меньшенького - давно пора подлечить! - провела меня через заднюю дверь в
харчевню.
Позже, увидев ее мужа, я удостоверился, что его мне и в самом деле
нечего бояться. Был он сухонький, тщедушный мужичок, невидный и
молчаливый, как устрица. Он появился в харчевне, когда мы садились
ужинать, удивленно взглянул на Ральфа, кивнул мне и, не промолвив ни
слова, занялся за стойкой своим делом. Его жена обходилась с ним и со
всяким, кто ни появлялся в харчевне, одинаково сердечно и
грубовато-ласково и неназойливо заботилась о том, чтобы всем было уютно и
сытно. Отличное это было заведение, а кормили у них просто превосходно.
Народ там, само собой, толпился постоянно, но опасность, что нас
узнают, была невелика. Как странствующий лекарь я не только не вызывал
любопытства, но и мог под удобным предлогом целыми днями вместе с Ральфом
бродить по окрестностям. Каждое утро, прихватив с собой еду и вина, мы
уходили в один из глубоких лесистых оврагов, по дну которых бегут питающие
реку Кэмел ручьи, и подымались на обдуваемое ветрами взгорье, что лежит
между Кэмелфордом и морем. Ральф знал здесь все тропы. Наверху мы с ним
обычно расходились, и каждый занимал скрытую наблюдательную позицию, так
чтобы видеть обе дороги, по которым Утер мог вывести войско из Тинтагеля.
Он должен был либо свернуть на северо-восток по берегу моря в направлении
к Димилоку и дальше к военному лагерю возле Геркулесова мыса, либо же -
если он торопился в Винчестер и к немирному Саксонскому берегу - перейти
вброд реку у Кэмелфорда и оттуда подняться на старую военную дорогу,
которая шла вдоль Корнуолльского хребта. Здесь, на взгорье, открытом всем
ветрам, лес редеет и перемежается вересковыми пустошами, частью
заболоченными, и над ними здесь и там возвышаются, как часовые,
причудливые каменные столбы. Старая римская дорога, постепенно
разрушающаяся в этих безлюдных краях, но все еще вполне пригодная для
передвижения, проходит вдоль всего полуострова и спускается к более
обжитым, удобным землям позади вала Амброзия. По моим расчетам. Утер
должен был избрать именно этот путь, а я хотел посмотреть, кто поедет
вместе с ним. Мы с Ральфом делали вид, что отправляемся на сбор трав для
моих снадобий, я и в самом деле каждый вечер возвращался с мешком ценных
ягод и кореньев, которые не растут на моих валлийских холмах. Погода, по
счастью, все еще стояла ясная, и никому не в диковину было, что мы
проводим дни под открытым небом. Люди только радовались, что у них
остановился искусный лекарь, к которому можно прийти со своими хворями в
любой вечер, и возьмет он за лечение не больше, чем ты можешь заплатить.
Так проходили дни, тихие, погожие. Мы ждали, когда король двинется в
поход и прибудет посланец от королевы.
Король выехал из крепости на восьмой день. По той самой дороге, что я
и думал. Я был на месте и все видел.
Проселок между Тинтагелем и Кэмелфордом проходит добрую четверть мили
вплотную под крутым лесистым откосом. Чаща там непроницаемая, склон
отвесный, лишь по краю на прогалины, на каменные осыпи, поросшие
папоротником, чертополохом и цепкой куманикой, пробиваются солнечные лучи.
Здесь стоят высокие кусты терновника, усыпанные лощеными ягодами. Были
среди них еще зеленые, но больше спелых, налитых чернотой под сизым
налетом. Отвар из терновых ягод - первое средство от поносов. Этой хворью
как раз маялся один из ребятишек Маэвы, и я обещал сварить ему вечером
целебное питье. Всего-то на это дело нужна была малая горстка, но сизые
ягоды поспели в самую меру, и я решил набрать побольше. Если их выдавить и
особым способом добавить к можжевеловому вину, получается прекрасный
напиток, крепкий, терпкий и ароматный. Я рассказал об этом Маэве, и ей
захотелось испытать мой рецепт.
