сторону Ронгбука. Конечно, дело не ладилось. Что ни день, случалась
какая-нибудь новая беда. Мы редко наедались досыта. В одном месте
навьюченные яки сорвались с крутого склона, и мы чуть не погибли вместе с
грузом. Затем, как мы и опасались, нас перехватили солдаты и приказали
вернуться обратно. Однако нам удалось заговорить им зубы и избежать ареста;
мы сделали вид, будто возвращаемся, а сами пошли в обход и продолжили путь.
После этого мы обходили все города и деревни и прибыли наконец к
Ронгбукскому монастырю, где нас приняли без вопросов и подозрений.
И вот перед нами Эверест -- белый, огромный, окутанный снежной дымкой,
каким я помнил его все эти девять лет. Старое возбуждение овладело мной с
такой же силой, как прежде. Я снова там, куда всегда так стремился! Однако я
еще не распрощался со своим разумом и, глядя на гигантскую гору, отчетливее,
чем когда-либо, сознавал безнадежность нашего предприятия. Вспомнился Морис
Уилсон, его трагическая гибель в 1934 году... Я сказал себе: "Нет, мы не
допустим ничего подобного. Никому не придется находить наши замерзшие тела в
маленькой палатке".
И все-таки мы пошли вверх по леднику, мимо старых нижних лагерей, в
сторону снежно-ледовых склонов под Северным седлом. Нас было только трое, и
приходилось очень тяжело. Дул сильный ветер, стоял мороз. Мне казалось, что
никогда еще здесь не было так холодно, пока я не сообразил, что виновато
плохое снаряжение. Одежда пропускала ветер. Не хватало продовольствия, а
самого главного, чая, уже не оставалось совсем. Обе наши палатки защищали от
холода немногим лучше листа бумаги, и вскоре Денману пришлось перейти к нам
с Анг Дава. Втроем было все-таки теплее.
Зато мы двигались быстро. Для больших экспедиций между разбивками
лагерей проходит два-три дня, потому что приходится забрасывать грузы в
несколько приемов. Мы же каждый день разбивали новый лагерь, перенося все
имущество за один раз, и вскоре очутились у подножия снежных склонов ниже
Северного седла. Я чувствовал, однако, что мы дальше не пойдем. Денман был
менее привычен к холоду, чем Анг Дава и я, и очень страдал. По ночам он не
мог спать. Порой казалось, что он и идти-то не сможет. Из нашего последнего
лагеря, четвертого, мы сделали отчаянную попытку взобраться вверх по крутому
склону к Северному седлу, но холод пронизывал до костей, а ветер сбивал с
ног. И вот мы уже опять сидим в палатке, измученные и побежденные.
Даже Денман понимал, что мы побеждены. Он был храбрый человек,
решительный, настоящий фанатик, одержимый идеей. Но он не был сумасшедшим.
Он не собирался губить себя, подобно Уилсону, и предпочел вернуться. За это
я благодарен больше, чем за что-либо другое в моей жизни: если бы Денман
настаивал на продолжении штурма, мы с Анг Дава оказались бы в ужасном
положении.
Отступали мы еще быстрее, чем наступали. Потерпев поражение, Денман,
казалось, стремился возможно скорее уйти с Эвереста, словно любовь к горе
внезапно сменилась ненавистью. Мы чуть не бегом примчались к монастырю и
продолжали с той же скоростью путь по диким плато Тибета, будто гора
преследовала нас, как врага. Теперь у нас было еще меньше продовольствия.
Наша одежда превратилась в лохмотья, а Денман до того разбил ботинки, что
несколько дней ему пришлось идти босиком. И все же мы шли. К счастью, нам не
попался ни один патруль. Не успел я и оглянуться, как мы вернулись из Тибета
в Сикким, а еще через несколько дней, в конце апреля, вошли в Дарджилинг.
Весь поход к Эвересту, вверх по горе и обратно, занял всего пять недель!
