игру, а люди движутся под их пальцами, любят или убивают.
Мне бы надо было знать это раньше. Но я так привык улавливать голос
богов в пламени и в звездах, что совсем разучился узнавать его в
человеческом разговоре.
Ральф, один в шатре, под стражей, дожидался моего возвращения. Узнав,
чем кончился мой разговор с Утером, он долго молчал, потом проговорил:
- Значит, так оно все и будет, как ты предсказал. Ты это знал
заранее? Мне-то показалось, когда они везли нас сюда ночью, что ты
боишься.
- Я и боялся. Но не того, что ты думаешь.
Я ожидал от него вопроса, но, как ни странно, он меня понял. Щеки его
залила краска, он наклонил голову.
- Господин мой, я должен признаться... - Голос его звучал сдавленно.
- Я очень ошибался в тебе. Вначале я думал... ведь ты не воин, и я считал
тебя...
- Трусом? Знаю.
Он резко поднял голову.
- Ты знал? И мирился?
Это было в его глазах едва ли не предосудительнее, чем трусость.
Я улыбнулся.
- Я привык к этому еще мальчиком, когда рос среди будущих воинов. К
тому же я и сам никогда не был уверен в собственной храбрости.
Он захлопал глазами, потом выпалил:
- Но ты ведь не боишься совершенно ничего! Что только не происходило
во время нашего путешествия, а на тебя поглядеть, так мы просто совершаем
приятную утреннюю прогулку, а не едем по дорогам, где за каждым поворотом
разбойники и дикие звери. Или когда нас захватили солдаты короля - он,
конечно, твой родной дядя, но это вовсе не значит, что тебе от него ничего
не грозило. Всем известно, как страшна немилость короля. Но ты оставался
холоден и спокоен, словно только тоги от него и ждал, что он будет
послушно выполнять твою волю, как все. Это ты-то не уверен в собственной
храбрости? Да ты не боишься ничего земного!
- Об этом я и говорю. Так ли уж много храбрости нужно, чтобы
встретить лицом к лицу врагов-людей - "земных", как ты их называешь, -
если заведомо известно, что останешься жив? Но провидение, Ральф, несет с
собой свои страхи. Смерть, может быть, и не за углом, но когда знаешь, как
и когда она придет... Не очень-то это приятно.
- И ты что же, знаешь?
- Знаю. По крайней мере то, что мне видится, наверно, и есть моя
смерть. Темнота, закрытая гробница...
Он содрогнулся.
- Да, понимаю. По мне, много лучше сражаться при свете дня, даже
если, может быть, завтра умрешь. Может быть, завтра, но по крайней мере не
сейчас. Ты поедешь в замшевых сапогах, господин, или переобуешься?
- Переобуюсь, пожалуй. - Я сел на скамью и протянул ему ногу. Он
опустился на колени и взялся за мой замшевый сапог.
- Ральф, я должен сообщить тебе еще кое-что. Я сказал королю, что ты
находишься при мне и отправишься в Бретань охранять младенца.
Он взглянул на меня снизу вверх, пораженный.
- Ты сказал ему это? Что же он ответил?
- Что ты человек верный. Что он согласен и одобряет.
Ральф сел на пятки, держа в обеих руках мой сапог и хлопая глазами.
- У него было время поразмыслить, Ральф, - как должны всегда
размышлять короли. И было время успокоить свою совесть - как умеют короли.
Теперь для него все это - дело прошлое, а герцог Горлойс - мятежник. Если
хочешь вернуться на службу к королю, он примет тебя милостиво и включит в
число своих воинов.
Ральф, не отвечая, склонился над моими ногами, затягивая пряжки.
Потом вскочил, откинул полог шатра и крикнул, чтобы нам привели лошадей.
- Да поскорее! Мы с моим господином едем на переправу!
- Вот видишь, - сказал ему я. - На этот раз ты сам принял решение, по
своей доброй воле. И, однако же, кто знает, не предусмотрено ли оно высшим
изволением, как и "случайная" смерть Будека? - Я встал, потянулся и со
смехом заключил: - Клянусь всеми живыми богами, я рад, что дело наконец
пришло в движение. И всего более я рад сейчас одному обстоятельству.
