Сегонтиуме, что в Уэльсе, и расположился в ней с сильным гарнизоном. Это и
был Каэр Сэйнт, тот самый замок, "краше которого нет", где, должно быть,
он встретил и полюбил свою валлийскую Елену.
А потом, в год Потопа, как назвал это время Эктор, именно Максим
(хотя недруги его не признавали за ним такой заслуги) после многомесячной
жестокой войны отогнал саксов и создал провинции Стрэтклайд и Манау
Гуотодин, под прикрытием которых его народ, британцы, могли жить в мире.
"Принца Максена", как его величали жители Уэльса, солдаты провозгласили
императором, и на том бы дело и остановилось, но дальше произошли всем
известные события, в результате которых Максим должен был покинуть
Британию, дабы отомстить за смерть своего старого командира, а потом
двинуться на Рим.
Обратно он не вернулся, здесь "Сон" опять правдив; но не потому, что
завоевал Рим и остался в нем править. Нет, он был разбит и впоследствии
казнен, и, хотя остатки британского войска, отправившегося с ним,
вернулись на родину и присягнули на верность его вдове и сыновьям, краткий
мир на этом кончился. Со смертью Максима Потоп хлынул с новой силой, и не
было теперь меча, который бы его остановил.
Стоит ли удивляться, что в наступившие затем мрачные годы краткая
передышка победного мира, добытого Максимом, представлялась людям тем
самым утраченным золотым веком, о каком поют поэты. Стоит ли удивляться,
если легенда о Максене Защитнике все росла и росла, покуда могущество его
не распространилось на весь мир, и в черные времена люди вспоминали его
как спасителя, посланного богом.
Мои мысли вернулись к младенцу, спящему за стеной. Я снова поднял на
колени арфу и, когда все смолкли, спел им еще одну песню:
Родился мальчик,
Зимний король,
В черный месяц
Был он рожден
И в черный месяц покинул дом,
Чтобы найти пристанище
У бедных.
Он объявится
С приходом весны
В зеленый месяц
И в месяц золотой,
И ярко
Будет пылать в небе
Его звезда.
- Ну как, заработал себе ужин? - спросила Моравик.
- Вдоволь вина и три медных гроша. - Я выложил их на стол рядом с
кожаным кошелем, содержащим золото короля. - Это вот тебе на воспитание
младенца. Когда понадобится, пришлю еще. Ты не раскаешься, что взялась
ходить за мальчиком. Ни ты, ни Бранд. Ты и раньше нянчила королей,
Моравик, но не таких, каким вырастет этот.
- Что мне за дело до королей? Это просто славный малыш, которому
нечего путешествовать так далеко в эдакую-то стужу. Его место дома, у себя
в колыбели, и можешь передать это от меня своему королю Утеру. Ишь,
золото! - Однако кожаный кошель канул куда-то в складки ее юбки, и медные
гроши тоже.
- Разве путешествие ему повредило? - испуганно спросил я.
- На мой взгляд, не заметно. Хороший мальчишка, здоровенький,
вырастет не хуже прочих. Спит сейчас, голубчик, и двое детей, что при нем,
тоже, бедняжки, уснули, так что говори потише, пусть они поспят.
Бранвена с младенцем спали в дальнем углу под лестницей, что вела на
полати, вроде тех, где хранят сено в королевских конюшнях. Там и впрямь
было набито сено, внизу же стояли наши лошади. А осел Бранда был привязан
снаружи.
- Бранд ввел ваших в дом, - сказала Моравик. - Тесновато, но он не
решился оставить их на виду. В этом твоем гнедом с белой звездой во лбу
кто-нибудь еще признал бы собственного коня короля Хоэля, и тогда не
оберешься вопросов, на которые не так-то легко ответить. Я устроила тебя и
паренька на сене. Не такое, может, роскошное ложе, как ты привык, но там
мягко и тепло.
- Прекрасно. Но не отсылай еще меня спать, Моравик. Можно, я немного
побеседую с тобой?
