рубеж, проведена черта, и нечего жалеть о прошлом. Разве что не успел
проститься с Дарой...
Он стиснул зубы, отыскал на груди под одеждой медальон и вдавил его в
солнечное сплетение. И вместе с болью неожиданно ощутил прилив какой-то
мстительной радости к самому себе - так тебе и надо! За самонадеянность
нужно платить по самой высокой цене, а ему еще повезло: участь странника -
это не наказание.
Повинуюсь року!
Мамонт дождался, когда на небе вызреют звезды, в последний раз оглянулся
на музей забытых вещей и медленно побрел берегом к далекому железнодорожному
мосту. Под грохот эшелонов он перебрался через Волхов и, оглушенный,
насквозь пронизанный холодным ветром от ревущих составов, спустился с насыпи
на гравийную дорогу, бегущую вдоль полотна. Мощный автомобильный свет,
вспыхнувший за спиной, заставил его свернуть на обочину. Машина пронеслась
мимо и резко затормозила.
- Мамонт! - услышал он голос Дары.
Красный свет задних фар слепил, обжигал глаза. Он так и не смог увидеть
ее, а ощутил на своей шее теплые, гибкие руки.
- Милый, дорогой...
Но отчего-то уже заледенела душа Странника.
- Ты проводила Алешу? - спросил он, чувствуя непри-вычное спокойствие при
ее близости.
- Да... Он уже в поезде.
- Теперь проводи меня.
Дара положила руку на его посох:
- Зачем ты это сделал?.. Я предупреждала тебя: нельзя противиться
Стратигу! Он не щадит никого, особенно из-бранных Валькириями...
- Я не жалуюсь на свою судьбу,- проговорил Ма-монт.- Стратиг обошелся со
мной справедливо
- Он изменил твою судьбу!
- Нет, Дара, ничего он не изменил. Так и должно быть и я наконец оценил
мудрость Стратига.
- Мамонт, еще не все потеряно! - горячо заговорил; она.- Ты можешь
вернуться. Я все устрою! Дай мне посох
- Зачем?
- Дай!- Она потянула на себя сучковатую палку.- Я пойду странствовать. А
ты возвращайся! Я цыганка, мне привычно бродить по свету. Дай, милый!
- Спасибо, Дара,- Мамонт притянул ее к себе вместе с посохом. - Пойдем
вместе?
- На сей раз вместе не получится,- с тоской сказала она.- Посох один...
- Разломим пополам. Смотри, какой он высокий.
- Разломим- не будет посоха,- возразила Дара.- Будет две клюки... Отдай
мне! А Стратигу скажи: я взяла на себя его гнев. Я могу это сделать! Я Дара!
Мамонт бережно отнял ее руку от посоха, прижал ладонь к лицу.
- Мне было так хорошо с тобой... И так не хочется расставаться!
- Мне тоже, милый...
- Ты не можешь пойти со мной? Дара склонила голову к его груди:
- Могу... Все могу. Я пошла бы за тобой, но в таком случае я лишусь пути!
А зачем тебе беспутная цыганка? Тебе, избранному Валькирией! Прости, милый,
я- Дара! И не хочу лишиться пути... Люблю свой урок!
Она засмеялась, а Мамонту почудилось, будто заплакала. Он тронул пальцами
ее лицо, нащупал прикрытые веки - слез не было...
- Прощай...
- Погоди! - Дара подняла голову.- Стратиг поступил с тобой жестко: вручил
посох дорожный, но не указал пути...
- Указал: на все четыре стороны.
- И ты выбрал дорогу на восток? Пошел к "Стоящему у солнца"?
- Да... Сначала я отыщу Валькирию! А потом...
- Но почему же идешь на запад?
Мамонт огляделся и вдруг понял, что потерял способность ориентироваться в
пространстве. Над головой кружился рой звезд: Вселенная смешалась, и один
лишь Млечный Путь кое-как угадывался на небе. Он зажал ладонями глаза,
помедлил, стараясь согнать запечатленную зрительной памятью картину, и вновь
глянул вверх - перед взором плыли незнакомые созвездия, словно он оказался
на другой планете.
- Что это? - спросил он, чувствуя озноб.
- Четыре стороны света,- объяснила Дара.- Ты видишь сразу четыре пути. И
можешь странствовать вечно... Но никогда не придешь туда, куда хочешь.
