на противоположную сторону горы и поднялись по восточному пику к высокому
перевалу, именуемому седлом Лонгстаффа30. Там мы поставили свои палатки и
принялись ждать, а утром 29 июня увидели в бинокли две маленькие точечки,
которые поднимались по склону главной вершины в нескольких километрах от нас
Они отчетливо выделялись на снегу, и мы проследили за ними до самой вершины,
после чего они пропали из поля нашего зрения и больше не показывались. Мы не
ждали восходителей в тот же день -- ведь они должны были переночевать на
гребне. Но наутро мы пошли от седла вверх, чтобы встретить Дюпла и Виня на
спуске. Прошло утро -- их не было. Полдень -- никого. Мы исследовали в
бинокли все склоны над нами, но ничего не обнаружили. Мы кричали -- никакого
ответа. И когда стемнело, пришлось нам вернуться в лагерь.
У нас было условлено, что, если Дюпла и Винь почему-либо повернут
обратно и спустятся тем же путем, что поднимались, нам дадут знать и мы тоже
спустимся. Однако в тот день не было никаких сигналов, не было и на
следующий. Теперь мы уже чувствовали, что случилась беда. Перед Дюбо,
Пайяном и мной возникла необходимость принять какое-то решение. Продолжать
ожидание на седле значило только терзать себя и было к тому же бесполезно.
Надо двигаться -- либо вверх, либо вниз.
Мы с Дюбо пошли вверх.
Оставив в лагере доктора Пайяна, который не был квалифицированным
альпинистом, мы стали подниматься вверх по склону восточного пика. На седле
у нас имелись достаточные запасы, и мы взяли с собой большие ноши, включая
палатку, так как решили подняться возможно выше. Весь день мы лезли вверх,
затем разбили лагерь. Всего мы разбили три лагеря над седлом; восхождение
требовало огромного напряжения сил, и без лагерей мы вообще никуда бы не
ушли. Особенно много времени отнял покрытый льдом и рыхлым снегом гребень,
противоположный тому, по которому должны были пройти Дюпла и Винь. Он
становился все круче и уже... Мы поднимались здесь не первыми -- как раз
этим путем следовали польские альпинисты двенадцать лет тому назад. Нам то и
дело попадались оставшиеся после них веревки и крючья. Однако на старое
снаряжение полагаться нельзя было. Мы прокладывали путь заново, по самому
гребню, от которого в обе стороны падали вниз трехкилометровые обрывы, по
ненадежной опоре, грозившей каждую минуту провалиться у нас под ногами.
Часто в последнее время люди спрашивают меня: "Какое из твоих восхождений
было самое трудное, самое опасное?" Они ждут, что я скажу -- Эверест, но
нет, всего труднее мне пришлось на Восточной Нанда Деви.
Мы с Дюбо уже понимали, что нет никакой надежды. найти пропавших, во
всяком случае, найти их живыми. И все же мы шли дальше. Гребень становился
все круче, опасность сорваться все возрастала, но зато погода держалась
хорошая. Шестого июля, ровно неделю спустя после того, как в последний раз
видели Дюпла и Виня, мы вышли из лагеря 3, чтобы попытаться взять вершину.
Мы знали, что попытка будет единственной, так как наши запасы на исходе.
Гребень был все такой же крутой, если только не еще круче, еще опаснее. Мы
скользили, мы боролись, мы шли словно по лезвию, теряли равновесие и снова
обретали его. Мы делали все -- только не падали с обрыва, и я до сих пор не
могу понять, как мы не сорвались. Наконец голубое небо показалось не только
по сторонам, но и впереди нас -- гребень кончился. Вторично была взята
восточная вершина Нанда Деви; для меня вторая по высоте после Эвереста.
