палатку и немного продовольствия, спуститься обратно и вернуться наверх уже
после того, как подойдут еще носильщики. Но погода стояла на редкость
хорошая. Мы с Ламбером сохранили некоторый запас сил. Я увидел небольшую,
почти ровную площадку, на которой можно было поставить палатку, показал на
нее и сказал:
-- Следовало бы переночевать здесь сегодня.
Ламбер улыбнулся -- он явно думал то же, что и я. Обер и Флори догнали
нас, они переговорили втроем с Ламбером, и было решено, что первые двое
уйдут вниз, а мы останемся. Утром, если погода удержится, попробуем взять
вершину.
Обер и Флори сложили свои ноши. "Берегите себя", -- сказали они со
слезами на глазах. Они были в хорошей форме, как и мы с Ламбером, и могли
тоже остаться с такой же надеждой на успех, как мы. Но у нас была только
одна палатка и очень мало продовольствия, и они без единого слова принесли
жертву. Так принято в горах.
Обер и Флори ушли. Вот они превратились в маленькие точки, вот исчезли
совсем. Мы поставили палаточку, спотыкаясь и задыхаясь от напряжения,
однако, закончив работу, сразу же почувствовали себя хорошо. Погода стояла
такая ясная, что мы даже посидели немного снаружи в угасающем свете солнца.
Не зная языка друг друга, мы не очень-то могли беседовать. Впрочем, мы и не
ощущали особенной потребности говорить. Я указал рукой кверху и произнес
по-английски:
-- Завтра -- вы и я.
Ламбер улыбнулся и ответил:
-- Зa va bien!
Стемнело, стало холоднее, и мы забрались в палатку. Примуса у нас не
было, но мы и не хотели есть. Ограничились небольшой порцией сыра, который
запили несколькими глотками снеговой воды. Спальных мешков мы тоже не имели;
лежали вплотную один к другому, хлопая и растирая друг друга, чтобы
поддерживать кровообращение. Думаю, что мне от этого было больше пользы, чем
Ламберу, потому что я среднего роста, а он такой длинный и огромный, что я
мог согревать его только по частям. И все же он заботился не о себе, а обо
мне; особенно он боялся, что я отморожу ноги.
-- Мне что, -- говорил Ламбер, -- у меня пальцев нет. Но ты свои ноги
береги!
О сне не могло быть и речи. Да мы и не хотели спать. Лежа неподвижно
без спальных мешков, мы, наверное, замерзли бы насмерть. Поэтому мы возились
и растирались, растирались и возились, а время шло бесконечно медленно...
Наконец в палатку проник серый рассвет. Окоченевшие, промерзшие насквозь, мы
выбрались наружу и осмотрелись. Увиденное нас не обрадовало -- погода
ухудшилась. Она не испортилась безнадежно, бури не было, но небо на юге и
западе затянули тучи, усилившийся ветер хлестал по лицу ледяными
кристалликами. Раздумье длилось недолго, и, как всегда, нам не нужны были
слова. Ламбер показал большим пальцем в сторону гребня, я улыбнулся и
кивнул. Мы слишком далеко зашли, чтобы сдаваться. Надо сделать попытку.
Казалось, ушел не один час на то, чтобы надеть кошки окоченевшими
руками. В конце концов мы двинулись в путь. Выше, выше, очень медленно,
почти ползком, три шага -- отдых, два шага -- отдых, один шаг -- отдых. Мы
несли с собою три кислородных баллона, но они по-прежнему не действовали в
движении, и кончилось тем, что мы бросили их, чтобы облегчить ношу. Примерно
через каждые двадцать метров мы менялись местами, чередуясь в тяжелой работе
по прокладыванию пути. К тому же, пока задний .выходил вперед, передний мог
постоять спокойно и передохнуть. Прошел час, второй, третий. В общем лезть
было не так уж трудно, но приходилось соблюдать крайнюю осторожность: с
одной стороны гребня открывалась бездонная пропасть, с другой -- тянулся
нависший над пустотой снежный карниз. Местами подъем становился круче,
приходилось вырубать ступени. Здесь особенно ловко поднимался Ламбер. Со
своими укороченными ступнями, без пальцев, он умещался на самом ничтожном
выступе, словно козел.
