послышались возгласы и крики.
Поезд остановился, прокатившись с полкилометра на тормозах. Проводница
выскочила из вагона и, легкая, в туфельках на тонких каблучках, помчалась к
последним вагонам. Мамонт устремился за ней, но тут же и отстал. А состав
дернулся, спустил воздух тормозов и начал медленно набирать скорость.
Машинист получил команду диспетчера двигаться дальше...
Мамонт вскочил на подножку какого-то вагона, стараясь увидеть, успела ли
сесть проводница. И когда поезд уже набрал скорость, заметил, что она еще на
насыпи- просто на миг исчезла из виду- и теперь уже не сможет сесть. Он
бросил поручни и прыгнул на землю, скатился по откосу, врубившись в густой
ивняк. Состав уже прогромыхал мимо, а проводница все бежала назад, увязая в
текучем щебне насыпи.
Он догнал ее, когда вокруг стояла полная тишина, а впереди замаячил в
траве какой-то темный предмет, похожий на рваную тряпку. Белокурый парень
лежал вниз лицом, укатившись от железной дороги на несколько метров. Не
прикасаясь к нему, можно было определить, что он мертв: голова была
вывернута затылком вверх, из драного свитера на груди торчали веером деньги.
Однако проводница, опустившись перед ним на окровавленные, исцарапанные
колени, пыталась развернуть его голову, но от волнения лишь больше
заламывала ее.
- Что с тобой? Что с тобой, милый?- исступленно приговаривала она.- Ну,
вставай! Вставай!.. Что ты лежишь, земля холодная!
Мамонт оттащил ее от мертвого, усадил на землю, но проводница рвалась
назад, бесслезно всхлипывая. Он ударил ее по щеке, затем обнял и крепко
прижал к груди. Она натужно пошевелилась, стараясь вырваться, как пойманная
птица, и медленно затихла.
Несколько минут они сидели неподвижно, пока холодный ветер не остудил
разгоряченные бегом мышцы и не растрепал по земле зеленые денежные бумажки.
Проводница опомнилась,- вскочила на ноги.
- Тебе нужно уходить! - решительно, заявила она.- Сейчас сюда пригонят
дрезину. Приедет железнодорожная милиция... Иди, иди, милый!
- Дара!- позвал он, понимая, что перед ним совершенно другая женщина.
- Я не Дара! - закричала она.- Иди отсюда! Уходи!
- А ты?
- Мне нужно остаться здесь! Он выбросился из моего вагона.
- Я тебя не оставлю! - заявил Мамонт и взял ее за руку.- Уйдем вместе. Он
все равно мертв!
Он потащил проводницу за руку, и первые метры она сопротивлялась, рвалась
назад. Только теперь он заметил, что она стоит босая на холодной, мерзнущей
земле. Мамонт схватил ее на руки и понес. Сломленная, она лишь тихо плакала
и повторяла:
- Он же ехал в моем вагоне. Я отвечаю за него! Как ты не можешь понять?
Он же ехал в моем вагоне...
Хватило мгновения, чтобы понять всю технологию ритуального убийства:
кольцо струны сдавило горло под нижней челюстью, и сидевший на спине палач
даже не напрягал рук, затягивающих петлю. Они знали уязвимое место, где
человеческая жизнь, как подземный родник, выбивалась из толщи на
поверхность...
- Снимите! - вдруг сказал кто-то, стоящий над головой.- Для плебея это
слишком роскошно.
Кольцо расслабилось, струну сдернули с шеи. Двое в масках рывком
поставили полковника на ноги. Прямо перед собой он увидел того, от которого
зависела сейчас жизнь и смерть. Сквозь прямоугольный вырез маски смотрели
малоподвижные, пристальные глаза. Так смотрят хирурги перед тем, как начать
операцию...
"Ассистенты" ждали команды, удерживая полковника за руки, взятые на
излом.
- Позволим ему сделать это самому,- проговорил "хирург".
Он неторопливо взял со стола пистолет Арчеладзе, загнал патрон в
патронник и, вытащив обойму из рукояти, швырнул ее, не глядя назад.
