наверняка просто ограбили.
Отчаявшись продать опасный товар, Мамонт вернулся на вокзал, на
оставшиеся деньги купил синюю поношенную фуфайку, обменял свои дорогие
ботинки на кожаные армейские сапоги с портянками из шинельного сукна и купил
билет до Соликамска. В суматошном пригородном поезде гульба началась, еще
когда стояли у перрона,- создавалось впечатление, что весь разномастный люд
давно знаком, и лишь два вьетнамца, оказавшиеся в одном купе с Мамонтом, да
молодая женщина с девочкой лет четырех оставались незаметными и тихими.
Рассчитывать ни на верхнюю, ни на багажную полку было нечего: худенькие,
мальчикообразные вьетнамцы забили все огромными сумками. Когда с сумерками
поезд тронулся и включили свет, Мамонт заметил, что молодая мама одета
старомодно и оттого выглядит здесь как-то неестественно: приталенный жакет
со стоячим воротничком, ослепительно-белая кружевная блузка с черным
бантиком, шелковые перчатки и небольшая шляпка на гладко зачесанных и свитых
в пучок на затылке волосах. Пахнуло временем Тургенева, провинциальным
театром, милым очарованием. Девочка сидела у нее на коленях, прижималась к
матери и время от времени что-то шептала ей на ухо. Они занимались только
друг другом и от этого были счастливы.
Мамонт намеревался поспать сидя, однако вьетнамцы выложили на стол пакеты
и начали что-то есть - отвратительный гнилостный запах ударил в нос и
разнесся по всему вагону. Сдерживая тошноту, Мамонт попытался дышать ртом,
как в грязном туалете, но долго не выдержал. А вьетнамцы ели эту пищу и тихо
ворковали друг с другом, как два мышонка. Женщина достала тонкий носовой
платочек и теперь дышала через него, а дочка уткнулась ей в грудь.
- Убирайтесь отсюда,- сказал Мамонт.- Идите в тамбур.
Вьетнамцы переглянулись и невозмутимо, с каменными лицами продолжали
доставать что-то из пакетов и есть. Мамонт огляделся и повторил то же самое
на английском. Человечки мгновенно вскочили и исчезли вместе со своей пищей.
И вернувшись потом, забились в угол, застыли, не подавая признаков жизни.
Мамонт пересел к ним, благо что места было достаточно, и освободил полку
для женщины с ребенком- Она подложила под голову сумочку, легла и уложила
рядом девочку. И снова до слуха сквозь лязг дороги долетел их шепоток. Под
него Мамонт и уснул, откинувшись спиной к жесткой стенке купе. И во сне он
продолжал прислушиваться к нему, чтобы отвлечься от грохота колес,
мно-гоголосого ора гуляющих пассажиров и звона катающихся по полу бутылок.
Когда же этот фон неожиданно стих и во всем мире остался лишь шепот матери и
дочери, Мамонт проснулся и заметил, что вьетнамцы в своем уголке занимаются
любовью, так же скрытно и тайно, как мыши: один из них был женщиной, только
который- определить было невозможно.
Сначала Мамонт подумал, что все пассажиры угомонились и заснули - был
четвертый час утра, однако, выглянув в проход, увидел, как по нему идут
двое- милиционер, обвешанный своими причиндалами от свистка до наручников, и
за ним - гражданский с длинной дубинкой в руке. Они кого-то искали,
неприкрыто, словно скот в стойлах, рассматривая пассажиров. Мамонт огляделся
- спрятаться было некуда, а уйти незамеченным невозможно. Вьетнамцы же
куда-то исчезли, хотя мгновение назад терлись друг о друга в своем углу.
Можно было лечь и укрыться фуфайкой, изображая спящего, но было стыдно перед
женщиной, которая, слушая дочку, чему-то тихо улыбалась.
Милиционер встал напротив купе Мамонта и подбоченился, гражданский был
рядом, поигрывал дубинкой, смачно стуча ею по своей ладони. Интерес к
Мамонту был написан на простоватых, самоуверенных лицах...
И вдруг девочка легко перескочила с рук матери на колени Мамонта, обвила
ручками шею и прижалась головкой к небритой щеке. Он инстинктивно обнял ее и
замер, глядя в надменное лицо милиционера. Тот уже отстегивал наручники, а
его помощник стоял в боевой позе. Они несколько секунд смотрели друг на
друга, после чего страж порядка мотнул головой и скорым шагом пошел из
вагона. За ним потянулся и гражданский, вяло опустив руку с дубинкой.
