Туччи был страшно нетерпелив в денежных вопросах и не любил заниматься
ими; он все больше поручал их мне. Иногда, будучи занят, он посылал меня
одного в монастырь с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он
хочет; если я находил нужный предмет, то должен был купить его и доставить
профессору. Ламы стали меня называть "профессорский ньеба ла", что значит
"агент" или "управляющий". Я узнал так много, что мог бы написать
путеводитель по монастырям Тибета. Мало-помалу наши ящики и корзины стали
заполняться коллекциями профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком
объеме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими интересными вещами, а тут
представился такой исключительный случай. В моем доме в Дарджилинге
множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и головные уборы, чаши и
молитвенные колеса; все это я привез из путешествия по Тибету.
Но самые замечательные находки для Туччи и для меня были сделаны уже
под конец путешествия; В этот свой восьмой приезд в Тибет профессор особенно
упорно разыскивал знаменитую санскритскую рукопись, написанную почти две
тысячи лет назад на древесной коре. Ученые твердо верили в ее существование,
хотя до сих пор не удавалось найти ее. Профессор Туччи считал, что она была
написана в Туркестане, куда в то время пришел буддизм, но, согласно его
теории, основанной на длительных изысканиях, много лет назад рукопись
привезли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы отправились в Гхангар и
приступили к поискам. Это было нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не
знали о ней, а в монастыре хранились тысячи древних пергаментов и рукописей,
которые все надо было рассортировать и тщательно исследовать. День проходил
за днем, мы рылись в пыли и паутине, и я уже стал падать духом. Я решил, что
либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно никогда не найдем
ее. Но Туччи был не из тех, кто сдается, и поиски продолжались.
Сосредоточившись на своей работе, он не мог думать ни о чем другом,
становился чрезвычайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что он надел
рубашку наизнанку.
-- Это счастливая примета, -- сказал я профессору. -- Может быть,
сегодня мы наконец найдем ее.
Так оно и случилось. Нашел ее я -- пыльная, изорванная, она была
погребена под горами других рукописей. Но профессор описал мне ее настолько
точно, что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков. Когда я
пришел к нему, он разволновался не меньше, чем обычный человек, найдя
месторождение золота или алмазов.
А одновременно я нашел нечто интересное и для самого себя, только это
было не золото, не драгоценности и не рукописи, а собаки. Всю жизнь я любил
животных, а здесь, у лам, увидел двух длинношерстных лхасских терьеров,
которые мне до того понравились, что я захотел взять их с собой. Ламы
оказались очень приветливыми и щедрыми и подарили мне терьеров. Одного я
назвал Гхангар -- по имени монастыря, а второго -- Тасанг. Они проделали со
мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом своему другу Ангтаркаю,
но Гхангар остался у меня; вместе с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы
нашли ему подругу, и теперь дом полон щенят, но Гхангар на этом не
успокоился, потому что он страшный донжуан, и я подозреваю, что половина
всех дворняжек в Тунг Сунг Басти -- его дети или внуки.
Ламы не хотели брать денег и с профессора Туччи за свою драгоценную
рукопись. Они настаивали на том, что знание не продается, а отдается ищущему
его; они только просили профессора снять копию в Италии и выслать потом
оригинал обратно. Все же напоследок ему удалось убедить их принять пятьсот
рупий в дар монастырю.
К тому времени мы провели в Тибете уже много месяцев. Уложив
драгоценную реликвию в самый прочный ящик, профессор Туччи счел, что
путешествие увенчалось успехом. Наконец мы направились на юг и пересекли
высокие перевалы, по которым проходит путь в соседнюю Индию. Хотя я,
конечно, тогда не мог этого знать, это было моим последним, во всяком случае
доныне, путешествием в Тибет, потому что вскоре запретная страна закрылась
надежнее, чем когда-либо. Правда, я мог бы из Солу Кхумбу перейти границу
через Нангпа Ла с одним из караванов, которые по-прежнему ходят там. Только
боюсь, что мне пришлось бы переодеться, как это раньше делали европейцы,
потому что теперь мое имя стало известным, и если я отправлюсь в путь под
своим именем, то меня, пожалуй, сочтут подозрительной личностью и не
пропустят.
Но я рад, что смог проделать это путешествие, когда еще была такая
возможность: На память у меня остался Гхангар, остались красивые и
драгоценные предметы. А еще у меня осталось много воспоминаний о Лхасе,
Потала, далай-ламе и его благословении, о святынях, храмах на пустынных
горных склонах, паломничестве, которое я совершил во имя тех, кто мне дорог,
в Священную страну моей веры. Я и сейчас вижу ее, когда развеваются
молитвенные флажки, слышу, когда раздается звон молитвенного колеса.
Ом мани падмэ хум... Ом мани падмэ хум...
МОЯ РОДИНА И МОЙ НАРОД
"Моя родина", -- говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то
смысле Тибет -- моя духовная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы --
моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьей.
Когда-то моим родным домом был Солу Кхумбу, теперь. же я бываю там лишь
время от времени. Сегодня мой дом -- Дарджилинг, который стал настоящей
родиной для многих шерпов.
Но, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-прежнему живут в Солу
Кхумбу. Некоторые поселились в Ронгбуке, другие в Калимпонге, небольшое
количество рассеяно по всему Непалу и Индии; А Дарджилинг стал центром для
тех, кого можно объединить под именем "новые" шерпы, кто расстался со старой
родиной, старым бытом, кто участвует в больших экспедициях и приобщился к
современной жизни. Из Лхасы ли, с Эвереста ли, из Гархвала или Читрала, Дели
или Лондона -- когда я возвращаюсь "на родину", то имею в виду Дарджилинг.
