что-нибудь и купи билет. Путь у тебя один - все сначала, и тут над тобой
ничьей власти не будет! Сам себе Стратиг!
Мамонт взял посох, однако подумал, что теперь вроде бы и ни к чему тащить
с собой тяжелую сучковатую палку. Вогнал ее в мягкую еще землю - весной даст
побеги, пустит корни - и пошел вдоль реки. Скоро и в самом деле послышался
грохот железной дороги, потом за пригорком показалась станция, по которой
Мамонт мгновенно определил, где находится. Названия реки и станции не
требовали перевода, сохранив значение на вечные времена- Суда...
Отсюда и началось настоящее странствие.
До Череповца он добрался в открытом вагоне с мелким коксующимся углем, и
за дорогу так запорошило глаза, что долго потом текли черные слезы.
Металлургический монстр напоминал незатухающий вулкан,- сажа, пепел и
неизвестный едкий газ забивали дыхание и вызывали астматический кашель.
Пока он бродил между путями, неожиданно приметил состав из открытых
платформ, на которых стояли высокие рулоны ленточного металла. Судя по тому,
как зашипели у колес отпускаемые тормоза, поезд собирался трогаться, и
Мамонт, не раздумывая, забрался в один из рулонов, как в бочку. Он
рассчитывал доехать таким образом до Вологды, куда по весне не один раз
приезжал на глухариную охоту и где был хороший знакомый- милиционер Боря
Козырев, с которым однажды случайно встретились- вместе подкрадывались к
одному поющему глухарю с разных сторон. Тогда бы можно было продать
документы и достать через него какую-нибудь справку, удостоверяющую
личность. Козырев работал в разрешительной системе - регистрировал печати и
охотничье оружие.
Ехать в рулоне было хорошо, не смущала ни теснота, ни ледяной холод
стали,- главное, не обдувало ветром. Состав без остановки промчался мимо
пассажирского вокзала и притормозил лишь на грузовой станции за городом.
Мамонт спешился и, поблуждав по необъятной сети железнодорожных путей,
выбрался к жилым домам. Время было уже к полуночи, пустынный город гремел
под ботинками, как железная бочка. Пока он шагал к центру, встречались лишь
бродячие собаки да редкие автомобили. Вологда показалась ему тихой и мирной
страной, существующей как бы вне страстной и взбудораженной России.
Пользуясь безлюдьем, Мамонт долго грелся у Вечного огня на центральной
площади, пока не стало клонить в сон. Потом он гулял по скверу возле церкви,
бродил по ночным улочкам и, когда начало светать, отправился на улицу
Пушкинскую, где находилась разрешительная система. Вместо чердака каменного
особнячка какой-то новоиспеченный буржуй выс-троил офис с решетками на
окнах, рядом стоял новый синий дом с мезонином, в окне которого горел свет и
стрекотала пишущая машинка. Все было огорожено высоким забором, и стоило
Мамонту приблизиться к нему, как сразу же послышался яростный лай собаки.
Мамонт уже набродился и надышался свежим вологодским воздухом, так что не
хотелось больше никуда уходить. Он решил ждать Козырева здесь, чтобы не
пропустить момента, когда он придет на работу. Никого знакомых в Вологде
больше не было, если не считать егеря в Верховажском районе за двести
километров от города.
С рассветом сон начал одолевать окончательно, и Мамонт решил забраться во
двор разрешительной системы, чтобы там подремать где-нибудь, пристроившись
не на глазах у ранних прохожих. Он принес поддон из-под кирпича со стройки
напротив, приставил его к забору и осторожно залез во двор. Пес в соседнем
дворе лаял не переставая, и когда Мамонт пристроился в углу на дровах,
завернувшись в доху, услышал голос, окликающий собаку.
То ли от усталости, то ли от дремы ему почудилось, что голос этот очень
знаком. Однако сон оборвал мысль, и до слуха доносился лишь собачий лай и
стук машинки, как музыкальный фон к этому тревожному сну. Время от времени
Мамонт просыпался: на улице светлело, а свет в балконном окне соседнего дома
тускнел. Пес за забором чуял чужого человека и честно отрабатывал свой хлеб.