- Гм. Не отсылай его спать. Ишь ты. Да ты всегда был с виду такой
паинька, и речью кроток, и всегда поступал, как самому
заблагорассудится... - Она присела, расправив юбки, к огню и кивком
указала мне на соседний табурет. - Ну-ка, садись к свету, дай я на тебя
погляжу хорошенько. Ахти, ахти, какие перемены! Кто бы подумал тогда в
Маридунуме, когда у тебя и одежки-то приличной не было, что ты вырастешь
сыном верховного короля, да еще лекарем, и певцом... и святые угодники
только знают, кем еще!
- Волшебником, хочешь ты сказать?
- Ну, это-то меня не так чтобы уж очень удивило, я ведь знаю, ты все
бегал к тому старцу в Брин Мирддин. - Она осенила себя крестом и сжала
пальцами блестящий амулет на цепочке. Я еще раньше заметил его у нее на
шее - нельзя сказать, чтобы это был христианский символ. Значит, Моравик
по-прежнему обращалась за защитой ко всем богам, какие подвертывались под
руку. В этом она не отличалась от остальных обитателей Гиблого леса, с его
сказками и поверьями, с его призраками, видениями, голосами. Моравик
кивнула: - Да, ты всегда был мальчик не как все, вечно один, вечно
что-нибудь такое скажешь. Слишком много знал, я так считаю. Я думала, ты
под дверьми подслушивал, но, выходит, ошиблась. "Королевский прорицатель"
- вон как, мне говорили, тебя теперь называют. И такое про тебя мне
понаплели, что будь хотя бы половина из этого правдой... Ну да ладно.
Садись, рассказывай. Все как есть.
Огонь в очаге прогорел, осыпаясь кучкой пепла. В соседнем помещении
стих шум: пьяницы либо разошлись по домам, либо все уснули, где сидели.
Бранд уже с час как убрался на сеновал и похрапывал рядом с Ральфом. В
углу подле дремлющих животных, спали крепким сном Бранвена и младенец.
- А тут ишь еще новости какие, - шепотом говорила Моравик. -
Младенчик-то, ты говоришь, сын верховного короля, и отец родной его
признавать не хочет. Зачем же тебе было браться за ним смотреть? Мог бы,
кажется, король другого кого попросить, кому сподручнее.
- За короля Утера я не ответчик, но что до меня, то мне этот
младенец, можно сказать, доверен от отца моего и от богов.
- От богов? - сердито переспросила Моравик. - Это что еще за речи для
доброго христианина?
- Ты забываешь, что я не крещен.
- До сих пор? Да, помню, старый король не желал об этом слушать. Ну
да теперь уж не моя забота, сам соображай. А младенец? Его хоть окрестили?
- Нет, не успели. Если хочешь, можешь его крестить.
- Если я хочу? Что за вздор! И про каких это богов ты сейчас говорил?
- Сам не знаю. Они... он... объявится, когда придет срок. А покамест
окрести младенца, Моравик. После Бретани ему предстоит воспитываться в
христианском доме.
Моравик кивнула.
- Уж не помешкаю, можешь мне поверить. Пусть возлюбит его Господь
милостивый и святые угодники. И я повесила над его колыбелью вербеновый
амулет, и девять молитв над ним уже прочитаны. Кормилица говорит, его
зовут Артур. Что за имя такое?
- По-вашему - Артос, - ответил я. Артос - по-кельтски "медведь". - Но
не зовите его этим именем здесь. Дайте ему еще второе имя и зовите его
так, а первое имя забудьте.
- Тогда Эмрис? Ага! Я так и думала, что ты засмеешься. Я всегда
надеялась, что еще появится на свет дитя, которое я смогу назвать по тебе.
- Не по мне, а по моему отцу Амброзию, ведь это его имя. - Мысленно я
произнес, как бы пробуя на язык, сначала по-латыни, потом по-кельтски:
"Арториус Амброзиус, последний из римлян...", "Артос Эмрис, первый из
британцев..." И с улыбкой заключил вслух, обращаясь к Моравик: - Да, так
его и назови. Когда-то давно я сам предрек, что явится Медведь, король по
имени Артур, и свяжет воедино будущее с прошедшим. И только сейчас
вспомнил, где я раньше слышал это имя. Так его и окрести.
Моравик несколько минут молчала. Ее живые глаза шарили по моему лицу.