Стратиг отпустил тебе участь Странника-колоброда. Я предупреждала тебя,
милый...
- Прошу тебя! - Он схватил руки Дары.- Проводи меня на Урал! Я хочу найти
Валькирию! Помоги мне!
- Наклони голову,- попросила она.
Мамонт покорно склонился и ощутил на голове тугой обруч, сдавивший лоб,
виски и затылок. Машинально он потрогал рукой волосы и ничего не обнаружил.
- Это главотяжец,- сказала Дара.- Пока ты в странствии, не снимай его.
Сначала будет больно, неловко, но скоро привыкнешь.
- Но я ничего не чувствую,- Мамонт потер лоб, виски.- Где он?
- Осторожно, не порежь руку,- предупредила Дара и чуть опоздала - с
пальцев Мамонта закапала кровь.
Тончайшая, невидимая нить ранила, словно лезвие бритвы, однако, сжимая
голову, чудесным образом остановила вращение Вселенной. Все стало на свои
места- звезды, созвездия, стороны света...
- Теперь иди и ничего не бойся,- удовлетворенно проговорила Дара.-
Прощай, милый!
- Что же будет с тобой? - спохватился Мамонт.- Где найти тебя?
- Ищи Валькирию! Я свидетельствую: ты сохранил ей верность!
- А как же ты?..
- Мой урок один на всю жизнь,- печально улыбнулась она и отступила на
шаг.- Спасибо, милый! Возле Вещего Зелвы я грелась в лучах Знаний, возле
тебя- в лучах любви.
- Ты уходишь?!.- Мамонт подался к Даре, но не дотянулся: она отступила
еще на шаг.
- Уходишь ты, Странник. Я остаюсь,- она открыла дверцу машины, вытащила
волчью доху - подарок Стратига.- Возьми! Скоро зима, тебе будет холодно...
Возьми! Стратиг не зря одарил тебя! Он уже тогда предугадал твою судьбу! И
ничего не смог изменить!!
Дара оставила доху на земле, отступила к машине. Дверца захлопнулась, и
вспыхнули яркие красные огни.
- Ура! - послышалось сквозь гул двигателя, и на миг в неверном свете
мелькнула поднятая рука.
- Ура! - отозвался он вслед отъезжающей машине и вскинул посох.
"Линкольн" унесся во тьму, разрезая ее лучами фар. Когда исчезли из виду
задние габаритные огни, Мамонт поднял с земли волчью доху, набросил на плечи
и стал подниматься по высокому откосу к железнодорожному мосту. Путь на
восток начинался на той стороне Волхова...
Железные дороги стягивали землю, как незримый главотяжец голову, и,
наверное, лишь потому человечество не потеряло еще способность
ориентироваться и передвигаться в пространстве. Люди тянулись к стальным
магистралям, как когда-то тянулись к рекам и обживали берега; глубинная
территория пугала человека, утратившего естественные земные и высшие
космические Пути. Боязнь неизведанного пространства удерживала его вблизи
грохочущих железом дорог, с которых невозможно было свернуть, не потерпев
катастрофы. Благие намерения сковывали человеческую исконную страсть к
свободному движению; физическая скорость преодоления пространства подменяла
истинную, соразмерную с человеческой жизнью. И как следствие, резко
сократилось и Время, и Пространство - народам становилось тесно на земле,
хотя огромные территории оставались пустынными, безлюдными, как и несколько
тысячелетий назад.
Жизнь вдоль искусственных магистралей на планете не обладала житийностью
и быт- бытием...
Сучковатый посох неведомым образом точно нащупывал впереди дорогу даже в
том случае, когда Мамонт шагал по темным, сырым лесам. Оторвавшись от
железнодорожной магистрали, он ощутил наконец полное одиночество и
благодатный покой. Правда, составы все еще громыхали где-то слева, но больше
не тревожили; шумный стальной мир существовал сам по себе...
Время от времени Мамонт вскидывал голову и отыскивал по звездам восточное
направление, хотя в этом не было никакой нужды: неведомым внутренним чутьем
он точно выдерживал путь.
Вместе с восходом солнца слетела легкая сонливость, ноги стали легче, а
главотяжец уже почти не ощущался, опутанный лесной паутиной - следами
прошедшего бабьего лета. Мамонт шагал без всякой дороги, от жнивья до
жнивья, от увала к увалу, мимо тихих полупустых деревень, пересекая
проселки, ручьи и мелкие речки. Полегчавший посох отмеривал сажени, веселил
руку и, словно намагниченный, все тянул и тянул вперед.