Еще один час прошел. Он показался нам долгим, как день или даже неделя.
Погода все ухудшалась, то и дело налетал туман с вьюгой. Даже мое "третье
легкое" начинало отказывать. Горло пересохло, болело от жажды; временами
утомление брало верх, и мы ползли по снегу на четвереньках. Один раз Ламбер
обернулся и сказал что-то, но я не понял его. Немного погодя он снова
заговорил; я увидел, как он улыбается сквозь толстый защитный слой
глетчерной мази, и понял.
-- Зa va bien! -- говорил Ламбер.
-- Зa va bien! -- ответил я.
Но это была неправда. Дело не шло хорошо, и мы оба знали это. Однако
так уж повелось у нас. Если все идет хорошо -- "Зa va bien", если же нет, то
все равно "Зa va bien".
В такие моменты человек думает о многом. Я думал о Дарджилинге, о доме,
об Анг Ламу и девочках. Я думал о Диттерте, который поднимался снизу со
вторым штурмовым отрядом, о том, что если нам не удастся взять вершину, то,
может быть, они сделают это. Я думал: "Нет, мы сами дойдем до вершины, это в
наших силах! Но сможем ли мы потом вернуться обратно?" Вспомнились Ирвин и
Мэллори, как они исчезли навсегда по ту сторону горы примерно на этой же
высоте. Потом я перестал думать. Мозг словно окаменел, Я превратился в
машину, шел и останавливался, шел и останавливался, шел и останавливался...
Вот мы опять остановились. Ламбер стоял неподвижно, пригнувшись в
сторону ветра, и я знал, что он обдумывает наше положение. Я попытался
думать и сам, но это было даже еще труднее, чем дышать. Я посмотрел вниз. На
сколько мы поднялись? Метров на двести по вертикали, подсчитал позднее
Ламбер, и потратили на это пять часов. Я посмотрел вверх. Вот Южная вершина
в ста пятидесяти метрах над нами. Это еще не вершина, а только Южная
вершина. А за ней...
Я верю в бога. Я верю, что иногда, когда человеку приходится особенно
трудно, бог подсказывает, как поступать, и он подсказал это Ламберу и мне.
Мы могли бы идти дальше. Возможно, смогли бы даже дойти до вершины. Но
спуститься уже не смогли бы. Продолжать значило погибнуть. И мы не стали
продолжать -- остановились и повернули обратно... Мы достигли высоты около
8600 метров, побывали ближе всех к вершине Эвереста, поднялись на рекордную
высоту. Но этого оказалось мало. Мы отдали все силы -- и этого тоже
оказалось мало. Мы молча повернули. Молча пошли вниз. Вниз по длинному
гребню, мимо верхнего лагеря, снова вдоль гребня, вниз по снежному склону.
Медленно-медленно. Вниз, вниз, вниз.
Таков был предел, достигнутый Ламбером и мной. На следующий день мы
спустились вместе с Обером и Флори с седла к Западному цирку, а нам на смену
поднялась попытать счастье вторая группа -- четверо швейцарцев и пятеро
шерпов. Поначалу у них дело шло лучше, чем у нас, они преодолели расстояние
от цирка до седла за один день, но дальше везение кончилось. Весь отряд
заболел горной болезнью. Ветер усиливался, мороз крепчал, и через трое суток
они вернулись, так и не дождавшись возможности совершить попытку штурма.
Что ж, мы не пожалели сил. И я приобрел хорошего друга.
НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ОСЕНЬЮ)
-- Но ведь сейчас осень, -- сказала Анг Ламу.
-- Да, осень.
-- Ты еще никогда не ходил в горы в это время года.
-- Никогда.
-- Так зачем же это понадобилось тебе теперь?
-- Затем, что нам надо попытаться снова, -- ответил я. -- Мы должны
испробовать все.