В ушах начинало звенеть от его лая. Мамонт глянул в щель и увидел на крыльце
маленького лохматого фокстерьера, сидящего на цепи. Он ласкался и облаивал
одновременно: обрубленный хвост радостно мельтешил над спиной. В это время
кто-то вышел на балкон мезонина, и Мамонт услышал окрик:
- Тимка! Мать твою... Заткнись!
И снова голос почудился знакомым! Фокстерьер на несколько минут
"заткнулся", Мамонт вновь задремал и вдруг во сне вспомнил, чей это голос!
Этого не могло быть, потому что отец давно умер, а вместе с ним как бы
замерла и память - ни лица, ни голоса уже не хранила. И вот теперь все
возникло, возродилось до последней черточки и интонации.
Мамонт выбрался из своего логова и ушел в дальний угол двора, чтобы
видеть балкон соседнего синего дома. Утренний ветерок трепал детские
ползунки, развешанные на веревках. Из приоткрытой балконной двери тянуло
теплым парком, а свет за окном почти померк. Почуяв движение, пес забрехал с
новой силой, забряцал цепью по доскам крыльца. Мамонт окончательно стряхнул
сон и теперь ясно осознавал, что здесь не может быть отца, но, вероятно, в
этом доме жил человек с похожим голосом, и ему хотелось еще раз услышать
его...
Вдруг фокстерьер замолк, и Мамонт увидел, что пес забрался на какие-то
доски, натянул цепь и теперь, радостно поскуливая, дрожит от радости и
ласкается к нему, к Мамонту, словно признал в нем знакомого.
- Тимка, Тимка,- негромко позвал он, еще больше возбуждая собачий
восторг. Пес вытанцовывал, стоя на задних лапах и давясь на ошейнике.
Увлеченный странной собачьей радостью, Мамонт не заметил, когда на балкон
мезонина вышел человек, а случайно вскинув взгляд, увидел мужчину лет
сорока, бородатого, всклокоченного, с воспаленным, блестящим взглядом. На
плечи был наброшен белый, потертый полушубок, посеревший от долгой носки.
Он смотрел молча и пристально, будто пытался узнать, кто перед ним, и не
узнавал.
И облик этого человека показался Мамонту знакомым...
Около минуты они смотрели друг на друга, и тут мужчина подался вперед,
натолкнулся на поручень балкона.
- Мамонт?!- крикнул он.- Я узнал тебя, Мамонт! Как ты здесь?!
Но в этот миг Мамонт не мог объяснить себе, почему испугался этого крика:
возможно, сказалась бессонная ночь, сдавали нервы, а возможно, вспомнился
опыт встречи с Гиперборейцем посреди многолюдной столицы. Или уже не
хотелось быть узнанным в мире изгоев?
Он метнулся к забору, в один мах перескочил его и побежал в березовый
сквер.
А за спиной все еще слышался до боли знакомый, настигающий голос:
- Куда же ты?! Мамонт?! Стой! Не узнаешь?..
На улице уже мелькали прохожие, кренились набок перегруженные автобусы,
увозя народ с остановки, а Мамонт бежал, невзирая на то что бежать нелепо,
что он слишком заметен среди степенно-сонливых людей. Впереди оказалась
река, но дорожка вывела его к горбатому пешеходному мосту. Длиннополая
расстегнутая доха меховым шлейфом летела за спиной. На другой стороне реки
он перешел на шаг, забрел в кусты, висящие над водой, и сел на камень.
И только тут он понял, отчего побежал и чего испугался. Можно было не
смотреться в отражение на воде...
Как врач-психиатр, он знал, что значит "узнать" себя самого в другом
человеке, услышать свой голос из чужих уст. То, что не произошло в насосной
камере Кошгары под нескончаемый и мучительный звон капели, могло очень
просто произойти здесь, на вольном пространстве. Начинать сначала следовало
с прежней осторожностью, ибо весь путь мог повториться на другом уровне и в
других условиях, если позволить себе расслабиться.