Я почти уже наполнил мешок, когда услышал словно отдаленный рокот
грома - конский топот внизу по проселку. Я поспешно затаился на краю чащи
и стал наблюдать. Вскоре показался головной отряд, а за ним и все войско в
облаке пыли, в дробном перестуке копыт, сверкая пестрыми значками и
флажками, прокатилось внизу под обрывом. Тысяча всадников, а то и более. Я
застыл на своем наблюдательном посту за деревьями и смотрел во все глаза.
Впереди, один, ехал король. Чуть отступя, по левую от него руку,
знаменосец вез Красного Дракона. Сквозь пыль мелькали и другие цвета, но
ветер упал, флаги не развевались, и, как ни напрягал я зрение, поклясться
в достоверности того, что увидел, я бы не мог. А тот флаг, который я особо
высматривал, так и не показался, хотя, может быть, я его просто не
заметил. Я подождал, покуда замыкающий всадник не скрылся на рысях за
поворотом, а потом выбрался из чащи и пошел к тому месту, где условился
встретиться с Ральфом.
Он бежал мне навстречу, запыхавшись.
- Ты их видел?
- Да. А ты где был? Я же послал тебя следить за второй дорогой.
- Я и следил. Но на ней не было никакого движения, ни живой души. И я
как раз пошел обратно, когда услышал что они едут. И бросился бегом. Едва
не опоздал. Видел только задние ряды. Ведь это был король?
- Король. Ральф, а ты не разглядел значков? Никого не узнал?
- Узнал Брихана и Цинфелина, а больше из Корнуолла никого. Мне
показалось, там были люди из Гарлота и из Цернива и еще кое-кто вроде бы
знакомый, но сквозь пыль было плохо видно. И я не успел никого толком
разглядеть, как они уже скрылись за поворотом.
- А Кадора среди них не было?
- Господин, мне очень жаль, но я не разглядел.
- Неважно. Раз были другие из Корнуолла, значит, можно не
сомневаться, что и он с ними. В харчевне, конечно, будут знать. А ты
забыл, что не должен называть меня "господин", даже с глазу на глаз?
- Прости... Эмрис. - Мы так сблизились с ним за это время, что он
счел уместным тут же с наигранной кротостью добавить: - А ты забыл, что
меня зовут Бан? - Он, смеясь, увернулся от подзатыльника. - Надо же было
назвать меня по этому недоумку!
- Просто подвернулось на язык. Это, кстати, королевское имя. Бан,
король Бенойка. Так что ты вправе сам выбрать из них двоих себе патрона.
- Бенойк? А где это?
- На севере. Ну пошли, вернемся в харчевню. Едва ли от королевы можно
ждать известия ранее завтрашнего дня, но мне еще сегодня надо приготовить
целебный отвар, а это дело не на один час. На-ка вот, понеси.
Я оказался прав, гонец прибыл на следующее утро. Ральф спозаранку
встречал его на проселке, и они вдвоем явились ко мне с известием, что я
должен немедля ехать в Тинтагель для встречи с королевой.
Я не поделился с Ральфом, да и себе до конца не признался, что на
душе у меня от предстоящей аудиенции было неспокойно. В ту ночь в
Тинтагеле, когда младенец был зачат, я не сомневался ни в чем, я знал
твердо, как только можно твердо знать будущее, что мальчик, который
родится, будет отдан на мое попечение и что я взращу великого короля.
Утер, в досаде на смерть Горлойса, поклялся отвергнуть своего
"внебрачного" отпрыска, и из письма Марсии было видно, что он намерения не
изменил. Но от Игрейны я за долгие шесть месяцев, протекшие с той
мартовской ночи, не получил ни единой вести, откуда же мне было теперь
знать, а вдруг она не пожелает исполнить волю супруга, а вдруг не найдет в
себе сил расстаться с рожденным ею ребенком? Я без конца перебирал в уме
доводы, которые мог бы ей привести, и сам только дивился, куда подевалась
та уверенность, с какой обращал я раньше к ней и к Утеру свои речи.
