Бэрку: "Все мы члены одной большой семьи -- Хиллари, я, индийцы, непальцы,
все люди на свете!"
Однако они никак не хотели угомониться. Они чуть не свели меня с ума.
Они сами подсказывали мне ответы и заставляли подписывать бумаги, которых я
даже не мог прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня отделили
от моих товарищей, толкали и вертели, словно куклу. "Чего они хотят от меня?
-- удивлялся я. -- Знай я, что дело обернется таким образом, я оставался бы
у себя в Солу Кхумбу".
20 июня наш отряд спустился с предгорий на Непальскую равнину. В
Банепе, где начинается шоссе, меня усадили в "джип" и заставили переодеться
в непальскую одежду. К этому времени я до того устал и растерялся, что
позволял делать с собой все что угодно. В каждом городе и деревне, через
которые мы проезжали, происходили торжественные встречи. Толпы людей
размахивали флажками и вымпелами. "Тенцинг, зиндабад!" -- кричали они. "Да
здравствует, Тенцинг!"
Конечно, мне были приятны такие горячие приветствия. Однако признаюсь,
что предпочел бы вернуться домой тихо и мирно, как это бывало всегда до тех
пор.
В пяти километрах от Катманду меня поджидали жена и дочери; мы крепко
обняли друг друга, счастливые завоеванной победой. Анг Ламу обернула вокруг
моей шеи кхада -- священный платок. Пем-Пем и Нима повесили мне на плечи
гирлянды, я рассказал Ниме, что положил ее карандашик там, где она просила.
Оказалось, что в течение последних недель у них была почти такая же
суматошная жизнь, как у меня. Великую новость они узнали в Дарджилинге
только утром 2 июня, в дождливый серый день, от друзей, услышавших ее по
радио. С этой минуты жизнь их совершенно изменилась. Важные чиновники
приходили к ним с визитом, почта приносила множество посланий, строились
всевозможные планы. По всему городу распространялись мои фотографии, а
Рабиндранат Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про меня песню,
которую скоро распевали на всех улицах. Все это очень радовало моих родных,
но больше всего им хотелось получить весточку от меня; между тем письмо, в
котором я просил их приехать в Катманду, так и не дошло. Анг Ламу и сама
собиралась ехать, только боялась, что я рассержусь, если она сделает это, не
договорившись предварительно со мной.
-- Почему нет телеграммы от моего мужа? -- спрашивала она то и дело, --
Я дам десять рупий тому, кто доставит мне ее с почты.
Но телеграмма все не шла (я так и не смог выяснить, что с ней
случилось), и, прождав одиннадцать дней, Анг Ламу решила ехать, будь что
будет. У нее не было ни денег, ни подходящей одежды, но Митра дал ей сто
рупий, заработанных на продаже моих фотографий, да потом раздобыл еще
четыреста рупий на поездку с помощью миссис Гендерсон и других друзей. Анг
Ламу выехала из Дарджилинга с дочерьми и прибыла в Катманду самолетом через
Патну, опередив меня на четыре дня. С ними прилетели Пасанг Пхутар (уже
третий), ветеран-горец, наш близкий друг и родственник, и Лакпа Черинг,
представлявший нашу ассоциацию.
Впрочем, в тот сумасшедший день, когда я сам добрался до Катманду, у
нас вовсе не было времени переговорить обо всем этом. Не прошло и нескольких
минут, как меня оторвали от родных и усадили вместо "джипа" в коляску,
запряженную лошадьми; туда же сели другие восходители, которых я не видел
некоторое время, в том числе Хант и Хиллари. И вот мы двинулись через город,
окруженные еще невиданной толпой. Нас осыпали рисом, цветной пудрой,
монетами, причем монеты колотили меня по черепу так, что я стал опасаться
головной боли. Спастись от них было невозможно, потому что я не мог смотреть
во все стороны одновременно. Большую часть времени я стоял в коляске,
улыбаясь и сложив ладони в традиционном древнем индийском приветствии
намаете.