Отыскав рынок, Мамонт потолкался среди народа, высмотрел молодого
чеченца, торгующего бананами, и предложил ему купить документы. Похоже, тот
знал толк в этом товаре, пролистал со знанием дела, одобрил, что есть
московская прописка, открытая виза в Канаду, а водительское удостоверение
годится для всех стран мира, и предложил пятьдесят тысяч. Мамонт не стал
торговаться - этих денег хватило бы до Перми и еще дальше. Чеченец в довесок
подарил ему связку бананов и поцокал языком, бесцеремонно ощупывая доху.
- Не продается,- сказал Мамонт и поспешил затеряться в толпе.
Он съел всю связку недозрелых тропических фруктов и ощутил зверский
аппетит. Хотелось основательной пищи- хлеба, мяса, картошки, но уже и в
российской глубинке рынок напоминал банановую республику, как, впрочем, и
вся страна. Искать что-либо существенное не оставалось времени - до поезда
на Екатеринбург оставалось менее часа.
Как в Кошгаре, опасаясь замкнутого пространства, Мамонт купил билет в
плацкартный вагон и сел в поезд. Выдавая постельное белье, проводница,
женщина лет тридцати пяти, неожиданно предложила ему бритву, словно угадав,
что он в странствии без всякого багажа.
- Я отпускаю бороду,- испытывая к ней благодарность, сказал Мамонт и тут
же для себя решил, что и впрямь нужно отпустить бороду, коли начинать все
сначала.
В вагоне было жарковато, поэтому он лег в рубашке, укрывшись простынею, и
через минуту уже ничего не видел и не слышал...
А проснулся от прикосновения чьих-то рук: его укрывали одеялом, заботливо
подтыкая с боков. В тягучей полудреме ему почудилось, что это - Дара, ее
ласковые и трепетные руки, и Мамонт начиная уж было узнавать в полумраке
знакомый, милый образ, вишневые глаза, но усилием воли отогнал наваждение,
памятуя пригрезившееся собственное отражение в человеке, вышедшем на балкон
мезонина. Это была проводница, однако неяркий вагонный ночник сглаживал
какие-то ее особые черты, создавая некий усредненный, идеальный женственный
образ, так похожий на образ Дары. Половину жизни Мамонт мотался в поездах,
испытал сервис от общих вагонов до спальных "люксов", и никогда нигде его
так заботливо не укрывали от холода. А проводница между тем пошла по вагону
дальше, унося ворох одеял для тех, кто мерз.
Когда она возвращалась назад, Мамонт тихо окликнул ее и спросил, где они
едут.
- Скоро Котельнич,- шепотом сказала проводница.- Спите, вам еще далеко...
- Здесь близко моя родина,- неожиданно для себя признался Мамонт, хотя
избегал всяких разговоров.- Село Тужа...
- А-а,- протянула она и, кажется, улыбнулась.- Хорошо. Спите.
Утром бабушка сошла в Вятке, а вместо нее сел парень лет двадцати,
беловолосый и ясноглазый, но какой-то замкнутый и одинокий, потому что
молодая пара, видимо устав друг от друга в тесноте вагона, попыталась
завести с ним дорожную дружбу. Парень устранился от них и часа полтора
смотрел неподвижно в окно, ничего за ним не замечая. Потом он куда-то исчез,
а вернулся уже пьяный, с остекленевшим взглядом и запекшимися до коросты
губами.
Неожиданно в грохочущем пространстве за вагоном послышался надрывный
крик:
- Ва! Ва! Ва!..
И поезд отозвался ему густым, могучим ревом:
- Ва-а-а-а!..
Парня вдруг встряхнуло, лицо исказилось то ли от злобы, то ли от страха,
из лопнувших пересохших губ засочилась кровь. Он как лунатик, с невидящим
взором побрел в тамбур вагона.
Юная пара, лежа на одной полке, радостно защебетала, тем самым как бы
стряхивая оцепенение от страха. И на миг будто бы воцарился покой, но в
следующий момент Мамонт услышал, а точнее, ощутил хлопок открываемой двери в
тамбуре. Наверное, и проводница ощутила то же самое, потому что на секунду
опередила его...
Она успела заметить, как этот белокурый парень вылетает из тамбура под
откос. Машинально, по профессиональной привычке сорвала стоп-кран. Ее и
Мамонта ударило о дверь перехода в тамбуре, в вагоне что-то загрохотало,
