в камне. Варг испытал новый прилив любви к отцу
и гордости за его стойкость, отвагу, ум и изобретательность. Затем эти
чувства сменились ощущением стыда и обиды -- в момент, когда взгляд Варга
упал на стоявшую по другую сторону от отца Кримхильду. Лицо старшей сестры
светилось, а рот был открыт, как у младенца. Кримхильда дрожала всем телом,
на глазах ее выступали слезы счастья, и она, не то стесняясь, не то просто
от избытка чувств, все время старалась найти своей бледной рукой могучую
длань отца.
Варг отвернулся; в конце концов, сестра была всего лишь женщиной;
именно на таких впечатлительных женщин и должен действовать устроенный
амореями театр. "Донар-Владыка, не оставляй отца и меня", -- взмолился Варг.
И в тот же миг новый звук разнесся по чертогу: едва слышимый ушами, он
проник вглубь человеческого естества и заставил содрогнуться даже самых
стойких. А вслед за звуком разнесся голос.
Голос этот был более чем загадочным: не мужской и не женский, не
высокий и не низкий, ни чистый и не шипящий -- словно камень, металл или
воздух изрекали человеческие слова. Голос звучал сверху и снизу, со всех
сторон; отражаясь от стен, он вибрировал, усиливая сам себя -- и затихал,
как эхо в горах. Неживой голос торжественно возгласил:
-- Повелитель Тверди, Воды, Недр и Воздуха, Владыка Ойкумены, Отец
Народов и Господин Имен, Любимец Творца и Раб Рабов Его, Хранитель Вечности
и Местоблюститель Божественного Престола, Верховный Глава Священного
Содружества, Воплотившийся Дракон, Великий Понтифик, Первый Патрис и Великий
Проэдр, Светоч Цивилизации, благоговейнейший, мудрейший, миролюбивый,
лучезарный Творцом и Аватарами возвеличенный Император Его Божественное
Величество Виктор Пятый Фортунат, Август Аморийцев!
Под звуки неживого голоса, перечислявшего титулы ныне царствующего
потомка Величайшего Основателя, впереди, на возвышении, в клубах тумана
возник блистающий шар. В Зале стало светло, как бывает на свободном
пространстве в яркий полдень. Шар мерцал, пока звучали слова, бросая
пламенные отсветы на лица присутствующих -- и вдруг, в одно единственное
мгновение, эта сверкающая сфера лопнула, вернее, растеклась во все стороны,
точно отринутая неким внутренним взрывом.
Принц Варг, знакомый, увы, с действием аморийских разрывных бомб,
инстинктивно отпрянул. Но отброшенный "взрывом" свет лишь на мгновение
ослепил его, -- а когда к принцу вернулось зрение, он увидал впереди себя,
на возвышении, гигантский трон, высеченный из монолита горного хрусталя, и
человеческую фигуру на этом троне; увидав такое зрелище, молодой Варг не
смог уже отвести от него взор.
Оно и впрямь завораживало ничуть не меньше, чем все запахи, мелодии и
голоса. Человек на хрустальном троне был высок и статен. Ни золота, ни
самоцветов не было на нем -- одеяние его составлял широкий и длинный, до
пят, плащ, надетый подобный греческому гиматию или римской тоге, но с
рукавами и воротом. Укутавший все тело властелина плащ отливал голубизной --
но то был цвет не ясного неба и не чистой воды, а цвет драгоценного сапфира.
Удивительным образом фигура в плаще источала сияние, она блистала, то тут,
то там вспыхивали и гасли крохотные звездочки, словно не человек то был
вовсе, а, впрямь, сапфир.
Лицо властелина укрывала маска того же, что и одеяние, цвета. Маска
изображала лик аватара Дракона, чьим земным воплощением, согласно Выбору,