Как уже говорилось, переселение из Солу Кхумбу началось много лет
назад. Первые переселенцы уезжали по разным причинам и выполняли разного
рода работу. Но примерно лет пятьдесят назад некоторые из английских
исследователей Гималаев, например Келлас и генерал Брюс, начали привлекать
шерпов к участию в восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько
здесь уместно выражение "надлежащий человек на надлежащем месте". Во время
экспедиций на Эверест в 20-х и 30-х годах все больше людей моего народа
выезжало из Непала в Индию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой же
неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, веревки, как сами альпинисты.
Разумеется, не все из нашего племени занялись этой работой. Но многие охотно
брались за нее, притом с таким успехом, что теперь в сознании многих людей
слово "шерп" равнозначно слову "восходитель".
Наша первоначальная родина -- горы. Теперь мы возвращаемся туда. Но
возвращаемся совсем иначе, и наша жизнь между экспедициями также не похожа
на прежнюю. В Солу Кхумбу все мы были крестьянами, а в Дарджилинге мы
горожане, и мало кто из нас сохранил связь с землей. Правда, я упоминал
чайные плантации; иногда, в горячую пору, на них работают наши мужчины и
женщины. Мне самому пришлось как-то до войны поработать на плантации
несколько месяцев. Однако большинство трудоспособных мужчин проводит около
полугода в экспедициях, а вторую половину года они проводники туристов,
рабочие или погонщики. Что касается меня, то после штурма Эвереста
произошли, понятно, большие изменения, о которых расскажу позже. Но до этого
на протяжении многих лет моя жизнь в Дарджилинге была подобна жизни
большинства шерпов, и о ней-то и пойдет теперь речь.
Народ наш переживает сейчас переходную полосу, и, что с нами станет в
будущем, сказать трудно. Однако хотя мы и покинули свою родину, но держимся
вместе и у нас мало браков с инородными. Большинство шерпов живет в Тунг
Сунг Басти, на крутом горном склоне, вместе с выходцами из Сиккима и Тибета.
Мы живем как бы одной коммуной, многими вещами пользуемся сообща. Дома у нас
тоже коммунальные -- длинные деревянные строения с большим количеством
комнат, по одной или по две на семью, причем кухня и уборные общие. В
последнее время в Тунг Сунг проведено электричество, так что у некоторых
семей есть лампочка или две. Однако большинство предметов домашнего обихода
крайне незамысловато.
Подобно большинству людей, мы бедны и нуждаемся в деньгах. Но мы люди
простые, не привыкшие к излишествам, и пока что особенно не расстраивались
из-за своего положения. Небольшое количество денег, которое было у нас в
обиходе в Солу Кхумбу, состояло из непальских монет, но в Дарджилинге мы
рассчитываемся, конечно, индийскими рупиями, и рупиями нам платят в
экспедициях. Индийская рупия несколько дороже непальской; накопив немного,
мы стремимся послать что-нибудь нашим близким, оставшимся на родине. Однако
у нас обычно больше долгов, чем сбережений. Тут-то и сказывается
преимущество того, что мы живем все большой семьей, потому что всегда
помогаем друг другу, даем деньги взаймы без процентов, а рассчитываемся,
когда получим жалованье по окончании очередной экспедиции. Хуже всего я увяз
в долгах как раз перед экспедицией на Эверест в 1953 году, когда задолжал
друзьям тысячу рупий. Не случись все так, как случилось, не будь у меня
потом столько доходов, на выплату долга ушел бы не один год.
Некоторые из наших старых обычаев уже отмерли, другие быстро исчезают.
Мы не цепляемся за отжившие традиции, подобно народам с древней культурой, а
легко приспосабливаемся к новым мыслям и быту; Однако кое в чем мы еще
следуем обычаям наших предков; один из них заключается в том, что младший
сын наследует больше, чем старший (то же самое относится к дочерям) , он же
наследует родовое имя -- в моем случае Ганг Ла. Новорожденный ребенок
получает имя на третий день после своего появления на свет, но оно может
быть позднее изменено, как это было со мной, если к этому есть серьезное
основание.
Иностранцы всегда путаются в шерпских именах. Некоторые объясняют это
тем, что имена, мол, часто повторяются, но мне это кажется не особенно
убедительным, потому что наши имена и фамилии употребительны не более, чем,
скажем, Смит у англичан или Сингх у сикхов. Думается мне, что затруднения
объясняются другими причинами: во-первых, у нас нет фамилии, которая была бы
общей для всех членов семьи; во-вторых, так как у нас нет письменности, то
наши имена записываются разными людьми по-разному. Чего не знаешь, в том не
нуждаешься. В Солу Кхумбу имя было сочетанием звуков, и все тут. Однако в
современном мире все стало сложнее. Как ни странно, проще всего дело обстоит
в дарджилингском банке, где мне теперь открыли счет. Когда я выписываю чек
для жены (а это случается очень часто), то просто пишу "Анг Ламу" и
подписываю "Тенцинг". Но для иностранцев, знакомящихся с моей женой, "Анг
Ламу" кажется слишком интимным, и они называют ее обычно миссис Тенцинг, что
у нас совсем не принято. А для моих дочерей, которые ходят в европейскую
школу, придумали опять что-то новое. Когда их записывали туда, оказалось,
что Пем-Пем и Нима, как их зовут на шерпском языке, недостаточно. Решили
использовать мое второе имя, хотя оно отнюдь не соответствует европейским
фамилиям, и девочек, к их полной растерянности, стали звать мисс Норгей.
Как и в большинстве языков, шерпские имена имеют свое значение. О моем