- Какому же? Что так легко получил младенца?
- Да, конечно, этому тоже. Но я-то имел в виду, что наконец могу
теперь сбрить эту проклятую бороду.
10
Ко времени нашего с Ральфом прибытия в Маридунум планы мои, насколько
возможно, были составлены. Первым же судном я отослал Ральфа в Бретань с
письмами к Хоэлю, в которых содержались мои соболезнования, а также
необходимые дополнения к письму короля. Одно письмо, которое Ральф вез
открыто, лишь повторяло королевскую просьбу к Хоэлю приютить на первые
годы его младенца-сына; во втором, предназначенном для передачи тайно,
говорилось, чтобы он не беспокоился - забота о ребенке на него возложена
не будет - и чтобы в официально назначенный срок с королевским судном он
нас не ждал. Я просил его оказать содействие Ральфу в подготовке нашего
тайного переезда, который, по моим расчетам, должен был прийтись на
рождество. Хоэль - лежебока и сибарит, не питающий при этом особо нежных
чувств к своему кузену Утеру, - будет, я знал, счастлив таким послаблением
и на радостях поможет нам с Ральфом всем, чем только возможно.
Расставшись с Ральфом, я отправился на север. Я понимал, что долго
держать младенца в Бретани не придется; его можно спрятать у Моравик на
время, чтобы о нем немного позабыли, но длительное пребывание там
сопряжено с опасностью. Враги Утера, как я объяснил королеве, прежде всего
бросятся искать ребенка в Бретани. Узнав, что при дворе Хоэля, как было
объявлено, его на самом деле нет и никогда не было, они, может быть, даже
решат, что все разговоры о Бретани не более как ложный след. А я уж
позабочусь, чтобы никакой след не навел их на убогое жилище Моравик. Но
все это годилось, только пока дитя находится в колыбели; когда оно
вырастет и начнет показываться на людях, могут пойти слухи, разговоры. Я
знал, как это бывает: в простой семье растет мальчик, а окружен такой
заботой и постоянным надзором; люди начнут задумываться, спрашивать и
легко догадаются о правде.
Мало этого, когда мальчика отлучат от мамок и нянек, нужно будет дать
ему воспитание, подобающее если и не принцу, то знатному отроку и будущему
воину. Брин Мирддин для него неподходящее обиталище, это очевидно, он
должен расти в довольстве и безопасности, в доме лорда. Так рассуждая, я в
конце концов пришел к мысли о старом друге моего отца, человеке, которого
я хорошо знал. Имя его было Эктор, титул - граф Галавский. Это был один из
вассалов Коэля, короля Регедского, главного северного союзника Утера.
Регед - обширное королевство, протянувшееся от горной хребтовины
Британии до западных берегов и от вала Адриана на севере вплоть до равнины
Дэва. Галава - владение, которое Эктор держал от Коэля, - находится
примерно в тридцати милях от побережья, в северо-западном углу
королевства. Местность здесь дикая, гористая: обрывы и склоны, потоки,
лесные чащи; она издавна называлась в народе Дикий лес. Замок Эктора стоит
на равнине над узким концом одного из тех длинных озер, которыми изобилуют
междугорья. В давние времена там располагался римский форт - одна из
нескольких крепостей на военной дороге, соединявшей порт Гланнавента на
морском берегу с главным трактом Лугуваллиум - Йорк. Между Галавой и
Гланнавентой - крутые склоны и узкие, легко обороняемые горные проходы, а
на востоке лежат мирные владения Регеда.
Когда Утер говорил о том, чтобы отдать сына в какой-нибудь дом на
воспитание, он имел в виду только богатые, давно освоенные земли за валом
Амброзия. Но я, даже не разделяя его сомнений в верности вассалов, все
равно счел бы эти области опасными. Их в первую голову мечтали захватить
саксы, зажатые между берегом и валом. За них, я знал, они готовились
сражаться, и сражаться не на жизнь, а на смерть. А на севере, в дремучем
королевстве Регед, где никому не придет в голову его искать, под охраной
древнего Дикого леса, мальчик будет расти, даст бог, в безопасности, и
притом на свободе, как дикий олень.