Событий было столько, что трудно вспомнить, что происходило раньше, что
позже.
Прямо в нашей испачканной экспедиционной одежде нас доставили в
королевский дворец. Здесь участников восхождения приветствовал король
Трибхувана, он вручил мне Непал Тара (Непальскую Звезду) -- высшую награду
страны; Хант и Хиллари получили другие награды. Как и многие другие
обстоятельства этого времени, вопрос о почестях и полученных знаках отличия
дал повод к осложнениям и недоразумениям. Дело в том, что в то самое время,
когда мне вручили одну непальскую награду, а Ханту и Хиллари -- другую, не
столь высокую, из Англии поступило сообщение, что королева возвела их в
дворянское звание, а в отношении меня ограничились медалью Георга VI. Шум,
поднятый вокруг всего этого, был не только нежелательным, но просто
бессмысленным. После того как Индия стала независимой, ее правительство,
подобно американскому правительству ранее, запретило своим гражданам
принимать иностранные титулы. Таким образом, если бы королева и удостоила
меня такой чести, то я сам и моя страна оказались бы только в неловком
положении. Лично для меня это было каи чаи на -- совершенно безразлично;
дворянское звание не прибавило бы мне ни ума, ни красы. Поняв причину, я
ничуть не чувствовал себя обиженным или задетым.
Политика, политика... Внезапно со всех сторон начались осложнения.
Непальцы отнеслись ко мне замечательно, они встретили меня так, что я не
забуду, даже если проживу сто жизней. Однако в своих усилиях сделать из меня
героя они зашли чересчур далеко: они почти совершенно пренебрегали
англичанами, вместо того чтобы отнестись к ним как к почетным гостям.
Слишком многие непальцы говорили глупые вещи, стараясь извратить факты в
своих политических целях. Каких только диких выдумок не было: и что я тащил
Хиллари на себе до вершины, и что он вообще не дошел до верха, и что я чуть
ли не один совершил все восхождение. А тут еще эти нелепые заявления,
которые меня заставили подписать, воспользовавшись моей растерянностью.
Кончилось тем, что полковник Хант вышел из себя и заявил, что я не только не
герой, но с точки зрения техники лазанья вообще второразрядный альпинист. А
это, разумеется, только подлило масла в огонь.
Непальские и индийские журналисты ходили за мной по пятам.
Руководствуясь политическими мотивами, кое-кто пытался заставить меня
высказаться против англичан, а я, обидевшись на слова Ханта, и в самом деле
сказал кое-что, о чем позже сам сожалел. К счастью, добрая воля в наших
сердцах восторжествовала. Ни англичане, ни я сам не хотели, чтобы великое
событие было превращено в нечто мелкое и жалкое. И вот мы собрались 22 июня
в канцелярии премьер-министра Непала и составили заявление, призванное
положить конец всем разнотолкам. Один экземпляр, предназначенный для
Хиллари, подписал я, другой -- для меня -- подписал Хиллари. Вот что
написано в том экземпляре, который хранится у меня сейчас:
"29 мая мы с шерпом Тенцингом вышли из нашего верхнего лагеря на
Эвересте на штурм вершины.
Во время восхождения на Южную вершину то один, то другой из нас шел
впереди.
Мы перешли через Южную вершину и стали подниматься по предвершинному
гребню. Мы достигли вершины почти одновременно.
Мы обняли друг друга, счастливые своей победой; затем я сфотографировал
Тенцинга с флагами Великобритании, Непала, Объединенных Наций и Индии. Э.
П.Хиллари"
Каждое слово в этом заявлении есть истинная правда. Именно так -- мы
достигли вершины {почти одновременно}. И так оно и оставалось до настоящего
времени, когда по причинам, которые я уже изложил, мне кажется правильным
рассказать все подробности.