Полковник, только освободившийся от струны, поймал себя на мысли, что ч эти
решающие секунды продолжает анализировать поведение и слова убийц,
продолжает вести никому не нужное следствие. А они, то ли играя благородных,
то ли соблюдая ритуал, не спешили без всяких хлопот умертвить жертву.
Полковник заметил в глазах "хирурга" какое-то профессиональное наслаждение
от этой медлительности.
- Если вы верующий, даю вам время прочитать молитву,- проговорил он.-
Можете написать письмо.
- Напишу письмо,- сказал полковник.
- Только без излишеств,- предупредил "хирург".- Иначе адресат его не
получит.
- Понимаю...
- Проводите в комнату,- распорядился он. "Ассистенты" ввели Арчеладзе в
кабинет, усадили за письменный стол, включили лампу. "Хирург" положил
пистолет на край стола.
- Даю вам полную самостоятельность.
Палачи вышли, притворили за собой дверь. В зале громко заработал
телевизор: по ночной программе шла какая-то порнуха, голос переводчика был
нудный и неприятный.
Прислушиваясь к нему, полковник положил перед собой лист бумаги, взял из
стакана ручку...
И даже сейчас он продолжал беспрерывно анализировать ситуацию! Они давали
самостоятельность, чтобы самоубийство выглядело естественно: человек написал
письмо - что-то вроде "в моей смерти прошу никого не винить"- и пустил себе
пулю в лоб... Так и выглядели многие самоубийства, будто заразная болезнь,
охватившие государственный аппарат, особенно с девяносто первого года.
Наверное, "хирург" вот так же точно приходил ко всем...
Арчеладзе остановил взгляд на пистолете. Абсолютно холодный рассудок не
подчинялся ситуации, душа не вздрагивала от близости смерти. Он держал
ручку, занесенную над листом бумаги, а думал о том, что быть задавленным
струной- это особая честь, воздаваемая по положению жертвы либо по каким-то
иным ритуальным соображениям. А он - плебей, которому хватит одного
патрона...
Он вдруг откинул ручку, явственно представив себя мертвым.
За стеной нудил голос переводчика, напоминая метроном, отсчитывающий срок
жизни: телевизор включили, чтобы заглушить звук выстрела... Полковник
огляделся. В кабинете был обыск, но какой-то беглый, поверхностный.
Возможно, Арчеладзе помешал своим приходом или этих искусных палачей не
очень-то интересовала личная жизнь жертвы. Они знали о полковнике все...
Взгляд его зацепился за дверцу шкафа в мебельной стенке, куда был
вмонтирован сейф. Поражаясь своей расчетливости, он достал ключи, глядя на
входную дверь, спокойно открыл шкаф и потянул сначала карабин. Однако рука
помимо воли отставила его и легла на ложе арбалета. Все это он делал не
глядя, на ощупь- внимание было приковано к двери...
Механизм натяжения тетивы работал от небольшого усилия левой руки, а
правая тем временем уже вкладывала короткую пластмассовую стрелу со стальным
сверкающим наконечником.
Ничего они не знали о жизни полковника! Как, впрочем, он и сам ничего не
знал о ней, Бог весть почему купив однажды этот арбалет Дорогая игрушка была
совершенно не нужна ему и стояла несколько лет невостребованной. Помнится,
от нее загорелись глаза у Воробьева, и ведь почему-то не отдал тогда, хотя
намеревался...
Нелогичность его жизни теперь спасала саму жизнь.
Направив арбалет на дверь и не вставая с кресла, он взял пистолет,
приставил ствол к мягкому подлокотнику и выстрелил. Затем ударом сшиб
настольную лампу и затаился в темноте.
Через несколько секунд дверь отворилась, и в светлом проеме показалась
черная фигура кого-то из палачей. Он сделал несколько шагов вперед -
полковник надавил спуск.
Поющий звук тетивы напоминал звон гитарной струны. Вошедший упал на
живот, руки заскребли по паркету. Арчеладзе спокойно перезарядил арбалет, не
меняя положения,- за стеной орал телевизор. В дверном проеме показался еще
один- черные маски-чулки, натянутые на голову, делали их совершенно
неотличимыми друг от друга. Полковник дал ему возможность переступить порог
и выстрелил. Палач упал на колени, скрючился и замер, прислонившись боком к
шкафу. В тот же миг телевизор смолк. Полковник вскочил с кресла и с
арбалетом наперевес пошел к двери, умышленно стуча ботинками.