Много лет говорилось о том, чтобы отправиться на Эверест осенью. Зимой,
понятно, о восхождении не могло быть и речи. Летом наступал период муссонов,
с бурями и лавинами. Зато осенью восхождение представлялось возможным, и
некоторые считали, что в это время года погода может оказаться даже лучше,
чем весной. Однако до швейцарцев в 1952 году никто не сделал практической
попытки. Швейцарцы не могли ждать до следующей весны по той простой причине,
что на 1953 год непальское правительство обещало Эверест англичанам. Если
швейцарцы думали сделать еще попытку, надо было делать ее в этом же, 1952
году, когда они одни имели разрешение. Вернувшись летом на родину, они
обсудили вопрос и приняли решение: повторная попытка состоится...
Только двое участников весенней экспедиции смогли приехать во второй
раз: Габриель Шевалье, возглавивший новый отряд, и Раймон Ламбер, -- его,
мне кажется, не удалось бы удержать, даже если бы его связали и сели на него
верхом. С ними приехали четверо новых спутников: Артур Шпехель, Густав
Гросс, Эрнест Рейсе и Жан Бузио, а также фотограф-альпинист Норман
Диренфурт, сын знаменитого швейцарского исследователя Гималаев32, принявший
американское гражданство. Пригласили и меня, не только в качестве сирдара,
но и в качестве полноправного члена экспедиции, и я с гордостью принял
почетное приглашение. Как и в прошлый раз, я составил шерпский отряд в
Дарджилинге, причем в него вошли многие участники весеннего похода. В начале
сентября мы опять были в Катманду.
По числу участников экспедиция несколько уступала предыдущей, но зато
снаряжения стало больше. Весной некоторых припасов оказалось в обрез, и
швейцарцы решили на этот раз запастись поосновательнее, тем более что осенью
обычно холоднее. В результате наш караван насчитывал около четырехсот
человек -- швейцарцев, шерпов и непальцев-носильщиков; и если я раньше
сравнивал одну экспедицию с военным отрядом, то теперь можно было говорить о
целой армии. Я не помню, чтобы хоть одна экспедиция выступила в поход совсем
без осложнений и затруднений. На этот раз речь идет о Диренфурте. Из-за
своего американского паспорта он никак не мог получить непальскую визу и в
ожидании ее все еще сидел в Индии. Мы оставили шерпа Анг Дава дожидаться его
в Катманду в течение двух недель и доставить к нам, если все наладится.
Всю вторую половину сентября мы шагали вверх-вниз по горам Непала.
Муссон начался в этом году с опозданием, а потому задержался дольше; большую
часть времени стояла отвратительная погода. Столько дождя и грязи я не видал
за всю мою жизнь. Многие заболели, в том числе Шевалье. А когда мы подошли к
Солу Кхумбу, стало совсем плохо -- по мере подъема мы столкнулись не только
с сыростью, но и с холодами, и непальские носильщики чувствовали себя без
специальной одежды все хуже. На четырнадцатый день мы преодолели перевал на
высоте примерно 4000 метров, называющийся Шамунг-Намрекпи Ла, что в старину
толковалось как "перевал, где ваша шляпа касается неба". Здесь было как в
хорошую бурю на высокой горе.
Многие непальцы совершенно выбились из сил, а двое даже умерли позднее
-- печальное начало для экспедиции.
Все это привело к тому, что многие носильщики ушли. Впрочем, мы
заблаговременно сообщили в Кхумбу, что нам нужны шерпы-носильщики. Когда
отряд к концу месяца пришел в Намче-Базар, муссон прекратился и на небе не
было ни облачка. Снова мы, шерпы, свиделись со своими семьями и друзьями. Я
навестил мать и сестер. Снова были пляски, веселье, чанг. Как и весной, мы
наняли много местных шерпов взамен непальцев и выступили со всем нашим
грузом дальше. Мне кажется, я никогда не видел вершину Эвереста так
отчетливо, как в те дни: ветер почти совершенно очистил черную скалу от
снега, оставив лишь легкое белое облачко вокруг самой макушки.
Базовый лагерь разбили, как обычно, в верхней части ледника Кхумбу,
после чего стали прокладывать путь через ледопад. Все изменилось за лето,
приходилось искать новый маршрут, но приобретенный опыт значительно облегчал
работу. Мы приготовились также к преодолению трещин, захватили с собой из
Намче-Базара жерди и доски и сооружали из них мостики. А для большой трещины
в верхней части ледопада, которая причинила нам столько хлопот, припасли
