не на самом леднике, где его унесло бы движением льда, а на морене рядом,
сложив на могиле каменную пирамиду. Печальные, возвращались мы в Дарджилинг.
Только теперь я заметил, что палец, который я так больно ушиб, пытаясь
схватить Фрея, был сломан -- первое мое серьезное повреждение за все годы в
горах.
Итак, думал я, мой возраст приближается к сорока. "Критический"
возраст. И хотя сам я отделался благополучно, мне пришлось участвовать в
трех экспедициях с человеческими жертвами... Нанга Парбат, Нанда Деви, пик
Канг... "Что будет дальше?" -- спрашивал я, и мне становилось не по себе.
Ведь мне еще оставалось два года до сорока.
НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ВЕСНОЙ)
Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг, Кашмир, Гархвал, Непал и даже
Тибет. Я исколесил всю карту. Я восходил на много гор, видел много
ландшафтов, пережил много приключений. Оставалось самое главное --
Чомолунгма, Великая. Прошло пять лет с тех пор, как я вообще видел ее -- во
время странного молниеносного похода с Денманом, -- и четырнадцать лет, как
я поднялся по ней на большую высоту и получил звание Тигра. Порой я начинал
сомневаться, удастся ли мне когда-нибудь еще побывать на ней. Или боги по
какой-то им одним известной причине навсегда увели меня от этой горы,
которая так дорога моему сердцу?
Но боги были милостивы. Я снова попал на Эверест -- снова и снова.
Последние годы моего "критического периода" стали великими годами моей
жизни.
Эверест, к которому я вернулся после многолетнего перерыва, был не тем
Эверестом, который я знал раньше. Теперь атаки велись не с севера, а с юга,
а восходить на гору с новой стороны -- это почти то же, что восходить на
совсем другую гору. Причины изменения маршрута были политические. Все же,
хотя гора стала в известном смысле новой, она оставалась давней знакомой для
меня -- даже в большей степени, чем та, к которой я четырежды подходил со
стороны Тибета и Ронгбука. Дело в том, что южный маршрут пролегает через
Солу Кхумбу, страну моего детства, и, хотя я никогда не пробовал совершать
восхождение с этой стороны, я ее знал лучше всего по своим мечтам и
воспоминаниям.
После восемнадцати долгих лет мне предстояло опять увидеть мать. Снова
я буду стоять возле нее на горных пастбищах, возле Тами и смотреть на "Гору,
через которую не может перелететь ни одна птица". Мне предстояло возвращение
домой в двух смыслах этого слова.
Как уже говорилось, в 1950 году Тильман и американец Чарлз Хаустон
прошли от Катманду через Солу Кхумбу к южному подножию Эвереста. В следующем
году Эрик Шиптон возглавил большую экспедицию для проверки возможностей
штурма с этой стороны. Ни один из этих отрядов не поднимался особенно
высоко. Тильман и Хаустон не имели необходимого снаряжения даже для
частичного восхождения, а Шиптону и его людям преградила путь большая
трещина на ледопаде, который спускается к леднику Кхумбу. К тому же первая
группа подтвердила мнение Мэллори, разглядывавшего этот путь сверху, с Лхо
Ла, много лет тому назад, что он тяжелее северного, а то и вовсе не
проходим.
Тем не менее, поскольку Тибет был закрыт, южный путь оказался
единственным. Оставалось либо штурмовать Эверест с юга, либо вовсе
отказаться от попыток.
Но к 1952 году изменился не только маршрут, изменилось кое-что еще. До
сих пор на протяжении всей истории восхождений Эверест оставался
исключительно "английской горой". Единственными представителями других
западных наций, побывавшими хотя бы вблизи горы, были Хаустон и датчанин
Ларсен, который в 1951 году прошел от Кхумбу до Ронгбука, однако никто,
кроме англичан, не ступал на саму гору. Теперь же предстояла перемена -- и
большая перемена. Ибо если Тибет в прошлом впускал только англичан, то Непал
был готов открыть доступ для альпинистов всех стран. И первыми прибыли
швейцарцы.
