затуманенное пятно света там, где на небе полагалось находиться солнцу. Я
ехал и высматривал, где бы нам свернуть с дороги, чтобы не оставить
слишком заметных следов, и вот, как раз когда младенец проснулся и начал
выказывать признаки недовольства, я увидел прогалину в чаще и повернул
лошадь.
Здесь начиналась тропа, узкая и извилистая, но в зимнее время
проезжая. Она уводила от дороги шагов на сто и здесь раздваивалась: одна
уходила дальше, в гущу деревьев, другая, еле видная оленья тропка, круто
сворачивала к подножию скалистого утеса. По ней мы и поехали. Она вела нас
меж огромных валунов, на которых шуршали бурые прошлогодние папоротники,
потом пошла вверх, обогнула сосновую рощу и потерялась на полянке,
покрытой жухлой травой. Сюда, сквозь просвет в деревьях, проникало скудное
тепло зимнего солнца. Мы спешились. Я расстелил в укрытии под навесом
скалы конский чепрак для Бранвены, а Ральф спутал лошадей на опушке и
насыпал им корму из чересседельных сумок. После этого мы сами уселись за
обед. Я сидел с краю, спиной к дереву, и мне была видна сверху главная
тропа, по которой мы приехали к развилке. Ральф в глубине укрытия помогал
Бранвене. Завтракали мы рано и теперь испытывали голод. Младенец принялся
вопить благим матом, еще когда мулы карабкались к месту стоянки. Но теперь
ротик ему заткнул кормилицын сосок, и он, прекратив вопли, принялся
деловито насыщаться.
В лесу было тихо-тихо. Дикие твари обычно не показываются в дневную
пору. Одна только черная ворона, тяжело взмахивая крыльями, прилетела,
уселась на сосне над нами и начала громко каркать. Лошади сжевали корм и,
обессиленные, задремали стоя, свесив головы. Младенец еще сосал, но уже не
так жадно, погружаясь постепенно в молочную дрему. Я прислонился затылком
к сосновому стволу. Бранвена вполголоса беседовала с Ральфом. Он сказал ей
что-то в ответ, она засмеялась, и тут сквозь журчанье их молодых голосов
до меня донесся другой отдаленный звук. Лошади. На рысях.
По моему знаку они оба разом смолкли. Ральф в мгновение ока очутился
подле меня и опустился на колени, выглядывая на тропу, проходившую внизу
под утесом. Бранвене я сделал знак оставаться в укрытии - напрасно
беспокоился, потому что в это время младенец срыгнул, и она, подняв его
себе на плечо, стала хлопать по спинке, а все остальное перестало для нее
существовать. Мы с Ральфом, стоя на коленях, наблюдали за тропой.
Лошадей, судя по звуку, было две. Это не были ни вьючные клячи
дровосеков, ни тихий обоз угольщиков. Лошади на рысях в Гиблом лесу могли
означать лишь одно: опасность. Путники, подобно нам везущие золото - а у
нас были деньги на содержание ребенка, - легко становились жертвой дурных
и озлобленных людей. Связанные присутствием Бранвены и Артура, мы не могли
ни вступить в бой, ни спастись бегством. И затаиться незаметно, чтобы беда
нас миновала, из-за младенца было тоже нелегко. Я заранее предупредил
Ральфа: что бы ни случилось, его место - подле Бранвены, при малейшей
угрозе он обязан предоставить мне по моему разумению отвлечь от них
опасность. Он тогда спорил, возмущался, но потом признал мою правоту и
поклялся подчиниться.
Теперь я шепнул:
- Их, кажется, только двое. Если они поедут от развилки по другой
тропе, мы останемся незамеченными. Скорее к лошадям. И ради господа, скажи
Бранвене, чтобы младенец молчал.
Ральф послушно вскочил на ноги. Пробегая к опушке, он шепотом передал
мой наказ кормилице, и я видел, как она, послушно кивнув, переложила
Артура к другой груди. Ральф, как тень, исчез среди сосновых стволов. Я
замер в ожидании, не сводя глаз с тропы.
