-- Медведь. Именно он придумал порядок, при котором шерпы не несут большого
груза, пока не дойдут до самой горы, когда остальных носильщиков отпускают.
Он же ввел официально звание Тигра и медаль Тигра для Гималайских
экспедиций.
Путь на Эверест проходил все там же, и в начале апреля мы разбили
базовый лагерь выше монастыря Ронгбук. Здесь я вторично встретил отца: он
опять услышал про экспедицию и пришел через перевал Нангпа Ла проведать
меня. Это была наша последняя встреча: он умер в Солу Кхумбу в 1949 году,
прежде чем я попал туда. Он всегда был мне хорошим отцом, и я благословляю
его память.
С ледника мы не сразу пошли на Северное седло, а, как и в 1935 году,
попробовали сначала найти лучший путь. Тильман, я и двое шерпов (Церинг и
Джингмей) поднялись к перевалу Лхо Ла, около которого побывал в свое время
Мэллори. Великий миг! Наконец-то я с одной стороны Эвереста видел другую.
Где-то там, на юго-западе, находится Тами, мой родной дом... Далеко-далеко
внизу, на склоне около ледника Кхумбу, паслись яки, рядом с ними виднелась
фигура человека. Я спрашивал себя, кто бы это мог быть.
Тильман надеялся пройти через перевал на другую сторону и разведать ее,
однако мы убедились, что склон страшно крут и весь покрыт льдом. Спуститься,
возможно, и удалось бы, но подняться потом опять -- ни за что. Было очень
пасмурно, и мы не могли отчетливо видеть большую, заполненную снегом
котловину, которой Мэллори дал уэльское имя Western Сwm -- Западный цирк.
Поэтому нельзя было судить об условиях для восхождения с той стороны, и я,
понятно, не подозревал тогда, что пятнадцать лет спустя там пройдет путь к
вершине.
Возвратившись в базовый лагерь, мы выступили к Северному седлу. На этот
раз мы попали туда с двух сторон: старым путем, со стороны Восточного
Ронгбукского ледника, и новым, от Главного Ронгбукского ледника. Мы
убедились, однако, что второй путь очень крут и еще ненадежнее старого. По
снежно-ледовым склонам ниже седла, как я уже говорил, часто проходят лавины,
и вот я впервые сам попал в одну из них. Мы поднимались в этот момент
вшестером, связками по трое: впереди капитан Оливер, я и шерп Вангди Норбу,
за нами Тильман и двое других шерпов. Место было крутое, снег глубокий, по
самую грудь, и мы продвигались медленно, с большим трудом. Вдруг со всех
сторон послышался треск, и снег тоже начал двигаться. В следующий миг мы
заскользили все под гору вместе со снегом. Я упал и закувыркался вниз, потом
зарылся головой в снег и очутился в темноте. Разумеется, я помнил, что
произошло на этом самом месте в 1922 году, и подумал: "Это то же самое.
Конец". Тем не менее я продолжал бороться, протолкнул вверх ледоруб и
попытался зацепиться им. К счастью, лавина остановилась, причем я оказался
не очень глубоко. Мой ледоруб зацепился за твердый снег, я стал
подтягиваться. И вот я уже опять выбрался на свет -- живой!
Нам повезло. Снег прекратил скольжение, и все легко выбрались на
поверхность. А тремя метрами ниже тянулась большая трещина; попади мы в нее,
ни один бы не выбрался. Теперь же пропал лишь один предмет -- вязаный шлем
капитана Оливера.
Мы разбили лагерь 4 на Северном седле. В третий раз я оказался здесь.
Но теперь мне наконец-то предстояло пойти еще дальше. Для дальнейшего
восхождения мы разделились на две группы. Я вошел в первую, возглавляемую
Смайсом и Шиптоном, вместе с еще шестью шерпами -- Ринцингом, Лобсангом,
Вангди Норбу, Лакпа Тенцингом, Да Церингом и Олло Ботиа. Следуя по примеру
предшествующих экспедиций вдоль северо-восточного гребня, мы подняли грузы
на высоту 7800 метров и разбили лагерь 5. Впервые я оказался на такой
высоте, однако она ничуть не влияла на меня. Но погода стояла
неблагоприятная, и скалы покрывал глубокий снег, так что нам приходилось
прямо-таки пробиваться сквозь него. Англичане хмурились и стали поговаривать
о том, что до вершины добраться надежды мало.
