совсем не для того, чтобы упрекать наших добрых друзей и товарищей по
экспедиции. Не было человека счастливее меня, когда все недоразумения
остались наконец позади. В качестве сирдара и восходителя я постоянно
оказывался между двух огней и совсем не чувствовал себя приятно в таком
положении.
В базовом лагере кипела работа: поступали и сортировались все новые
грузы, кругом вырастали палатки. Лагерь напоминал целое поселение. Здесь
собралось множество людей -- не только непосредственные участники
экспедиции, но и сотни местных шерпов, мужчин и женщин.
Почти сразу же начал подниматься вверх по ледопаду отряд во главе с
Хиллари. Я в это время работал в основном с майором Уайли, следил, чтобы
бесперебойно шла заброска многотонного груза. За каждым участником
экспедиции были закреплены строго определенные обязанности -- одни
прокладывали маршрут через ледопад, другие переносили грузы, третьи отвечали
за кислородное обеспечение, радио и фотоаппаратуру, медикаменты и т. д. В
это время врачи начали проводить медосмотр, и выяснилось, к несчастью, что у
одного из шерпов-ветеранов, Гьялтсена, небольшие шумы в сердце. Ему не
разрешили идти выше. Таким образом, наш отряд сократился на три человека,
если считать Жокея и Анг Дава; правда, тут подоспел Дава Тхондуп. Выше
базового лагеря должно было работать всего около сорока носильщиков; из них
человек двадцать пять на участке от Западного цирка и дальше.
Мы получали почту еженедельно; с ней приходили письма от Анг Ламу и
моего друга Митры. Новости были невеселые: Митра созвал собрание, чтобы
наладить сбор средств для моей семьи, но там было много разговоров и
никакого толку, и теперь Анг Ламу беспокоилась за будущее. "Деньги, деньги,
-- думал я. -- От них не спасешься даже на вершине величайшей из гор". Но
что я мог поделать? Ничего. Вместе с тем я не мог позволить домашним заботам
отвлекать меня. Это может показаться жестоким и эгоистичным, но я благодарен
горам за то, что они помогают мне забывать обо всем остальном, о всяких
житейских затруднениях, даже о семье и доме; я думаю лишь о предстоящем мне
деле. В базовом лагере и во все последующие дни только одна мысль занимала
меня -- Эверест, взять Эверест.
Думаю, что нет смысла вдаваться во все детали последовавших нескольких
недель. Это уже сделано полковником Хантом в его прекрасной книге. Мы
проложили маршрут по ледопаду -- проложили заново, потому что лед постоянно
смещается. Вдоль маршрута выстроились вехи с флажками. Были вырублены
ступени, закреплены веревки, через трещины переброшены лестницы и деревянные
мостики, и потянулась нескончаемая цепочка шерпов-носильщиков -- сначала в
лагерь 2 на ледопаде, а затем в лагерь 3 у начала цирка. Погода стояла
обычная для середины весны: с утра ясно, под вечер облачность и небольшой
снег. Не было ни жестоких бурь, ни страшного ветра, ни морозов, которые мне
пришлось испытать осенью. График был составлен так, что бригады чередовались
на самой тяжелой работе и каждый из нас время от времени спускался из
верхних лагерей вниз, не только до базы, но даже еще дальше по леднику до
селения Лобудже. Здесь бил ключ, окруженный весенней зеленью; благодаря
меньшей высоте люди могли быстрее восстанавливать силы. Мне кажется, успех
экспедиции во многом объясняется тем, что было время для таких вещей.
Швейцарцам, как вы помните, приходилось постоянно спешить.
Между тем полковник Хант разрабатывал план восхождения на верхнюю часть
горы, и наступил день, когда он сообщил в базовом лагере о своих наметках.
Еще до начала экспедиции мне обещали, что я буду включен в штурмовую группу,
если позволит здоровье. Теперь я прошел медицинскую проверку, и врачи
объявили, что я здоровее любого другого. Таким образом, я получал
возможность пойти на штурм, о чем так мечтал и молился. Для взятия вершины
отобрали еще троих: Эванса и Бурдиллона (первая связка) и Хиллари (мой
партнер). Как именно мы должны были действовать, я объясню позднее. В случае
неудачи наших двоек намечалось организовать третью; однако это сулило немало
трудностей, и все надеялись, что такой надобности не будет.
