тому, чтобы согреть нас и устроить поудобнее. Лоу уже напоил нас кофе,
теперь Нойс принес чай. Видно, он очень волновался и опрокинул примус, когда
кипятил воду, потому что чай был с сильным привкусом горючего, но это не
имело никакого значения. Глотая этот чай, я думал, что он для меня вкуснее
самых свежих сливок, потому что приготовлен от души. Конечно, нас засыпали
вопросами, но в тот момент мы долго были не в силах отвечать. Мы нуждались в
отдыхе. Становилось темно и холодно, мы забрались в свои спальные мешки,
Хиллари в одной палатке с Лоу и Нойсом, я в другой палатке с Пасангом. Я
лежал тихо, дыша "ночным кислородом", и старался уснуть. Я чувствовал себя
ача -- хорошо, но сильно устал. Было трудно и думать и чувствовать.
"Настоящая радость, -- подумал я, -- придет позже".
"ТЕНЦИНГ, ЗИНДАБАД!"
И радость пришла. А за ней и кое-что другое. Но сначала радость.
На следующий день снова выдалась замечательная погода, сияло солнце. И
хотя мы, конечно, устали и ослабели после трехдневного пребывания на такой
высоте, мы совершили длинный переход вниз с Южного седла в приподнятом
настроении. Англичане оставили большую часть своих вещей в лагере 8, я же
нес три-четыре сумки со снаряжением, флягу и один из двух фотоаппаратов Лоу,
забытый им от волнения. В пути яам встречались поджидавшие нас друзья. В
лагере 7 майор Уайли и несколько шерпов; ниже лагеря 6 -- Том Стобарт со
своим киноаппаратом. В лагере 5 собрались еще шерпы, в том числе Дава
Тхондуп и мой молодой племянник Гомбу. Каждая новая встреча сопровождалась
взволнованными разговорами; в лагере 5 шерпы напоили нас чаем и настояли на
том, чтобы нести мой груз всю остальную часть пути.
Наконец, в лагере 4, на передовой базе экспедиции, нас ожидала основная
группа. Они поспешили навстречу, едва мы ступили на длинный снежный склон
цирка, и мы сначала не показали виду, что возвращаемся с победой. Однако,
когда оставалось около пятидесяти метров, Лоу уже не мог больше
сдерживаться, поднял вверх руку с отставленным большим пальцем и указал
зажатым в другой руке ледорубом в сторону вершины. С этой минуты началось
ликование, какого, сдается мне, Гималаи не наблюдали за всю свою историю. В
тяжелых ботинках, по глубокому снегу товарищи спешили нам навстречу чуть ли
не бегом. Хант обнял Хиллари и меня. Я обнял Эванса. Все обнимали друг
друга.
-- Это правда? Это правда? -- твердил Хант снова и снова. И опять
восторженно обнимал меня. Глядя на нас со стороны в ту минуту, никто не
увидел бы какого-либо различия между англичанами и шерпами. Все мы были
просто восходители, успешно штурмовавшие вершину.
Несколько часов мы пили, ели и отдыхали -- и рассказывали, рассказывали
без конца, это был чудесный вечер, наверное, самый счастливый в моей жизни.
Я не знал в тот момент, что уже тогда произошли события, вызвавшие
впоследствии немалые осложнения и недоразумения. Незадолго до того индийское
радио передало неверное известие, будто мы потерпели неудачу. Теперь
англичане послали победную весть -- гонец доставил ее в Намче-Базар, а
оттуда по радио сообщили в Катманду. Но телеграмма была зашифрована и
адресована лично английскому послу, который переправил ее в Лондон, а других
известил только спустя сутки. Насколько я понимаю, англичане хотели, чтобы
первой узнала новость королева Елизавета, а последующее опубликование
известия должно было явиться звеном коронационных торжеств. Для англичан это
подошло как нельзя лучше, восторгам и ликованию не было предела, зато для
многих жителей Востока получилось как раз наоборот: они узнали новость с
опозданием на день, и притом с противоположного конца света. В таком
положении оказался даже король Непала Трибхувана, в чьей стране находится
Эверест!