Воистину тогда мой бог был со мною. И воистину, увы, теперь он покинул
меня. Порой бессонными ночами прежние ясные видения даже начинали казаться
мне просто прихотью фантазии, обманчивыми снами, рожденными неотступной
мечтой. Вспоминались горькие слова короля: "Теперь я понимаю, что это у
тебя за мания такая, что за волшебная сила, о которой ты толкуешь.
Обыкновенная человеческая хитрость, и больше ровным счетом ничего, страсть
лезть в государственные дела. Мой брат приучил тебя к этому, и ты вошел во
вкус, считаешь своим правом, своей тайной. Ты даже богом пользуешься в
собственных целях. "Бог велит мне делать то-то и то-то, бог требует
расплаты, бог взимает мзду с других..." За что, Мерлин? За то, что ты
суешься не в свое дело? А кто должен выплачивать богу долги за твои
победы? Уж не ты ли? Нет, те, чьими руками ты ведешь свою игру, они же и
расплачиваются за тебя. Ты-то не платишь". Прислушиваясь к этим резким
словам, так отчетливо звучавшим в молчании ночи, я и сам готов был
усомниться, что верно толковал свои видения, что все труды мои и мечты -
не пустая насмешка судьбы. И вспоминая тех, кто уже поплатился за них
жизнью, начинал думать, не отраднее ли смерть той пустыни неверия и
сомнений, в которой я лежу недвижим, напрасно ожидая, чтобы мне прозвучал
голос хоть самого малого из моих богов. Нет, я платил, и платил недешево.
Все эти долгие девять месяцев, каждую бессонную ночь.
Но сейчас был день, и скоро мне предстояло узнать, чего хочет от меня
королева. Помнится, я не находил себе места, пока Ральф седлал лошадей и
завершал сборы в путь. Маэва со служанками в кухне мыла терновые ягоды,
предназначенные для приготовления вина. Один чан с ягодами уже закипал на
плите. Не дико ли, что я увожу с собой к королеве этот терпкий терновый
дух? Вдруг он сделался для меня невыносим, я поспешил наружу, глотнуть
свежего воздуха, но одна из служанок выбежала вслед за мной с каким-то
вопросом, я стал давать ей объяснения, и это отвлекло меня от дум, а тут и
Ральф подошел сказать, что все готово, и вот уже мы втроем - Ральф, гонец
и я - поскакали легким галопом в ласковых, нежарких лучах сентябрьского
полдня, направляясь в Тинтагель.
7
Всего лишь несколько месяцев я не видел Игрейну, но как же она
переменилась! Сначала мне подумалось, что все дело в беременности: ее
некогда стройный стан разнесло, а лицо, правда, сохранило свежий здоровый
румянец, но под глазами и у губ легли, как бывает у женщин, страдальческие
тени. Но перемена в ней была глубже - во взгляде, в движениях, в том, как
она теперь сидела. Раньше, горячая, юная, она была похожа на птицу,
рвущуюся ввысь и бьющую крылами о прутья клетки, теперь же словно сникла в
своей тяжести, сложила подрезанные крылья, прижилась на земле.
Она приняла меня в своих покоях на верхнем этаже - в продолговатой
комнате с круглым углублением в северо-западной стене, где находилась
угловая башня. В длинной стене, выходящей на юго-запад, было несколько
окон, сквозь них свободно падали солнечные лучи, но королева сидела под
узким башенным оконцем, в которое веяло прохладой погожего сентябрьского
дня и доносился от подножия замка вечный шум морского прибоя. Во всем этом
я узнавал Игрейну прежних дней. Как похоже на нее, подумалось мне,
предпочесть солнечному теплу ветер и шум моря. Но хотя много здесь было
воздуха и света, все же оставалось что-то от клетки: в этой комнате
некогда томилась молодая жена старого герцога Горлойса - до той роковой
поездки в Лондон, когда она и король увидели друг друга. Теперь, после
краткого полета, она опять заточена здесь, заточена любовью к королю и
тяжестью его ребенка. В моей жизни была только одна женщина, которую я
любил, но ко многим испытывал жалость. И теперь эту юную королеву,
прекрасную и добившуюся своего, жалел так же горячо, как и боялся: что-то
она мне скажет?
Королева приняла меня с глазу на глаз. Паж провел меня к ней через