Для меня был великий день, когда эта новость дошла до Дарджилинга. Из
Швейцарии пришло два письма: одно прямо на мое имя, другое -- миссис
Гендерсон, секретарю Гималайского клуба; и в обоих меня просили быть
сирдаром. Мне предстояло не только попасть наконец снова на Эверест, но
совершить восхождение вместе с людьми, которых я предпочитал в горах всем
остальным. Конечно, я не знал всех членов экспедиции, однако встречал ее
руководителя Висс-Дюнана за несколько лет до этого в Дарджилинге. Двое
других, Рене Диттерт и Андре Рох, были моими старыми знакомыми по Гархвалу,
и я не сомневался, что остальные придутся мне по душе не меньше. Согласен ли
я? -- спрашивалось в письмах. С таким же успехом можно было спросить, хочу
ли я есть и дышать. Несколько дней я вел себя так, что Анг Ламу и девочки
сочли меня одержимым.
Финансовой стороной дела занимался Гималайский клуб, мне же поручили
подобрать шерпов. Швейцарцы хотели иметь тринадцать человек из Дарджилинга,
еще десять рассчитывали нанять в Солу Кхумбу. Однако я быстро убедился, что
далеко не все горели таким желанием, как я, пойти на Эверест. Прежде всего
они помнили неприятности с прошлогодней экспедицией Шип-тона. Многие
непальские носильщики утверждали тогда, что им выплатили жалованье не
полностью. К тому же произошел скандал из-за фотоаппарата, который не то
пропал, не то был украден. Наконец, по окончании экспедиции носильщики не
получили бакшиша.
Я возражал: "Допустим. Но какое это имеет отношение к швейцарцам?" И
тут оказалось, что многие были склонны обвинить во всем саму гору. Они
вообще не хотели идти туда. Эверест, мол, слишком велик, слишком опасен;
взять его с юга невозможно. Даже великий "тигр" Ангтаркай, сирдар 1951 года,
не хотел идти на этот раз. Он побился об заклад со мной на двадцать рупий,
что швейцарцы, как и люди Шиптона, никогда не одолеют большую трещину на
ледопаде Кхумбу.
В конце концов мне удалось собрать тринадцать надежных носильщиков, и
ранней весной -- "экспедиционный сезон" для всех шерпов-восходителей -- мы
выступили в путь, чтобы встретиться со швейцарцами в Катманду. Помимо тех,
кого я уже знал, приехали еще шесть альпинистов и двое ученых. Члены
экспедиции производили на меня впечатление не только сильных восходителей,
но и прекрасных людей. После 1947 года Диттерт и Рох участвовали в
нескольких других экспедициях и были теперь уже опытными ветеранами, а
остальные относились к числу лучших альпинистов Женевского кантона. Наиболее
известным среди них был, пожалуй, Раймон Ламбер. Хотя я встретил его
впервые, он очень скоро стал моим товарищем по высотным восхождениям и самым
близким и дорогим другом.
-- Вот я привез с собой медведя, -- сказал Диттерт, представляя его.
Ламбер пожал нам руки; большой и улыбающийся, он сразу же пришелся всем
по душе. Мне бросилось в глаза, что у него необычно короткие, словно
обрубленные ботинки, а вскоре я узнал причину. Много лет назад он попал в
ураган в Альпах, обморозился и потерял все пальцы на обеих ногах. Это не
помешало ему, однако, оставаться одним из лучших швейцарских проводников, не
помешало также подняться впоследствии чуть не до вершины Эвереста.