Мамонт отнял девочку и заглянул ей в глаза:
- Спасибо, Дара.
- Я не Дара,- поправила она.- Я Дарья.
- Это одно и то же. Девочка огладила колкую щетину на подбородке и
улыбнулась:
- Ты как ежик.
- Я отпустил бороду,- сказал Мамонт. Она перепорхнула к матери на колени
и зашептала и ее маленькое ушко с тонкой серебряной сережкой. Под ногами
что-то закопошилось. Вьетнамцы умудрились спрятаться под нижними полками в
пространстве между багажными ящиками и стенкой. Они сели на прежнее место, и
их сдвоенное очертание напоминало какое-то странное, двуликое существо.
Мамонт понял, что, пока эти мать и дитя рядом, ему ничто не грозит.
Девочка скоро уснула на руках, и женщина бережно уложила ее на полку. Мамонт
заглянул в соседнее купе, где после милиции пьяный ор стал еще громче, и
негромко произнес:
- Тихо, девочка заснула.
Его не услышали - таращили красные безумные глаза, кто-то потянулся
рукой:
- Иди сюда! Чего тебе?!
- Заткните рты, изгои! Дева спит! - каким-то незнакомым, звенящим голосом
произнес он и сам испугался его. Прокуренное, воняющее винным перегаром
пространство вагона будто всколыхнулось, как от ударной волны, слегка
заложило уши. Стало тихо, лишь еще слышался стук колес да шелестящий звон
катающихся по полу бутылок.
Мамонт вернулся к себе и уже больше не спал до самого Соликамска. В
полумраке купе он молча переглядывался с молодой женщиной или смотрел на
безмятежно спящую девочку. Было предчувствие, что они исчезнут, как только
покинут вагон. Так оно и случилось. К рассвету поезд притащился в Березники.
Женщина взяла на руки дочку и пошла к выходу, опустив глаза. Мамонт выбежал
в тамбур и через открытую дверь вагона увидел, как она прошла по перрону,
поднялась по ступенькам виадука и, когда достигла его вершины, вдруг истаяла
в зареве восходящего солнца.
- Ура! - негромко сказал он, подняв руки. В Соликамске ему без труда
удалось найти попутный транспорт до Чердыни- на лесоскладе станции
разгружались лесовозы. Здесь уже не спрашивали денег и брали пассажиров для
компании в дороге. От Чердыни он ехал уже на перекладных, от села к селу, и
в Нароб добрался лишь к вечеру.
Испытывая волнение, Мамонт побродил по знакомому поселку: с восточной
стороны на горизонте стояли горы, и вершины их еще были освещены отблесками
зашедшего солнца. Потом он отыскал дом учителя Михаила Николаевича и открыл
калитку. Хозяин колол дрова, а его дети носили по одному полену и укладывали
в поленницу. Мамонт поздоровался, называя его по имени, но почувствовал, что
учитель не узнает его.
- Вы помните меня? - спросил Мамонт. Михаил Николаевич оперся на топор,
приставленный к чурке, глянул из-под рыжих бровей:
- Нет, что-то не припомню...
- Летом был у вас, мед привозил от Петра Григорьевича,- объяснил он.- Я
Мамонт, а теперь Странник.
- Извините, не помню,- признался учитель. Его дети, выстроившись в ряд, с
любопытством разглядывали гостя. Было странно, что его не помнили здесь,
однако Мамонт допускал и это: за лето пчеловод присылал сюда не одного
своего гостя...
- Вы не знаете, где сейчас Ольга? - спросил он.
- Какая Ольга? - насторожился Михаил Николаевич.
- Дочь участкового из Гадьи.
Он пожал плечами, помотал головой:
- К сожалению, нет... У нас свой участковый, а гадьинского не знаю.
Простите...
Вежливость учителя делала его неуязвимым, любой вопрос как с гуся вода.
Мамонт попрощался и вышел на улицу. За спиной снова застучал топор...
Больше не задерживаясь, Мамонт направился в горы, к Петру Григорьевичу.