Так кончился этот молниеносный, безумный, нелепый поход. Несколько дней
спустя Денман был уже на пути обратно в Африку, и мне казалось, что я вовсе
и не ходил на Эверест, что все приснилось. Однако вскоре я стал получать от
Денмана письма, в которых он обещал вернуться на следующий год; весной 1948
года он и в самом деле появился в Дарджилинге. На этот раз со снаряжением
дело обстояло лучше, но разрешения на въезд в Тибет Денман опять не получил.
За прошедший год было много разговоров о нашем нелегальном походе, меня
осуждали за то, что я согласился быть проводником, и я знал, что, если это
повторится, мне грозят большие неприятности. Поэтому я вынужден был отказать
Денману, ответить, что без разрешения на въезд я не смогу сопровождать его.
Другого надежного проводника найти не удалось, и пришлось Денману
возвращаться в Африку. Везти снаряжение обратно ему было уже не по карману,
и он подарил его мне. С тех пор мы больше не встречались, но иногда
переписываемся, оставаясь хорошими друзьями. При всех своих странностях
Денман мужественный человек, человек мечты, и я сожалею, что ему не удалось
осуществить ее. В 1953 году, стоя на вершине Эвереста, я был в вязаном
шлеме, который оставил мне Денман, так что хоть малая частица его достигла
цели.
Однако вернемся к 1947 году. В течение многих месяцев до приезда
Денмана я ходил без работы, но едва вернулся с ним в Дарджилинг, как все
внезапно переменилось и в первый же день я получил новую работу.
Притом это была настоящая экспедиция. Правда, не очень большая и не на
Эверест, но хорошо финансированная и организованная, так что она показалась
мне почти чудом после пережитого с Денманом. Восхождение должно было
происходить в Гархвале, но один из членов отряда, знаменитый швейцарский
альпинист Андре Рох, приехал в Дарджилинг заранее, чтобы набрать шерпов. Не
успел я опомниться, как уже подписал соглашение. Вместе с Рохом и другими
шерпами я отправился на место старта экспедиции -- в Гархвал, где встретил
ее прочих участников. Здесь были Альфред Саттер, состоятельный делец и
опытный альпинист и охотник, Рене Диттерт, с которым я позднее ходил на
Эверест, миссис Аннелис Лонер, молодая альпинистка, и Алекс Гравен, один из
наиболее известных проводников в Альпах. Все они были швейцарцы; я впервые
встретился с этим народом, с которым позднее так тесно сдружился.
Мы собирались штурмовать не одну какую-то большую вершину, а несколько
второстепенных, хотя их, наверное, не назвали бы так где-либо в другом
месте, не в Гималаях. Все они превышали 6000 метров и не были еще никем
взяты. Мы начали со снежной вершины Кедернатх. После долгого перехода
подошли к подножию горы и стали разбивать лагеря. Мы поднимались все выше и
выше, высматривая наилучший путь к вершине, пока не уверились, что нашли
нужное; затем приготовились к штурму. Я не попал в штурмовую группу, потому
что мне поручили помогать госпоже Лонер, а она, хотя и была хорошим
альпинистом для женщины, в решающем броске не участвовала. Верный своим
обязанностям, я остался в верхнем лагере. Конечно, я был разочарован, но
зато более приятного общества не мог и пожелать. Утром в день завершающего
штурма мы помахали вслед уходящим и стали ждать их возвращения.
И они вернулись, но не так, как мы надеялись. Уже издали, видя их на
снежном склоне над нами, я почуял беду. Подойдя, они сообщили, что произошло
большое несчастье. Высоко на горе, поблизости от вершины, восходители шли
связками по двое, как вдруг на узком крутом снежном гребне одна двойка
поскользнулась. Это были Саттер и Вангди Норбу, старший над шерпами. Не
сумев удержаться, они покатились кубарем под гору и остановились только в
трехстах метрах ниже. Остальные были глубоко потрясены. Глядя вниз, они не
могли понять с такого расстояния, жив ли ктонибудь из упавших. Прямо
спуститься было, конечно невозможно, пришлось возвращаться по гребню и идти
в обход; на это ушло несколько часов. К их удивлению и облегчению, Саттер
отделался легкими ушибами. Он смог даже вернуться с ними, царапины и ушибы
позволяли ему идти самому. Зато с Вангди Норбу дело обстояло хуже. Он сломал
ногу, а вторая была сильно повреждена кошками Саттера. После тяжелого
восхождения и последующего спуска восходители слишком устали, чтобы нести
его в лагерь. Единственное, что они могли сделать, -- поставить аварийную
палатку, устроить возможно более удобное ложе и пойти самим в лагерь.