В лагере 5 мы передохнули, затем приготовились идти дальше, чтобы
разбить лагерь 6. Однако двое шерпов, которым поручили забросить палатки и
топливо, не смогли дойти с Северного седла до лагеря 5, а это осложняло
дело. Без названных вещей нельзя было следовать дальше. Мы стали совещаться.
Шерпы заявили, что, если их пошлют вниз, они там и останутся, но я вызвался
спуститься и доставить грузы. Мне пришлось идти одному. Палатки и топливо
лежали на снегу на полпути от седла, где их оставили носильщики-шерпы,
прежде чем повернуть обратно. Взвалив груз на спину, я двинулся вверх. И тут
я чуть не сорвался -- так близок к этому я никогда не был в горах. В отличие
от послевоенных экспедиций мы в то время не пользовались кошками на крутых
снежных и ледяных склонах. И вот я внезапно поскользнулся. Место было очень
опасное, мне едва удалось зацепиться ледорубом и удержаться от дальнейшего
падения. В противном случае я скатился бы на ледник Ронгбук, полутора
километрами ниже. К счастью, все обошлось благополучно, я зашагал дальше и
пришел в лагерь 5 перед самыми сумерками. Смайс и Шиптон поздравили меня.
Позже, когда экспедиция "кончилась, я получил особое вознаграждение --
двадцать рупий.
На следующий день мы продолжали восхождение и разбили лагерь 6 на
высоте 8290 метров. Так высоко мне не приходилось бывать ни до, ни после,
вплоть до 1952 года, когда я поднимался со швейцарской экспедицией с другой
стороны Эвереста. Смайс и Шиптон остались в лагере, а мы, шерпы, в тот же
день вернулись в лагерь 5 Здесь мы встретили вторую группу -- Тильмана,
Ллойда и их носильщиков; они выступили дальше, в лагерь 6, а мы спустились к
седлу. Здесь мы стали ждать. Однако долго ждать не пришлось, потому что
скоро начали спускаться и остальные. Обе группы альпинистов попытались
штурмовать вершину из лагеря 6, но, как они и опасались, надежд на успех не
было. Причем не из-за холода и даже не из-за ветра, а из-за снега: там, где
в 1924 и 1933 годах торчали голые скалы, теперь лежали глубокие сугробы. И
это была бы не беда, будь снег твердым, но нет, с каждым шагом они
проваливались по грудь, а с неба сыпались все новые хлопья. Муссон подул
раньше обычного и положил конец всем мечтам об успешном восхождении.
В этой экспедиции я впервые увидел кислородные приборы. Тильман
относился к ним отрицательно, он считал, что Эверест можно и должно взять
без кислорода. Большинство восходителей разделяло его мнение. Но Ллойд выше
Северного седла шел все время с кислородным прибором, всесторонне испытывая
его. "Что это за странная штука?" -- удивлялся я, а другие шерпы смеялись и
называли его "английский воздух". Прибор был громоздкий и очень тяжелый --
совсем не то, что мы брали с собой на Эверест много лет спустя, -- и явно не
оправдывал усилий на его переноску. Один из кислородных баллонов получил
совершенно неожиданное применение в монастыре Ронгбук. Когда я снова пришел
туда в 1947 году, он висел на веревке на главном дворе. Каждый вечер, когда
наставал час монахам и монахиням расходиться по своим кельям, в него били,
как в гонг.
Из-за плохой погоды мы решили спуститься совсем, но и это оказалось
нелегким делом. Снегопад не прекращался, приходилось опасаться новых лавин.
К тому же случилась неожиданная беда. Утром в лагере 4 на Северном седле,
разнося по палаткам чай альпинистам и носильщикам, я обнаружил, что Пасанг
Ботиа лежит без сознания. Я принялся трясти его -- никакого результата;
похоже было, что его разбил паралич. Начальником лагеря был Эрик Шиптон. Он
осмотрел Пасанга, но тоже ничего не смог сделать. В это время Тильман все
еще находился в одном из верхних лагерей; придя оттуда, он с большим трудом
спустил Пасанга вниз по крутым склонам на ледник. Причину заболевания
Пасанга так никогда и не удалось выяснить; он остался частично
парализованным даже после окончания экспедиции. Правда, это было
единственное несчастье за все путешествие, если не считать того, что мы не
взяли вершины.