Всадники приближались. В тишине леса только ворона по-прежнему
каркала на сосне. И тут я их увидел. Две лошади, гуськом рысившие по узкой
тропе; бедные твари, они родились крупными боевыми конями, но, как видно,
давно не кормились досыта и трусили кое-как, ставя ноги куда придется, так
что всадники с проклятиями дергали их за узду над каждой выбоиной и над
каждым корнем. Похоже, что это и вправду были разбойники. Вид у них был не
менее запущенный, чем у коней, почти дикий и явно опасный. Одеты они были
в остатки какой-то солдатской формы, а у одного на рукаве виднелся даже
грязный полуоторванный военный значок. Кажется, Горландов. Тот, который
ехал сзади, едва держался в седле; он был, очевидно, пьян и ни на что не
обращал внимания, но передний ехал весь настороже и то и дело поворачивал
из стороны в сторону голову, как собака, вынюхивая след. Он держал
наготове расчехленный лук. А в рваных кожаных ножнах на бедре поблескивал
большой, смертоносно отточенный нож.
Вот они прямо подо мной. Проезжают. Ни младенец у груди, ни наши
лошади, спрятанные в соснах, не издали ни звука. Одна только черная
ворона, раскачиваясь вверху под зимним солнцем, бранилась во всю глотку.
Я увидел, как тот, у которого был лук, поднял голову, сказал что-то
через плечо, я не разобрал что. Затем, обнажив в ухмылке ряд кривых зубов,
он поднял лук, натянул тетиву, и стрела, зазвенев, полетела в сосновую
крону. Выстрел был точен. Ворона с криком взмыла над сосной и упала
пронзенная. Она шлепнулась на поляну в двух шагах от Бранвены с младенцем,
похлопала крыльями и затихла.
Я попятился и побежал к соснам, слыша сзади себя смех обоих
всадников. Теперь стрелок, конечно, повернет сюда за стрелой. Уже слышно
было, как трещит подлесок под грудью его коня. Я подобрал стрелу вместе с
вороной и швырнул вниз под валуны. Он с тропы не мог видеть, куда упала
его добыча, может быть, найдя ее под камнями, он удовлетворится этим и не
поедет дальше? На бегу я заметил, как блеснули на меня испуганные глаза
Бранвены, затаившейся с младенцем у груди. Но она не шелохнулась, а
младенец крепко спал. Я сделал ей знак рукой, одновременно успокоительный,
похвальный и предостерегающий, и побежал к лошадям.
Ральф стоял с ними в сосняке, собрав в одну руку все уздечки и
закутав им глаза и ноздри своим плащом. Я остановился, прислушался.
Разбойники приближались. По-видимому, они не заметили вороны со стрелой.
Они без остановки пробирались вверх по склону прямо к сосняку.
Я выхватил у Ральфа повод моего гнедого и приготовился вскочить в
седло. Гнедой заходил в поводу, с треском ломая копытами сухие сучья и
травы. Послышался шум, бряканье сбруи - разбойники осадили коней. Один из
них по-бретонски сказал другому: "Слушай!" - и раздался металлический
шелест обнажаемых мечей. Я вскочил в седло. Вытащил меч. И уже открыл было
рот, чтобы крикнуть, как меня предупредил чужой возглас и затем вопль
одного из всадников: "Смотри! Смотри туда!" Мой конь взметнулся на дыбы, а
в это время из кустов у меня под самым носом выскочило что-то белое и
промчалось мимо, едва не задев мое колено.
Это была белая олениха, прятавшаяся в зимнем лесу. Плавно, как
призрак, пронеслась она между сосен по краю нашей поляны, на миг замерла
на фоне неба и устремилась между камней вниз, по склону, прямо на тропу,
по которой ехали те двое. Раздались торжествующие вопли, щелк хлыста,
топот копыт: всадники поворачивали лошадей и пускали их в галоп по тропе
обратно. Зазвенел охотничий клич. Я соскочил с седла, кинул поводья
гнедого на руки Ральфу и побежал назад к моему наблюдательному посту за
камнем. Я только успел заметить, как двое всадников во весь опор
проскакали по тропе в обратном направлении. Впереди них, точно клок тумана
между голых стволов, мелькнула на мгновение белая олениха. Хохот,
охотничий гик, дробь копыт эхом отдались по лесу и затихли в отдалении.