Вернулись они в лагерь уже вечером. В темноте ничего нельзя было
предпринять. Но на рассвете вышла спасательная группа, и на этот раз я,
конечно, шел с ними. Я считал, что на меня ложится главная ответственность,
потому что остальные сильно утомились накануне, а я хорошо отдохнул и был
полон сил. К тому же Вангди Норбу был моим давнишним другом и товарищем по
восхождениям, он получил звание Тигра на Эвересте еще в 1938 году. Я
чувствовал себя обязанным любой ценой спасти его и доставить вниз.
К счастью, погода держалась хорошая, и за несколько часов мы добрались
до палатки, маленького коричневого пятнышка на белом горном склоне. Мы
откинули полу; не помню точно, что мы ожидали увидеть, но, во всяком случае,
не то, что предстало нашим глазам. Вангди Норбу лежал на месте, живой, но
помимо поврежденных ног у него был кровавый надрез на горле. Позднее он
рассказал нам, что произошло. Накануне, когда все остальные уходили, он был
еще совершенно ошеломлен падением и не расслышал их обещания вернуться
завтра. Вангди решил, что его бросили одного. Замерзать. Умирать. В полном
отчаянии, испытывая страшные мучения, он схватил нож и попытался зарезаться.
Два обстоятельства спасли его. Во-первых, он был слишком слаб, чтобы резать
сильно и покончить с собой разом, во-вторых, уже истекая кровью, вдруг
подумал о семье и решил жить ради нее. Поэтому остаток ночи он пролежал
совершенно неподвижно. Кровь засохла и перестала течь. Таким образом, на
следующий день он был жив, хотя страшно ослаб и очень страдал.
Мы снесли Вангди Норбу в лагерь на собственных спинах и самодельных
носилках, потом постепенно до-заказ 1964 ставили в нижние лагеря и на
равнину. Затем с помощью местных носильщиков отправили его в Массури, на
станцию в Гархвале, откуда начинали свой путь. Пролежав некоторое время в
больнице, он немного оправился и смог уехать домой, но так никогда и не
поправился совершенно. Позднее, когда я встретил его в Дарджилинге,
убедился, что пережитое наложило сильный отпечаток не только на его тело, но
и на душу. Старый "Тигр" Вангди никогда больше не ходил в горы и умер в
своем доме несколько лет спустя.
Хотя мы не могли тогда предусмотреть такого конца, несчастье с Вангди
сильно опечалило нас. Однако прекращение экспедиции все равно не помогло бы
ему, и мы вернулись к нашим горам. Как уже говорилось, Вангди был старшим
над шерпами; теперь предстояло назначить другого, и назначили меня. Это была
высокая честь. Каждый шерп стремится стать сирдаром, это большое достижение
в его жизни. Я был очень доволен. Но и опечален, потому что достиг этого
ценой несчастья друга.
Мы снова вернулись в верхний лагерь и приготовились к штурму. Как
обычно после аварии, шерпы нервничали и отказывались идти на большие высоты.
Теперь мне представился желанный случай, которого я никак не хотел упустить.
В состав штурмовой группы вошли четыре швейцарца -- Рох, Диттерт, Саттер,
Гравен -- и я. Мы вышли из верхнего лагеря, поднялись по длинному снежному
склону, затем по гребню, где произошла беда с Вангди, и ступили наконец на
плоскую белую площадку -- вершину Кедернатха. Высота ее 6600 метров -- ниже
Северного седла на Эвересте, которое служит всего лишь базой для
восхождений. Но мы радовались и гордились победой. А для меня это было
особенно великое мгновение. Ведь, несмотря на многолетний опыт высокогорных
восхождений, я еще никогда не ступал на вершину большой горы. Задание