Победа далась нам с большим трудом. Вид в этот солнечный день на
высокие горы и Тибетское плато за ними был одним из красивейших, какие мне
приходилось наблюдать. Но ни наша победа, ни чудесный вид не занимали нас в
тот момент. Прямо перед нами тянулся гребень, соединявший обе вершины: узкое
зубчатое лезвие из льда и снега. Долго мы изучали гребень в свои бинокли,
стараясь не пропустить ни одного метра, но не обнаружили ничего. Ничего,
кроме льда и снега, страшной крутизны обрывов по обеим сторонам, а еще
дальше -- океанов голубого воздуха. Трудно было представить себе, чтобы
кто-нибудь мог зацепиться на гребне хотя бы на несколько минут, не говоря
уже о том, чтобы лезть по нему час за часом.
Делать было нечего. Мы повернули и начали спуск. Теперь поскользнуться
было еще легче, чем при восхождении, и нам приходилось передвигаться
чрезвычайно медленно и осторожно. В конце концов мы достигли седла, где ждал
доктор Пайян, а на следующий день продолжили спуск и пришли в базовый
лагерь. Остальные участники тоже не видели никаких признаков Дюпла и Виня
после того, как те исчезли из виду около главной вершины. Правда, поначалу
они волновались не так, как мы, потому что думали или, во всяком случае,
надеялись, что штурмовая двойка вышла к нам на ту сторону горы. Однако наша
задержка заставила их понять, что приключилась беда. Наиболее сильные
альпинисты попробовали двинуться по следам Дюпла и Виня, но скоро сдались.
После этого оставалось только ждать. Небольшим утешением было то, что мы с
Дюбо взяли восточную вершину; таким образом, экспедиция не была совершенно
неудавшейся, но что значило это по сравнению с потерей двоих товарищей...
Что же произошло с Дюпла и Винем? Как и в случае с Торнлеем и Крейсом
на Нанга Парбате -- со всеми, кто исчезает в горах, -- можно было только
гадать. Мне кажется, они дошли до главной вершины. Им оставалось совсем
немного, когда мы их видели, и особенных препятствий как будто не
предвиделось. Зато, начав траверс трехкилометрового гребня, восходители
должны были убедиться, что тут совсем другое дело. Очевидно, они
поскользнулись, сорвались в самую крутизну и упали на ледник далеко внизу.
Так или иначе, их больше не было. Отважные люди и прекрасные
альпинисты, они, подобно Торнлею и Крейсу, подобно многим другим до них,
отнеслись слишком легкомысленно к большой горе и поплатились за это своими
жизнями.
Две экспедиции -- четыре смерти. Казалось бы, достаточно. Но невезение
продолжалось. В том же году в горы пришла еще одна экспедиция, а с ней еще
одна смерть.
Это случилось уже осенью, после муссона, в районе Канченджанги,
севернее Дарджилинга. Как и в предыдущих случаях, когда я ходил сюда, речь
шла не о взятии какой-нибудь одной вершины, а об изучении обширной горной
области. Отряд был малочисленным. Он включал всего лишь одного европейца --
Жоржа Фрея, помощника торгового атташе Швейцарии в Индии, Пакистане и Бирме,
-- и нескольких шерпов. Я был сирдаром. Превосходный альпинист, Фрей не
ставил себе, однако, никаких честолюбивых целей; от такой экспедиции менее
всего можно было ожидать несчастных случаев.
Поначалу все шло хорошо. Погода стояла прекрасная. Войдя в горы, мы
совершили много маршрутов вокруг вершин и между ними, исследовали большой
ледник Ялунг близ Канченджанги, преодолели трудный перевал Ратонг между
Непалом и Сиккимом, который был пройден до нас только однажды. Были
поблизости от того места, где много лет назад исчез при попытке взять
Канченджангу швейцарско-шерпский отряд и погиб молодой американец Фэрмер,
искали каких-нибудь следов, но ничего не нашли. Затем успешно штурмовали ряд
небольших вершин в этом районе и оставили на них в жестяных банках бумажки с
нашими именами. Напоследок мы решили попытать счастье на несколько более
высокой вершине Канг.
Правда, по гималайским масштабам, эта вершина далеко не выдающаяся.
Рядом с Канченджангой она кажется просто карликом со своими 5800 метрами.