Я был счастлив, как только может быть счастлив человек, но далеко не
все шерпы разделяли мой восторг. Вершина ничуть не влекла их к себе, и они
не могли понять меня.
-- Ты сошел с ума, ау Тенцинг, -- говорили они мне. "Ау" значит "дядя";
так они стали звать меня в то время. Конечно, это звучало дружески и
уважительно, но заставляло меня чувствовать себя чуть ли не стариком. Они не
уставали твердить: -- Ты с ума сошел, ау Тенцинг. Ты погубишь себя, а как мы
сможем потом, смотреть в глаза ание (тете) Анг Ламу?
-- Не нойте, словно старые бабы, -- отвечал я. -- Все будет в порядке.
-- Но даже если ты останешься цел, взойдешь на вершину и благополучно
спустишься обратно -- все равно в этом ничего нет хорошего. Ты только у нас
хлеб отобьешь.
-- Что вы такое говорите?!
-- Если Эверест возьмут, не будет больше экспедиций, не будет работы.
-- Это вы сошли с ума, -- сердился я. -- Если возьмут Эверест, о
Гималаях заговорят во всем мире. Тогда экспедиций и работы станет больше,
чем когда-либо.
Потом я просто перестал с ними спорить.
С момента распределения и до самого конца мы с Хиллари составляли одну
двойку. От нас не требовали тяжелой работы. Мы должны были беречь силы и
заботиться о том, чтобы быть в наилучшей форме. Пока остальные прокладывали
путь по склону Лхоцзе, мы все время ходили туда и обратно между базовым
лагерем и Западным цирком, перенося легкие грузы, тренируясь с кислородом и
помогая молодым шерпам-новичкам преодолевать крутой ледопад. Сколько раз мы
проделали этот путь, не знаю, но помню, что мы однажды прошли от базы до
лагеря 4 и обратно за один день; понятно, что это не удалось бы, если бы мы
не шли быстро. Хиллари превосходный альпинист, обладает большой силой и
выносливостью; хорошо он шел по снегу и льду, в чем много практиковался в
Новой Зеландии. Как и положено людям дела, особенно англичанам, он мало
говорил, но это не мешало ему быть хорошим и веселым товарищем. Шерпы любили
его -- он всегда был готов делиться своими продуктами и снаряжением. Сдается
мне, что мы составляли довольно комичную пару; Хиллари на целых двадцать
сантиметров выше меня. Впрочем, это нам никогда не мешало. В совместных
восхождениях мы отлично сработались, и из нас получилась сильная, надежная
связка.
Расскажу об одном случае, показывающем, как мы работали вместе. Уже под
вечер мы спускались, страхуя друг друга, по ледопаду из лагеря 2 в лагерь 1;
Хиллари впереди, я за ним. Мы пробирались между высокими ледяными сераками,
как вдруг снег под ногами Хиллари подался, и он провалился в трещину, крича:
"Тенцинг! Тенцинг!" К счастью, веревка, которой мы страховались, была
натянута, и я не растерялся -- всадил ледоруб в снег и упал плашмя рядом.
Мне удалось остановить падение Хиллари -- он пролетел всего около пяти
метров, -- а затем постепенно вытащить его наверх. Я протер дыру в
рукавицах, поднимая своего напарника, однако руки не пострадали. Хиллари
тоже был невредим, если не считать небольших ссадин. "Шабаш, Тенцинг! Хорошо
сделано!" -- поблагодарил он меня. Когда мы вернулись в лагерь, он рассказал
остальным, что, "не будь Тенцинга, пришел бы мне конец сегодня". Это была
высокая похвала, и я радовался тому, что смог его выручить. Вообще-то во
всем этом не было ничего необычного. Без несчастных случаев в горах не
обходится, и восходители должны быть всегда готовы помочь друг другу.
