неизменно добр и ласков и никому не дает повода усомниться в том, что он -
отец ребенка. Но, увы, на душе у меня нет спокойствия об этом младенце - я
страшилась бы беды от рук короля, если б не то, что он так бережет и,
конечно, не захочет огорчить свою королеву. По этой же причине, принц
Мерлин, я сим письмом рекомендую тебе в слуги внука моего Ральфа. Для него
тоже страшусь я беды от рук короля, и мнение мое такое, что лучше ему
служить на стороне, у природного принца, нежели оставаться при короле,
почитающем его службу изменою. В Корнуолле для него небезопасно. Вот
почему прошу тебя, господин мой, пусть Ральф служит тебе, а после тебя -
младенцу. Ибо, сдается мне, я поняла, что означали слова, сказанные тобою
моей госпоже: "Я видел яркое пламя и в нем - сияющую корону и меч, на
алтаре стоящий, подобно кресту".
Ральф проспал до сумерек. Я развел огонь и, приготовив мясной отвар,
понес ему в глубь пещеры. Он уже лежал с открытыми глазами и смотрел на
меня. Во взгляде его я прочел не только узнавание, но и непонятную
тревогу.
- Как ты теперь себя чувствуешь?
- Недурно, господин. Я... это твоя пещера? Как я здесь очутился? Как
ты нашел меня?
- Я был на вершине холма и оттуда видел, как на тебя напали. Потом
твоих врагов спугнули, и они умчались, а тебя оставили. Тогда я спустился
и на лошади привез тебя сюда. Стало быть, теперь ты знаешь, кто я?
- Ты отпустил бороду, но я все-таки признал тебя, господин. Разве я
уже говорил с тобой? Ничего не помню. Не иначе как удар пришелся мне по
голове.
- Да, так оно и было. А как сейчас твоя голова?
- Трещит. Но терпимо. Вот бок, - он поморщился, - бок болит сильное
всего.
- Это тебя конь ударил копытом. Но серьезного увечья нет, через
несколько дней придешь в себя. А кто были те люди, тебе известно?
- Нет. - Он нахмурился, напрягая мысли, но видно было, что это усилие
причиняет ему боль, и я сказал:
- Ладно, мы еще успеем поговорить об этом. Теперь поешь.
- Господин, со мною было послание...
- Я получил его в целости. Об этом потом.
Когда я возвратился, он уже съел похлебку с хлебом и стал больше
похож на самого себя. От другой пищи он отказался, но я уговорил его
выпить немного вина, и прямо на глазах в лицо ему вернулись краски. Я
придвинул к его ложу табурет и сел.
- Ну как, лучше?
- Да. - Он не поднял на меня глаз. Руки его нервно теребили край
одеяла. Он сглотнул и произнес: - Я... Я не успел поблагодарить тебя,
господин мой.
- За что же? Что я подобрал тебя и привез сюда? Но у меня не было
иного способа получить доставленные тобою вести.
Он вскинул на меня глаза, и я с удивлением убедился, что он не
услышал в моих словах шутки, а принял их за чистую монету. И я понял, что
означают его взгляды: он меня боится. Мне вспомнилась ночь в Тинтагеле и
храбрый отрок, который сослужил такую службу королю и так самоотверженно
помог мне. Но я не стал напоминать ему об этом. Я сказал:
- Ты привез мне известие, которого я ждал. Я прочел письмо твоей
бабки. Ты знаешь, что там написано про королеву?
- Да.
- А про тебя самого?
- Да.
Он отвечал односложно и смотрел в сторону с хмурым видом человека,
которого нечестно подловили и допрашивают, а он твердо решил, что ничего
не скажет. Похоже, что в противовес планам своей бабки он вовсе не жаждет
оказаться у меня в услужении. Значит, Марсия не открыла внуку, для чего он
предназначается в будущем.
- Ну хорошо, пока оставим это. Но, похоже, нынче утром какие-то
неизвестные искали твоей погибели. Если они не простые разбойники с
большой дороги, то неплохо бы знать, кто они и кто им платит. У тебя по
этому поводу нет никаких предположений?
- Нет, - все так же не разжимая губ, ответил он.
- Мне это небезынтересно, - мягко пояснил я, - потому что, вполне
возможно, они захотят убить и меня.