Вообще же она производила довольно внушительное впечатление, никем еще не
была взята и казалась самым подходящим завоеванием для такого малочисленного
отряда, как наш. Итак, мы вышли к подножию Канга, наметили маршрут и разбили
лагерь. До сих пор все шло благополучно, и не было никаких оснований
тревожиться. Но на следующую ночь мне приснился нехороший сон. Я знаю, что
уже рассказывал о своих снах и, возможно, некоторым читателям они надоели,
но я должен говорить правду. Мне и в самом деле приснился нехороший сон, а
на следующий день приключилась беда, точно так же как год назад на Нанга
Парбате. На этот раз я не увидел во сне никого из знакомых. Я видел самого
себя и чужую женщину, которая раздавала пищу, но, хотя я был очень голоден,
она не дала мне ничего. Вот и все. Однако, по шерпскому поверью, такой сон
-- плохая примета, и я встревожился, а когда утром рассказал о нем другим
шерпам, и они тоже стали беспокоиться. Но Фрей только посмеялся, произнес
что-то шутливое и сказал: "Ну, пошли, пора в путь".
Возможно, я должен был отказаться. Трудно сказать что-нибудь о таком
деле. Некоторые из шерпов не захотели пойти, и в конце концов мы вышли на
восхождение втроем: Фрей, шерп Анг Дава и я. Поначалу лезть было очень
легко. Мы поднимались по отлогому снежному склону, где ступени просто
вытаптывали ботинками, причем мы даже не связывались веревкой. Но потом
склон стал круче и снег тверже. Я остановился и надел на ботинки кошки,
чтобы идти увереннее. "Вы разве не наденете кошки?" -- крикнул я Фрею,
шедшему впереди. "Нет, они мне ни к чему", -- ответил он. Мы продолжали
восхождение. Снова можно спросить, не следовало ли мне поступить иначе,
например попытаться уговорить его, настаивать. Но, как я уже говорил, Фрей
был прекрасный альпинист, с большим опытом восхождений в Альпах; он,
наверное, бывал в гораздо более трудных местах и к тому же шел явно без
особого напряжения. Мы поднимались спокойно и легко -- первым Фрей, затем я
и последним Анг Дава, по-прежнему не связанные веревкой, на расстоянии
примерно пяти метров один от другого. Я осмотрелся -- высота около 5200
метров; значит, нам осталось шестьсот метров до вершины.
И тут Фрей сорвался. Как или почему, я не мог понять. Он шел совершенно
уверенно вверх впереди меня, а в следующий момент уже покатился вниз.
Сначала казалось, что Фрей падает прямо на меня и потянет меня с собой, на
деле же он прокатился чуть в стороне. Я уперся как следует и рванулся туда,
стараясь задержать его. Тщетно, он был слишком тяжел и падал слишком быстро.
Тело Фрея ударилось о мою руку, я ощутил сильную боль, и вот он уже
прокатился кубарем мимо меня, мимо Анг Дава вниз по склону, пока не
остановился метрах в трехстах ниже.
Впервые за все время восхождений я видел падающего человека. Но другие,
которым приходилось видеть подобное, рассказывали мне о таких случаях. На
несколько минут ты словно цепенеешь, не чувствуешь ничего и не думаешь ни о
чем, кроме того, что в следующее мгновение упадешь сам. Именно так было с
Анг Дава и мною. Сначала мы замерли, словно вросли в скалу. Несчастье
произошло так быстро, что невозможно было поверить в него, и мне казалось,
что если я взгляну вверх, то увижу Фрея на его месте впереди. Но его там не
было -- он лежал маленьким пятнышком на белом снегу далеко внизу под нами.
Наконец я спустился к Анг Дава. Он был страшно потрясен и сказал сначала,
что не может идти вниз, потом все же пришел в себя. Мы начали спуск крайне
медленно и осторожно, так как знали, что в теперешнем состоянии легко можем
сорваться сами. Примерно на полпути я заметил что-то черное на снегу, прошел
туда и поднял фотоаппарат Фрея. Затем мы продолжали спуск и подошли к нему
самому. Он был мертв, конечно; ни один человек не смог бы пережить такое
падение.
Оставшуюся часть пути мы несли Фрея на себе; поблизости от лагеря нас
встретили остальные шерпы и помогли. На следующий день мы похоронили его --