Я уже сказал, что ничего не знал в тот момент -- я сам мог бы сразу же
послать шерпского гонца в Намче-Базар, и, возможно, все получилось бы иначе.
Но я спросил себя: "Зачем?" Я работал на англичан: как говорим мы, шерпы, я
"ел их соль". Они организовали экспедицию -- почему бы им не действовать
по-своему в дальше? Итак, я не стал посылать никакого гонца и допросил
остальных шерпов не сообщать никому новость, пока она не будет обнародована.
А позднее стали болтать, будто я поступил так потому, что меня подкупили
англичане, говорили даже, что меня подкупили, чтобы я говорил, будто Эверест
взят, тогда как на деле мы не взяли его. На первое из этих обвинений отвечу
только, что это совершенная неправда. Второе обвинение настолько
смехотворно, что на него и отвечать не стоит.
Говоря, что я не послал никакой вести, я имею в виду официальное
сообщение, предназначенное для опубликования. Впервые за много недель я был
в состоянии думать о чем-то помимо восхождения, помимо ожидавшей меня
вершины. Мои мысли обратились к любимым, которые ждали меня дома, и в эту
ночь в лагере 4 один из моих друзей написал с моих слов письмо Анг Ламу.
"Это письмо от Тенцинга, -- говорилось в нем. -- Вместе с одним англичанином
я достиг вершины Эвереста 29 мая. Надеюсь, вы будете рады. Больше писать не
могу. Простите меня". После этих слов я подписал свое имя.
В лагере 4 я провел одну ночь. Половину ночи мы праздновали, половину
-- отдыхали. На следующее утро я думал только о том, чтобы завершить спуск
-- за один день прошел вниз по цирку и ледопаду, затем до базового лагеря
вместе с шерпами Анг Черингом и Гомбу, моим племянником. "Теперь я свободен,
-- думал я все время. -- Эверест освободил меня". Я был счастлив, потому что
не знал, насколько ошибаюсь... В базовом лагере я также провел лишь одну
ночь, после чего прошел больше шестидесяти километров вниз по ледникам и
долинам до Тами повидать мать. Я рассказал ей о нашей победе, и она была
очень обрадована. Глядя мне в лицо, мать сказала:
-- Сколько раз я отговаривала тебя ходить на эту гору! Теперь тебе не
надо больше идти туда.
Всю свою жизнь она верила, что на вершине Эвереста обитают золотая
птичка и лев из бирюзы с золотой гривой, -- пришлось разочаровать ее, когда
она спросила меня об этом. Зато на вопрос, видел ли я с вершины Ронгбукский
монастырь, я смог ответить утвердительно, и это очень порадовало ее.
Я пришел в Тами один и провел здесь два дня с матерью и младшей
сестрой. Впервые с самого детства я пробыл так долго в родной деревне. Все
приходили повидаться со мной, чанг лился рекою, и я готов сознаться, что
"утратил спортивную форму", как говорят англичане. Но затем, памятуя о своих
обязанностях, подобрал около ста носильщиков для доставки снаряжения обратно
в Катманду и отправился с ними в Тьянгбоче. Перед уходом я спросил мать, не
согласится ли она пойти со мной в Дарджилинг и поселиться там у меня. Она
ответила: "Это было бы неплохо, но я очень стара, тебе будет слишком много
хлопот со мной". Как я ни настаивал, она продолжала отказываться. Пришлось
мне еще раз расстаться со своей ама ла. Зато по пути из Тами в Тьянгбоче я
встретил старшую сестру Ламу Кипу с мужем и двумя дочерьми, и они
согласились переехать ко мне.
Тем временем экспедиция группа за группой возвращалась с горы в
Тьянгбоче, и здесь царило страшное возбуждение и переполох. Было очень
трудно найти достаточное количество носильщиков -- близился период муссона,
дождей, и мало кто соглашался идти с нами. К тому же взятие Эвереста вызвало
почти столько же огорчения, сколько радости; шерпы опасались, что теперь не
будет больше экспедиций, не будет работы. А ламы (они всегда относились
неодобрительно к попыткам взять Эверест) пророчили, что наш успех навлечет
на всех немилость богов. Наконец нам удалось кое-как все уладить, и мы
приготовились выступить в путь. Полковник Хант заявил, что пойдет впереди
главного отряда. Ему предстояли срочные дела, в том числе согласование моей
поездки в Англию. Этого я не предвидел. Думая о будущем, я представлял себе
только, что вернусь в Дарджилинг, отдохну, а затем, если хватит денег,
построю себе новый домик. Я все еще не имел ни малейшего представления о
том, что меня ожидало.