Третий убийца выходил из зала. Он снял маску - скрываться уже не было
нужды. Стрела толкнула его назад, в зал. Полковник встал в дверях: перед ним
лежал "хирург"...
Потом он содрал маски с "ассистентов", обыскал одежду, но ничего, кроме
двух пистолетов, пакета с новыми гитарными струнами, не нашел. Отправляясь
на свое дело, они не брали с собой документов.
Все трое были совершенно незнакомы, а полковник надеялся, что увидит
кого-нибудь из тех, кто вербовал майора Индукаева. Короткие и однообразные
прически выдавали их принадлежность к какой-то военной либо военизированной
организации, где существовала дисциплина и иерархия Об этом же говорили три
одинаковых кожаных плаща, по-хозяйски повешенных в передней, хотя остальная
одежда была пестрой.
Арчеладзе выгреб содержимое тайника, устроенного между двойными входными
дверями, уложил в хозяйственную сумку, бросил туда же немногочисленные
трофеи. Арбалет спрятал в чехол вместе с запасом стрел, запер квартиру на
ключ и спустился вниз. "Волга" стояла у подъезда, поэтому можно было
незаметно положить вещи - омоновцы дежурили у ворот.
Выезжая со двора, он вдруг подумал, что этих леги-онеров смерти кто-то
привез к дому и, возможно, теперь их машина находится где-то поблизости. Не
исключено, что там есть водитель, наблюдавший за воротами, ездить без
документов по Москве, особенно в ночное время,- неоправданный для них риск.
Значит, должен быть четвертый с водительским удостоверением. Полковник
отъехал за дом и остановился. Улица в обе стороны была пуста, у обочин ни
одной машины.
Он набрал телефон дежурного помощника, поглядывая в зеркало заднего
обзора.
- Слушаю,- сонным голосом отозвался дежурный.
- С Капитолиной ты разговаривал сам? - спросил Арчеладзе.
- Так точно!
- Ты узнал ее голос?
На том конце возникла заминка, видимо помощник пытался сообразить, куда
клонит начальник.
- Нет,- с трудом признался он.- Она сама сказала.. Назвалась. Я с ней
никогда не говорил по телефону, товарищ генерал, не успел еще...
- Понятно! - бросил он и удержался, чтобы не назвать его идиотом.
По-идиотски поступил он сам, когда сломя голову помчался домой и не задал
этих вопросов дежурному сразу.
Легионеры Интернационала знали, что Капитолина- заложница "папы", и точно
просчитали, как можно заманить Арчеладзе домой.
- А что случилось, товарищ генерал? - осторожно поинтересовался дежурный,
- Да ничего,- спокойно проронил полковник и заметил, как позади машины,
наискосок пересекает улицу какой-то человек в дутой пуховой куртке.- Будут
спрашивать: я - дома, велел не будить.
- Есть! - хмыкнул отчего-то помощник.
Полковник положил трубку, откинул спинку сиденья и перебрался назад.
Человек направлялся к машине, руки держал в карманах и шел как-то
неуверенно, будто раздумывал, подходить или нет. Полковник сидел
пригнувшись, с пистолетом наготове. Бросок из машины при его росте сделать
было невозможно - обязательно застрянешь в дверцах. Если это четвертый из
легиона, то надо заманить в машину.
Свет от фонаря бил в лобовое стекло, освещал передние спинки сидений, но
заднее оставалось в тени. Человек прошел мимо машины метрах в трех- смотрел
на просвет, есть ли кто в кабине, и когда оказался под фонарем, полковник
мгновенно узнал его. Физиономию старшины с поста ГАИ он запомнил на всю
жизнь... Только сейчас вместо цинизма была боязливая настороженность.
Он был четвертым, однако неполноправным и, видимо, исполнял обязанности
извозчика. То, как он подходил к машине, выказывало его непрофессионализм.
Старшина годился лишь для операции, где надо было унизить, растоптать,