Эктор как раз незадолго перед тем женился. Жена его, по имени
Друзилла, была родом из Йорка, из римско-британской семьи. Отец ее Фаустус
был городским советником и оборонял город от Хенгистова сына Окты, он же
потом находился в числе тех, кто настоятельно советовал вождю саксов
смириться перед Амброзием. А Эктор в то время сражался в армии моего отца.
Там, в Йорке, он познакомился с Друзиллой и взял ее в жены. Оба
исповедовали христианство, потому, быть может, их пути и нечасто
пересекались с Утеровыми. Но я вместе с отцом своим Амброзием не раз бывал
в Йорке в доме у Фаустуса, где велись долгие беседы о том, как замирить
северные земли.
Замок в Галаве был почти неприступным. Построенный на месте старого
римского форта, он стоял на берегу озера, а с двух сторон его защищали
глубокая река и заросший лесом горный склон. Подойти можно было только по
открытой воде или же по узким, постоянно охраняемым горным ущельям. Но
видом Экторов дом на крепость не походил. За стенами росли деревья,
расцвеченные в это время года золотом и багрянцем осени, на глади озера
виднелись лодки, по низким берегам многоводной, плавно текущей реки в
камышах сидели с удочками рыболовы. Зеленые луга вокруг пестрели стадами,
а к стенам замка, совсем как в мирные римские времена, жалась деревня. В
лесу, милях в двух от замка, был монастырь, а выше, на горах, где
кончались леса, на голых пастбищах, покрытых лишь короткой травой да
каменными россыпями, прямо у себя над головой можно было видеть местных
серо-голубых овец, которых пас веселый пастушонок, обороняющийся от волков
и хищных горных лисиц с помощью посоха и единственной овчарки.
Я отправился туда один, не торопясь. И хотя ненавистную бороду я
сбрил и обличье свое не менял, проехал никем не узнанный и не замеченный и
под вечер ясным октябрьским днем прибыл в Галаву.
Главные ворота стояли нараспашку, за ними на широком мощеном дворе
мужчины и отроки разгружали воз сена. Волы стояли смирно, жуя свою жвачку;
рядом парень поил взмыленных лошадей. Из-под колес лаяли собаки, в соломе
деловито рылись куры. Двор затеняли деревья, а по обе стороны от парадного
крыльца на клумбах под поздним осенним солнцем золотились и рдели яркие
ноготки. Все это напоминало скорее процветающую деревенскую усадьбу, а не
замок, но сквозь открытую дверь я увидел развешанные рядами
свежевычищенные доспехи, а откуда-то из-за высокой стены раздавались
военные команды и лязг железа - шли учения.
Я остановился под аркой ворот, и в тот же миг передо мной вырос
привратник. Он спросил, чего мне угодно. Я вручил ему кошелек, в котором
лежала моя фибула с драконом, и велел отнести господину. Не прошло и
нескольких минут, как он воротился, запыхавшись, за ним поспешал
управитель замка, который сразу же проводил меня к графу Эктору.
Эктор мало изменился. Был он среднего роста и, должно быть, средних
лет; будь жив сейчас мой отец, прикинул я, они были бы ровесники, то есть
лет сорока с небольшим. В каштановой бороде серебрились нити седины, под
смуглой задубелой кожей кровь играла здоровым румянцем. Жена его, женщина
еще молодая, лет на десять моложе мужа, оказалась высокой, статной, в
обхождении молчаливой и даже слегка робкой - только взгляд серо-голубых
глаз опровергал чопорные манеры и сдержанное немногословие. Эктор выглядел
человеком, вполне довольным жизнью.
Он принял меня с глазу на глаз в небольшой комнате, где у стен стояли
прислоненные луки и копья, а перед очагом грелись четыре борзые собаки. В
очаге жарко полыхали сосновые поленья, уложенные высоко, как на
погребальном костре, и неудивительно, ибо узкие амбразуры-окна стояли