Наряду с вопросом о том, кто первый достиг вершины, было много толков и
споров относительно моей национальности. "Какое это имеет значение? --
спрашивал я снова и снова. -- При чем тут национальность и политика, когда
речь идет о восхождении па гору?" Но разговоры не прекращались, и я решил
обратиться к премьер-министру мистеру Коирала. Я сказал ему:
-- Я люблю Непал. Я родился здесь, это моя страна. Но теперь я уже
давно живу в Индии. Мои дети выросли там, и мне надо думать об их
образовании, об их будущем.
Мистер Коирала и остальные министры отнеслись ко мне приветливо, с
полным пониманием. Они не пытались, подобно некоторым другим, оказывать
давление на меня, а только сказали, что если я захочу остаться в Непале, то
получу дом и другие льготы; далее они пожелали мне успеха и счастья
независимо от того, каким будет мое решение. Я остаюсь им глубоко благодарен
за готовность помочь, когда я оказался в затруднительном положении. Как я
сказал тогда для печати: "Я рожден из чрева Непала, а вырос на коленях
Индии". Я люблю обе страны, чувствую себя сыном их обеих.
В Катманду мы оставались около недели, и каждый день устраивались новые
торжества, новые церемонии, но происходили также новые осложнения. На этот
раз мы, шерпы, спали не в гараже, а в непальской правительственной
гостинице, так что в этом отношении все было в порядке. Впрочем, не совсем в
порядке -- приходилось защищать нас от толпы, которая осаждала экспедицию.
На один из вечеров в английском посольстве был назначен прием. Я
получил приглашение, но отказался прийти; как и многое другое, это вызвало
всевозможные пересуды, поэтому я объясню причину отказа. Дело в том, что
годом раньше, находясь в Катманду вместе со швейцарцами, я пережил здесь
неприятность. Из-за какой-то путаницы с организацией экспедиции я оказался
однажды без ночлега и обратился тогда в английское посольство, поскольку
останавливался там вместе с Тильманом в 1949 году. Меня ожидало
разочарование: полковник Пруд, первый секретарь посольства, указал мне на
дверь. Меня это сильно обидело, а так как в 1953 году полковник Пруд
по-прежнему работал в посольстве, я не счел для себя возможным принять
приглашение. Такова единственная причина моего отказа, он вовсе не был
задуман как недружественный жест в отношении моих товарищей по Эвересту.
Но вот я оставил Катманду, вылетев в Калькутту в личном самолете короля
Трибхувана. Вместе со мной летели только моя семья и Лакпа Черинг, который
стал для меня чем-то вроде советника. Остальные направились в Индию другими
путями. В Калькутте нас поместили в Доме правительства -- снова празднества,
приемы, приветствия... Среди встретивших нас здесь был мой добрый друг Митра
-- я вызвал его по телеграфу из Дарджилинга. Первым делом я вручил ему
красный шарф Раймона Ламбера и попросил переслать в Швейцарию. В Калькутте
же я рассказал о восхождении для агентства "Юнайтед Пресс", с которым
подписал здесь контракт.
Несколько дней было похоже, что я не попаду в Англию. Мне казалось
неправильным ехать без Анг Ламу и дочерей, а у экспедиции не хватало денег
оплатить проезд всем. Правда, тут газета "Дейли Экспресс" предложила мне
совершить большое турне, обязавшись покрыть все расходы. Однако, подумав, я
отказался, так как опасался, что этому будет придан политический характер, а
после того, что случилось в Непале, я всячески избегал таких вещей. Вместо
этого я, все еще надеясь, что выход будет найден, отправился из Калькутты в
Нью-Дели, где собрались остальные участники экспедиции.
В Дели происходило то же, что в Катманду и Калькутте, только в еще
больших масштабах. На аэродроме состоялась грандиозная встреча -- такой
толпы я не видал за всю свою жизнь. Затем нас привезли в непальское
посольство и устроили там.
В тот же вечер состоялся прием у Неру. Настал великий момент, о котором
давным-давно говорил профессор Туччи в Тибете и о котором я думал в ту ночь