Как я уже говорил, звание Тигра, хотя и употреблялось раньше в
отношении шерпов, совершивших наиболее высокие восхождения, официально было
введено только Тильманом. Началось это как раз с нашей экспедиции. Все
шерпы, поднявшиеся в 1938 году до лагеря 6, получили медали; в наши личные
книжки записали, что нам присвоено почетное звание. С тех нор Гималайский
клуб, ведущая альпинистская организация в Индии, вручает медали Тигра всем
шерпам, которые совершили выдающиеся восхождения. Я был, разумеется,
счастлив и горд, что принадлежу к числу первых Тигров, и, вернувшись в
Дарджилинг, подумал: "На этот раз мы забрались высоко. А на следующий, в
1939 или 1940 году, мы, быть может, достигнем цели".
Я не знал тогда, что происходит в мире, не знал, что случится
вскорости. Прошло четырнадцать долгих лет, прежде чем я получил возможность
снова попытать счастья на Чомолунгме.
ВОЕННЫЕ ГОДЫ
Мне кажется, что жизнь шерпа-носильщика напоминает кое в чем жизнь
моряка. Когда дела идут хорошо, он большую часть года проводит вне дома и
редко видит свою семью. Правда, жене шерпа лучше, чем жене моряка: зная, где
находится муж, она может не бояться соперничества других женщин.
Во второй половине 1938 года я отправился в Гархвал опять для того,
чтобы сопровождать майора Осместона в топографической экспедиции. На этот
раз мы производили съемки в районе Альмора, там, где северная часть Индии
соприкасается с Тибетом и Западным Непалом. В этом диком краю редко бывали
чужеземцы. Местами мы могли смотреть через границу Тибета и видеть гору
Кайлас. Хотя высота Кайласа всего около 6700 метров, индуисты и буддисты
считают ее самой священной из всех гималайских вершин. Возле нее находится
большое озеро Манасаровар, также священное, и знаменитый монастырь; во все
времена сюда приходили паломники из самых отдаленных частей Азии. Мне тоже
хотелось побывать там, однако ближе Альморы я так и не попал.
Майор Осместон был хорошим альпинистом, но ему поручили не штурмовать
вершины, а измерять и наносить их на карту. Поэтому мы и на этот раз не
совершили серьезных восхождений. Тем не менее пришлось основательно
поработать. С нами шли четырнадцать работников геодезической службы и
множество носильщиков, и мы провели в горах больше двух месяцев.
Затем я возвратился в Дарджилинг и провел зиму вместе с Дава Пхути. В
том году у нас родился второй ребенок, девочка; мы назвали ее Пем-Пем. К
тому времени сынишке Нима Дордже исполнилось три года. Как я уже сказал, он
был очень красивый. Глядя на него, я говорил себе: "Когда ты будешь слишком
стар для восхождений, он займет твое место. И станет первым среди всех
Тигров".
Настал 1939 год, и весной я, как всегда, вышел с новой экспедицией.
Одна канадская дама, миссис Берил Смитон, приехала в Дарджилинг нанять
шерпов через Гималайский клуб, причем ее привлекали не близлежащие вершины,
а Тиридж Мир, в другом конце Индии. Тиридж Мир находится, собственно, уже не
в Гималаях. Он расположен за рекой Инд в Гиндукуше, у границы Афганистана.
Тогда этот край казался мне таким же далеким, как Америка или Европа. Все же
я решился вместе с еще несколькими шерпами. Теперь я знаю, что в противном
случае моя жизнь в течение последующих шести лет сложилась бы совершенно
иначе.
Сначала мы совершили длинное путешествие, чтобы попасть в Лахор в
Пенджабе, где встретили мужа миссис Смитон, капитана Смитона, и их друга,
майора Оджила11. Затем проехали еще почти столько и попали на крайний