Очень скоро, однако, я обнаружил, что отныне вся моя жизнь пойдет
иначе. Уже в Тьянгбоче мне вручили телеграмму от Уинстона Черчилля, а затем
последовал целый поток посланий. Мне и самому хотелось отправить одно
послание: передать Анг Ламу, чтобы она вместе с дочерьми встречала меня в
Катманду. Я сказал об этом майору Уайли, добавив, что сам заплачу гонцу. Как
всегда, он охотно вызвался помочь мне: послание было отправлено за счет
экспедиции. И в последующие дни нашего долгого путешествия до Катманду Уайли
всячески заботился обо мне: давал добрые советы, помогал объясняться с
иностранцами и отвечать на письма.
-- Вы видите теперь, какая жизнь вам предстоит, -- говорил он мне.
А между тем это было только начало, меня ожидал еще не один горький
урок.
Мы шли вверх и вниз по холмам и долинам Непала. С каждым днем толпы
встречающих и восторги все возрастали. Спустя примерно десять дней, когда
нас отделяло от Катманду восемьдесят километров, я получил приятную новость,
что Анг Ламу уже прибыла туда с девочками. Однако большинство людей
приходило к нам не с новостями, а за новостями. Вскоре я шел в окружении
целого отряда журналистов. Были здесь непальцы, индийцы, англичане,
американцы, и кроме рассказа о восхождении многие из них добивались от меня
всякого рода заявлений по национальным и политическим вопросам. Майор Уайли
заранее предупредил меня, что так будет, и посоветовал быть осторожным;
теперь я всячески старался следовать его совету.
Это было нелегко. Множество людей вертелось вокруг, засыпая меня целым
градом вопросов, причем на половину вопросов они, сдается мне, тут же сами и
отвечали. В Хуксе я дал интервью Джеймсу Бэрку из журнала "Лайф", купившему
у "Тайме" право на информацию об экспедиции для Америки. Несколько позже я
встретился с корреспондентом "Юнайтед Пресс Ассошиэйшнс" Джоном Главачеком,
с которым впоследствии подписал договор на серию статей. Англичане были в
этом отношении связаны: перед началом экспедиции они подписали соглашение,
что все их рассказы и фотографии будут считаться собственностью всей
экспедиции в целом, которая, в свою очередь, имела контракт с "Тайме". Я же,
хотя и считался членом эксцедиции, не был связан таким обязательством и мог
заключать сделки по своему выбору. В Катманду и позднее в Нью-Дели по этому
поводу были споры и дискуссии. Полковник Хант убеждал меня присоединиться к
контракту с "Тайме". Однако я отказался. Впервые за всю мою жизнь у меня
появилась возможность заработать крупную сумму денег, и я не видел, почему
бы мне не воспользоваться этой возможностью.
Но это были все мелочи. Настоящие осложнения начались в Дхаулагхате,
немного не доходя Катманду, где навстречу нам вышла целая толпа непальцев и
чуть не увела меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали, были ли
это коммунисты, но я просто не знаю этого. Зато я знаю, что они были
националисты, притом фанатики, что их ничуть не интересовал Эверест и
действительные обстоятельства его взятия, а только и исключительно политика.
Они добивались от меня, чтобы, я назвался непальцем, не индийцем. И еще --
чтобы я заявил, что достиг вершины раньше Хиллари. Я ответил им, что не
заинтересован в политике и в ссорах с англичанами, и попросил оставить в
покое. "До сих пор, -- сказал я им, -- никому не было дела до моей
национальности. С чего вдруг такой" интерес теперь? Индиец, непалец -- какая
разница?" Я пытался внушить им то же самое, что сказал в интервью Джеймсу