- Доверен тебе, ты сказал. Король, какого еще не бывало. Значит, он
будет королем? Ты можешь в этом поклясться? - И вдруг испуганно: - Почему
ты так смотришь, Мерлин? Я уже видела у тебя такое выражение на лице,
когда кормилица приложила младенца к груди. Ты что?
- Не знаю... - Я говорил медленно, не отводя глаз от прогоревших
поленьев в алом устье очага. - Моравик, я поступаю так, как велит мне бог
- кто бы этот бог ни был Из тьмы ночи он возвестил мне, что дитя, зачатое
в ту ночь в Тинтагеле Утером с Игрейной, будет королем всей Британии,
достигнет величия, изгонит саксов из наших пределов и объединит нашу
бедную страну в мощную силу. Я ничего не сделал по собственной воле, но
лишь для того, чтобы Британия не канула во тьму. Это знание пришло ко мне
вдруг, из безмолвия и огня, ясное и неоспоримое. Потом я долгое время
ничего более не слышал и не видел и даже уже думал, что любовь моя к отцу
и к родной земле сбила меня с толку и, я счел пророческим видением то, что
было лишь пожеланием и надеждой. Но вот теперь, посмотри, вон оно, мое
видение, каким оно было послано мне богом. - Я заглянул ей в глаза. - Не
знаю, поймешь ли ты меня, Моравик. Все эти видения и пророчества, боги, и
звезды, и голоса, говорящие в ночи... Что видится смутно в пламени очага и
в свете звезд, но ощутимо, как боль в крови, и рвет мозг ледяной иглой...
Но теперь... - Я помолчал. - Теперь это уже не голос бога и не видение, но
малое дитя человеческое со здоровыми легкими, дитя как дитя, оно плачет,
сосет и мочит пеленки. В видениях об этом ничего нет.
- Потому что видения даются мужчинам, - ответила Моравик, - а родят
детей, чтобы видения сбылись, женщины. Это совсем другое дело. Что же до
младенца, - она кивком указала в угол, - то поживем - увидим. Жив будет -
а нет причины, почему бы ему, такому здоровенькому, не выжить, - может
статься, и вправду быть ему королем. Наша же забота - чтобы вырос и
возмужал. И я свое дело сделаю, как и ты - свое. Остальное - божья воля.
Я улыбнулся ей. Ее простонародный здравый смысл словно снял у меня с
души тяжелую ношу.
- Ты права. Глупо, что я вздумал сомневаться. Что будет, то будет.
- Вот и ладно. С тем бы можно и спать лечь.
- Да. Я пойду лягу. Хороший у тебя муж, Моравик. Я рад этому.
- И мы с ним на пару вырастим тебе этого королечка.
- Верю, - сказал я и, еще немного потолковав с Моравик, взобрался по
лестнице на свою сенную постель.
В ту ночь мне привиделся сон. Будто бы я стою посреди широкого луга в
окрестностях Керрека. Луг этот был мне знаком. Это было священное место,
здесь некогда ходил бог своими путями, и я его прежде видел. И вот во сне
я снова там в надежде опять его увидеть.
Но ночь пуста. Движется только ветер. На высоком небосводе мерцают
равнодушные звезды. По черному куполу, еле видная среди ярких звезд,
протянулась светлая полоса, которую зовут Галактикой. И ни облачка. Вокруг
меня раскинулся луг, как он мне запомнился с прежних времен: заглаженный
ветрами и посеребренный солью, со встрепанными терновыми кустами по краям
и с огромным одиноким камнем посредине. Иду к нему. В рассеянном свете
звезд у меня нет тени, и у камня тоже. Только серый ветер ерошит травы, и
позади камня легкий трепет звезд - не движение, а лишь дыханье небес.
А ночь по-прежнему пуста. Мысль моя стрелой взвивается в немое
поднебесье и падает, обессилев, обратно. Я всеми силами, всем своим
искусством, что так недешево мне досталось, стремлюсь вызвать бога, чья
длань была на мне, чей свет меня вел. Молюсь в голос, но не слышно.
Призываю чары, дар глаз моих и рассудка, что люди зовут провидческим, -