Драга наверняка знал, где Валькирия, да и расставались они друзьями. Ночная
дорога его не смущала, напротив, идти в темноте было безопаснее, хотя в
горах бродили и люди генерала Тарасова и Савельева, и, возможно, команды
Интернационала из фирмы "Валькирия". В лесу стояла темень, и если бы не
золотистый палый лист, отражающий звездное небо, идти бы пришлось на ощупь.
Через несколько километров он услышал треск мотоцикла в горах и, когда среди
деревьев замелькал свет фар, свернул в сторону. Мотоциклист пронесся мимо на
большой скорости, так что ничего не удалось рассмотреть. Мамонт осветил
зажигалкой след: протектор был с крупными шипами - такие колеса обычно
бывают у спортивных кроссовых мотоциклов.
Часа полтора он шел в полной тишине, лишь шуршал лист на подмерзающей
земле да время от времени пошумливала на порогах далекая речка за лесом.
Потом неожиданно послышались песня и стук тележных колес. Голос певца,
нетрезвый и заунывный, доносился откуда-то с гор и будто стекал в долину.
Ой да ты калина, ой да ты малина,
Ты не стой, не стой, да на горе крутой.
Лошадь фыркала, почуяв на дороге человека, Мамонт отступил за деревья.
Телега протарахтела вниз, увозя с собой песню, и в лесу вдруг посветлело: в
горах повсюду лежал снег. Он ступил через его границу, четко отбитую на
проселке, и сразу ощутил зиму. Дорога оказалась хорошо наезженной легковыми
машинами и мотоциклами, а по обочинам бегали зайцы.
Пасека приближалась вместе с шумом воды на речке. Мамонт уже узнавал
очертания гор, заснеженные вершины которых поднимались к звездному небу,
машинально прислушивался, но вокруг стояло полное безмолвие. Ему
представлялось, как сейчас встретит его Петр Григорьевич, как темно сверкнет
его черный глаз и, радостный, шепотом сообщит, что Ольга, как всегда,
хлопочет в бане - кого-то выхаживает, отмачивает соль или огнем выжигает
болезни. И тогда Мамонт придет к ней и скажет:
- Ура! Я - Странник!
Или нет, не так! Лучше просто стать перед ней и сказать:
- Здравствуй, моя Валькирия. Я вернулся.
И все начнется сначала...
Собаки на пасеке почуяли его издалека, залаяли дружно и вмиг нарушили
безмолвие: эхо забилось среди гор, и пространство залилось нескончаемым
криком:
- Ва! Ва! Ва!..
Мамонт не выдержал и побежал, не ощущая усталости. Впереди, среди сосен,
уже зачернел дом с темными окнами, когда через дорогу перемахнула неясная,
расплывчатая тень- то ли лось, то ли огромная собака. Он замедлил бег и
приблизился к размашистому следу, пересекшему проселок.
На снегу были четкие отпечатки босых человеческих ног...
В этот же миг из Дома выскочили собаки, закружились возле Мамонта,
облаивая его со всех сторон, и растоптали следы. В окнах забрезжил
красноватый свет - то ли свеча, то ли керосиновая лампа. Увлекая за собой
всю свору, Мамонт подошел к крыльцу, и в это время из дома с ружьем в руках
выскочил Петр Григорьевич.
- Ура! Я Странник,- сказал Мамонт и вскинул руку.
- Странник?- настороженно спросил пчеловод и поставил ружье к ноге.- Я уж
подумал - медведь.
- Я не медведь - Мамонт! - пошутил он, несколько смущенный тем, как его
встречают.
- Ну, заходи, заходи, странник,- проговорил Петр Григорьевич, освобождая
дорогу.- Места хватит...
Мамонт вошел в избу- на столе светилась тусклая лампа с закопченным
стеклом. Обстановка никак не изменилась за это время: те же резные столбы,
щепки, запах меда и прополиса.
- Здравствуй, Петр Григорьевич,- сказал Мамонт.- Извини, что среди
ночи...
- Ничего, брат, ко мне в любое время захаживают,- отозвался он, вешая
ружье на стену.- Сейчас чайком угощу, в печи стоит, поди, не остыл. Или
медовушки с устатку выпьешь?
Было непонятно, признал его хранитель Путей - Драга или все это -
обыкновенное его гостеприимство. Мамонт прибавил света в лампе, снял
фуфайку. На столе были разложены книги, открытые на закладках, и несколько