В цирке мы разбили лагеря 3, 4 и 5 поблизости от тех мест, где годом
раньше останавливались швейцарцы. Осенью 1952 года, спеша спуститься вниз,
они оставили в лагере 4 немало продовольствия и снаряжения; порывшись
немного в снегу, я обнаружил теперь оставленное. Надо сказать, что мы
пользовались имуществом швейцарцев на протяжении всего восхождения, начиная
со штабелей дров у базы и кончая наполовину израсходованными кислородными
баллонами у самой вершины.
Впрочем, у меня лично и без того было немало вещей, полученных в
предыдущей экспедиции. Несмотря на превосходное качество британского
снаряжения, я уже привык к швейцарскому и предпочитал его. Особенно мне
нравились меховые сапоги -- они так чудесно согревали ноги и были к тому же
покрыты водонепроницаемым брезентом в отличие от английской обуви -- и
швейцарская палатка, в которой я чувствовал себя почти как дома.
Пока мы с Хиллари работали в цирке и на ледопаде, другие участники
прокладывали путь к Южному седлу. Они шли в основном, так же как мы осенью,
после гибели Мингмы Дордже, по склону Лхоцзе вверх, затем к верхушке
Контрфорса женевцев. Как и швейцарцы, англичане разбили на этом отрезке два
лагеря. На это ушло около трех недель, и, конечно, чем выше, тем медленнее
продвигался передовой отряд. Под воздействием высоты состояние здоровья
некоторых участников значительно ухудшилось; Майклу Уэстмекотту и Джорджу
Бенду пришлось в конце концов спуститься вниз. Оба были отличные альпинисты,
а Уэстмекотта я считал лучшим в экспедиции по технике лазанья. Интересно,
что они были оба самые младшие по возрасту среди англичан; я часто замечал,
что молодые люди, как бы сильны и ловки они ни были, обычно переносят
высокогорное восхождение гораздо хуже, чем старшие, уже имеющие опыт работы
на больших высотах.
Разумеется, не родился еще тот человек, который не испытывал бы никаких
трудностей на такой горе, как Эверест. Человеку грозит истощение,
обмораживание, ему не хватает воздуха. Головная боль, воспаление горла,
потеря аппетита, бессонница... На большой высоте англичанам, чтобы хоть
немножко отдохнуть, приходилось пользоваться снотворными пилюлями. Мне было
легче, чем большинству остальных, возможно благодаря моему знаменитому
"третьему легкому". Конечно, я не мог взбежать бегом вверх по горе, однако и
на этот раз, как это бывало раньше, я чувствовал себя по мере подъема все
лучше и лучше.
Все время что-нибудь делать, постоянно быть чем-нибудь занятым -- вот в
чем секрет моей невосприимчивости к болезням и холоду. Проверять снаряжение,
следить за палатками, греть снеговую воду для питья... А если уж совсем
нечего делать, то я стучу ногами и руками о камень или лед. Непрерывно
двигаться, поддерживать циркуляцию крови, борясь с горной болезнью. Думаю, в
этом одна из причин того, что у меня никогда не было головной боли и рвоты.
И никогда я не принимал снотворных порошков. Если заболевало горло, то я
полоскал его теплой водой с солью. На очень большой высоте всегда пропадает
аппетит, приходится заставлять себя есть, зато из-за сухости разреженного
воздуха часто мучит страшная жажда. Мой опыт говорит, что в таких случаях
хуже всего есть снег или пить холодную снеговую воду -- от этого только
сильнее пересыхает и воспаляется горло. Гораздо лучше чай, кофе или суп. Но
еще больше понравился нам во время восхождения 1953 года лимонный сок,
который мы разводили из порошка в теплой воде с сахаром. В предвершинной
части горы мы поглощали столько этого напитка, что я стал называть нашу
экспедицию "лимонной".
Работа на склоне Лхоцзе продвигалась успешно, и на пути к Южному седлу
появились лагеря 6 и 7. Порой разыгрывалась буря, и приходилось
приостанавливать восхождение; порой дела не ладились, и полковник Хант
ругался на чистейшем хинди. В основном же все шло хорошо.
К 20 мая передовой отряд был уже готов выступить из лагеря 7 на Южное