Часто под ногами он замечал следы зверей, лосиные тропы, дорожки, набитые
коровьими копытами, однако не встречал ни единого человеческого следа. Лишь
однажды за целый день неожиданно встал на пути каменный скотный двор,
выстроенный на отшибе утлой деревеньки. Огромный, приземистый сарай
располагался поперек движения и утопал в навозной жиже. Можно было обойти
его стороной, но Мамонт, повинуясь внутреннему ощущению пути, пошел через
грязь, влез в окно скотника и, ступая мимо теплых коровьих боков, миновал и
эту преграду. Волчий запах от дохи, похоже, не выветрился, и коровы
заметались на привязях, загремели цепями, и протяжный рев еще долго слышался
за спиной.
И только вечером, на закате, когда впереди оказалась широкая река без
мостков и бродов, но с багровым солнечным следом, соединяющим берега, Мамонт
увидел человека- первого за целые сутки пути! Высокий седой старик занимался
делом странным - кормил огромную стаю диких гусей. Он ходил по берегу с
мешком и щедрой горстью разбрасывал зерно. Птицы без всякой опаски окружали
человека плотным широким кольцом, орали, лезли друг на друга, хватая корм, а
он спокойно, даже меланхолично опрастывал мешок за мешком.
Мамонт направился к нему, обнаружив, что осторожные птицы совершенно не
боятся и его, с неохотой уступая дорогу.
- Ура! - сказал Мамонт осипшим от долгого молчания голосом.- Я Странник.
- Ура,- отозвался старик, занятый делом.
Гуси бились о ноги, жадно поглощали корм и своим ором заглушали голоса.
Наконец старик вытряс на землю последний мешок и взглянул на Мамонта:
- Вижу, что Странник... Но дальше пути тебе нет. Снимай главотяжец!
Ступить было невозможно ни назад, ни вперед: вокруг плотно сидели тысячи
птиц и их шевелящиеся спины покрывали землю...
- С легким паром! - усмехнулся Воробьев и распахнул дверцу машины перед
Арчеладзе.- Прошу, генерал!
Полковник не обратил внимания на иронию, сосредоточенный и мрачный,
оттолкнул Воробьева и сел за руль.
- Повтори-ка последние слова Нигрея.
- Последние слова?..
- Записанные у тебя на автоответчике! Воробьев наконец заметил взрывное
состояние шефа и произнес настороженным голосом:
- "Передай шефу... снова был в музее одного художника... Клиент прежний.
Едем в аэропорт Шереметьево..."
- Куда? - вскинулся Арчеладзе.
- "В аэропорт Шереметьево,- сказал Воробьев.- Все повторяется".
- Что повторяется?
- "Все повторяется",- процитировал он.- Так в записи... Нигрей сказал.
- Теперь понятно,- выдохнул полковник и погнал машину под склоненную рею
шлагбаума.- Зямщиц встретил в Шереметьево нового миссионера... И привез его
сюда! Все повторяется...
Оставив позади охраняемую дорогу - подъезд к правительственным дачам,
Арчеладзе остановил машину на обочине и уткнулся лицом в руль.
- Ну, с-суки, вы у меня поплачете! Я вам устрою баню! - сквозь зубы
выдавил он.
- Что случилось, Никанорыч?- встревожился Воробьев.
- Нигрея застрелили... Не могу! Садись за баранку! Они поменялись местами
и несколько минут сидели молча.
- Куда едем? - наконец спросил Воробьев.- Не стоять же...
- Витька видел миссионера, потому и хлопнули,- тяжело проговорил
полковник.- И "папа" видел... Но договориться с ним не смог. Ух, с-суки...
Не прощу им Витьку! Еще бы Капитолину вырвать у них! Развязать руки...
Воробьев снова выдержал паузу и спросил:
- Куда ехать-то?..
- Что ты раскудахтался?! - закричал Арчеладзе.- Не знаю куда! Не знаю!
- Какого хрена мы стоим тут?! - возмутился Воробьев.- Надо действовать!
Ты же командир! Командуй! Привык темнить, все сам, сам!.. Мы вечно как пешки
у тебя!
- Помолчи,- тихо оборвал его полковник.- Дай мне привыкнуть. Витьку же