В Катманду нам пришлось основательно потрудиться. Здесь на новый
аэродром близ города были доставлены тонны продовольствия и снаряжения из
Швейцарии. Мы разобрали груз и передали непальским носильщикам, которые
должны были доставить его в Солу Кхумбу. Как обычно, не обошлось без
перепалки с носильщиками из-за жалованья. Однако на этот раз все разрешилось
легче, и я льщу себя мыслью, что тут была и моя заслуга. Дело в том, что я
отказался от обычного процента, причитающегося сирдару с жалованья
носильщиков. Таким образом, они получили все сполна без какого-либо
дополнительного расхода для экспедиции. Мы смогли выступить из Катманду в
назначенный день, 29 марта. В мои обязанности сирдара входило распределять,
кто что несет; при этом я следовал системе, выработанной на основе
длительного опыта. Те носильщики, которые после отдыха первыми были готовы в
поход, несли наш общий дневной продовольственный паек и кухонное
оборудование, с тем чтобы по окончании перехода вечером быстрее поспел обед.
Следующие несли палатки и личное имущество, необходимое для ночевки. И
наконец, последним поручалась доставка той части продовольствия и
оборудования, которая предназначалась для использования в горах. Если они на
какое-то время замешкаются в пути, большой беды не случится; зато плохо,
когда большая часть каравана подходит к месту разбивки лагеря и потом часами
ждет продукты и палатки.
От Катманду до Намче-Базара около двухсот девяноста километров. Мы
потратили на этот путь шестнадцать дней. Большую часть дороги мы шли на
восток, затем последние несколько дней на север, и все время подъем --
спуск, подъем -- спуск, через хребты и долины, из которых и состоит почти
весь Непал. На старом тибетском маршруте вьючных животных можно было
использовать почти до подножия Эвереста, здесь же такой возможности не было.
Вообще-то дорога вполне подходит для них -- как-никак это один из основных
путей сообщения между Непалом и Тибетом, -- но по дну каждой долины
протекает река, и ни одна лошадь, ни один мул не способны одолеть
раскачивающиеся висячие мосты, по которым только и можно пройти через реку.
В этом важнейшая причина того, что непальцам испокон веков приходилось
носить грузы на собственных спинах. И по сей день каждый путешественник в
этой стране вынужден поступать так же.
Подъем -- спуск, подъем -- спуск. Каждый день через очередной гребень,
с которого виден уже следующий. Но мы не только несли и карабкались. В пути
мы разрабатывали планы восхождения, узнавали друг друга; и остальные шерпы,
как и я, быстро полюбили швейцарцев. Диттерт -- ему предстояло руководить
самим восхождением -- оказался живым и веселым человеком; рядом с ним
невозможно было оставаться мрачным. Он так носился кругом, что мы прозвали
его Кхишигпа -- Блоха. Ламбера нам представили в качестве Медведя, и это
прозвище шло к нему не меньше, чем к Тильману, так Ламбер и остался Балу. Он
не знал ни одного восточного языка и лишь очень немного говорил
по-английски, поэтому мы объяснялись главным образом на пальцах. Тем не
менее мы быстро научились понимать друг друга.
После нескольких переходов ландшафт стал меняться. По-прежнему мы шли
вверх-вниз, вверх-вниз, но теперь уже больше вверх, чем вниз. Скоро рисовые
поля остались позади, и наш караван вступил в леса, перемежающиеся с полями
ячменя и картофеля. Изменилось и население. Здесь жили уже не индуисты, а
буддисты, не непальцы, а монголы. Примерно на десятый день мы вступили в
страну шерпов; прошли через более низменные области Солу, затем стали
подниматься по бурной Дудх Коси в сторону Кхумбу и Намче-Базара. Для меня
настали волнующие дни -- мы приближались не только к Чомолунгме, но и к
моему родному дому. На каждом шагу попадалось что-нибудь знакомое, и я не
знал, кричать ли от радости или плакать от волнения. Приход в Намче был
великим событием не только для меня, но и для всех шерпов, давно не бывавших
на родине; боюсь, что на короткое время экспедиции пришлось обходиться без
нас. Весть о нашем приближении, конечно, значительно опередила экспедицию, и
казалось, что здесь собрались все шерпы в мире, чтобы приветствовать нас и
отпраздновать свидание. Даже моя мать, такая старая, пришла пешком из Тами,
и я сказал ей:
-- Ама ла, я здесь наконец.
После восемнадцати лет разлуки мы обняли друг друга и всплакнули.