14
Река, ограничивающая с севера королевство Хоэля, протекает через
самую гущу леса. Она почти всюду катит волны в тесном ущелье древесных
стволов, и весь лес изрезан небольшими, буйно заросшими обрывистыми
оврагами, по которым извиваются и бегут ее многочисленные притоки. Но есть
одно место, где крутые лесистые склоны расступаются и образуют широкую
зеленую долину, там люди издавна обрабатывали поля и свели деревья под
пастбища вокруг маленького поселения под названием Колль, что по-бретонски
значит "Укромное место". Здесь в прошлые времена был римский перевалочный
пункт на дороге из Керрека в Ланасколь. От него остался только старый ров,
отводивший воду из реки. Деревня стояла в излучине. С двух сторон ее
защищала река, римский ров был расчищен и тоже заполнен водой. Внутри
подымались защитные земляные насыпи, увенчанные частоколом. Подъездной
мост в римские времена был каменным, от него остались мощные быки,
перекрытые теперь дощатым настилом. Хотя это и неподалеку от Горландовых
пределов, но оттуда в деревню можно было проехать только узким речным
ущельем, где шла старая римская дорога, теперь совсем разрушенная и вновь
ставшая той каменистой тропой, по которой пробирался лесной зверь и дикий
человек, когда еще не было в этих землях римлян. Поистине Колль - удачное
название.
Таверна Бранда стояла сразу, как въедешь в ворота. Главная улица
деревни представляла собой едва ли не простую тележную дорогу, неровно
мощенную равномерным булыжником. Таверна была расположена справа, немного
отступя от дороги. Низкое строение, сложенное из грубого камня,
слепленного серым раствором, службы вокруг - убогие мазаные хижины. Крыша
на доме была камышовая, новая, камыши плотно уложены, переплетены веревкой
и прижаты тяжелыми камнями. Дверь стояла распахнутая, как и полагается
двери таверны, но завешенная от непогоды толстым меховым пологом. Из
дымохода сбоку подымался ленивый дымок, пахнущий торфом.
Мы приехали вечером, когда ворота уже закрывались. Со всех сторон,
смешанные с торфяным дымом, тянулись запахи стряпни. Народу было видно
мало: детвору давно зазвали по домам, взрослые сели за ужин. По улице лишь
кое-где бродили голодные псы; просеменила мимо старуха, одной рукой
придерживая платок на голове, а другой прижимая квохчущую курицу под
мышкой; тащился по улице мужчина с упряжкой усталых волов. Неподалеку
звенела наковальня кузнеца и резко пахло паленым лошадиным копытом.
Ральф с сомнением оглядел таверну.
- В октябре, в солнечный день она казалась как-то приличнее. Не
слишком-то важные хоромы, а?
- Тем лучше, - ответил я. - В такой дыре никому не придет в голову
искать сына короля Британии. Войди же и сыграй свою роль, а я пока подержу
лошадей.
Ральф отвел полог и вошел. Я помог Бранвене спуститься на землю и
усадил ее на лавке возле двери. Младенец проснулся и начал было
попискивать, но в это время опять появился Ральф в сопровождении рослого
грузного мужчины и мальчика. Мужчина был, по-видимому, сам Бранд, когда-то
он служил в королевском войске и до сих пор имел солдатскую выправку, а на
тыльной стороне правой его руки виднелся сморщенный рубец от старой раны.
Он замялся, не зная, как обратиться ко мне. Я быстро проговорил:
- Ты - хозяин заведения, добрый человек? Я Эмрис, певец, мне поручено
доставить тебе племянницу твоей жены с ребенком. Вы нас ожидали, полагаю?
Он прокашлялся.
- Да, да, конечно. Добро пожаловать. Моя жена уж с неделю
высматривает вас на дороге. - Он увидел, что мальчик разглядывает меня,
выпучив глаза, и сердито сказал ему: - Ну, чего уставился? А ну, живо,
отведи лошадей на задний двор.
Мальчик бросился выполнять приказ. А Бранд, склонив голову и вытянув
руку не то в военном приветствии, не то просто приглашая, сказал:
- Входите, милости просим. Ужин скоро поспеет. Правда, - опять
замялся он, - общество у нас простое, но, может быть...