- Почему? - спросил он недоуменно и даже оживился.
- Если на тебя напали из мести за то, что ты участвовал в той
тинтагельской истории, тогда следующим у них на очереди буду я. А если им
нужно было письмо, которое ты мне вез, то интересно - зачем? Если же, что
самое правдоподобное, это обыкновенные грабители, то они где-то здесь
таятся, и надо сообщить о них солдатам в лагерь у стен города.
- А-а. Понимаю, - протянул он растерянно и немного даже виновато. -
Но я сказал правду, сударь: мне неизвестно, кто они такие. Я... я и сам
тут лежу и все голову ломаю. Нет никакой зацепки в памяти. Значков на них
вроде бы не было... - Он страдальчески свел вместе брови. - Я ведь заметил
бы, будь у них значки, правда?
- А облачение какое?
- Я... я не успел разглядеть толком. Кажется, в кожаных камзолах и
кольчужных подшлемниках. Без щитов, но с мечами и кинжалами.
- И кони под ними добрые, это я видел. А ты не слышал ли их речи?
- Помнится, нет. Да они и не переговаривались, так, возгласы только.
Язык - британский, но из какой местности, не знаю. Я плохо разбираюсь в
говорах.
- И не помнишь, ничего в них такого не было, что выдавало бы людей
короля?
Я тронул близко от больного места. Он залился краской, но ответил
сдержанно, ровно:
- Нет, не было. А разве это мыслимо?
- Казалось бы, нет. Но короли - странные существа, и особенно
странные, когда у них совесть нечиста. Или, может быть, это были
корнуолльцы?
Краска схлынула у него с лица, оно сделалось чуть ли не бледнее,
мертвеннее прежнего. Глаза выразили горькую муку. Я попал в самую больную
точку: вот опасение, которое его терзало.
- Ты думаешь, люди герцога?..
- В Димилоке перед отъездом я слышал, что король намерен признать
герцогом Корнуолльским молодого Кадора. А уж этот-то человек, Ральф,
конечно, не питает к тебе теплых чувств. Для него не имеет значения, что
ты ведь, если подумать, был слугой герцогини и выполнял ее повеления. Он
полон ненависти и, наверно, жаждет мести. И его можно понять.
Такое беспристрастное рассуждение его изумило, но и заметно
успокоило. И, поразмыслив, он в тон мне ответил:
- Да, пожалуй, это могли быть люди Кадора. Хотя по виду и не скажешь.
А может быть, я еще вспомню что-нибудь. - Он помолчал. - Но ведь Кадор мог
убить меня в Корнуолле, если бы захотел. Для чего было ехать в эдакую даль
сюда? Кадор ненавидит тебя, наверно, не меньше, чем меня.
- Гораздо больше, - возразил я. - Но меня ему не надо выслеживать. Он
знает, где меня найти: весь мир это знает. Да он бы и не откладывал так
долго.
Ральф озадаченно захлопал глазами. Потом, как видно, нашел для себя
объяснение моему бесстрашию:
- Сюда, должно быть, за тобой никто не отважится последовать,
побоятся твоего колдовства?
- Что ж, неплохо, если так, - не стал я с ним спорить. Зачем ему
знать, как ненадежна моя крепость? - Ну а теперь довольно. Отдыхай. И
утром увидишь, что стал чувствовать себя гораздо лучше. Заснуть сможешь?
Или больно тебе?
- Да нет, - ответил он, кривя душой. Боль - это слабость, в которой
он не хотел признаваться.
Я наклонился над ним и нащупал в запястье отзвуки ударов его сердца.
Они были сильные и ровные. Я отпустил его руку и кивнул:
- Ничего, будешь жив. Кликни меня ночью, если понадоблюсь. Покойной
ночи.
Но наутро Ральф так и не вспомнил ничего нового про тех, кто на него
напал, и что это были за люди, оставалось неясным. Обсудить с ним письмо
Марсии я тоже не спешил. Но вот однажды вечером, убедившись, что он
достаточно окреп, я подозвал его. Весь день лило, и вечер наступил такой
промозглый, что я развел огонь и уселся к теплу ужинать.
- Ральф, принеси сюда свою чашку, поедим вместе у огня. Я хочу
поговорить с тобой.
Он послушно приблизился. Он как-то умудрился привести в порядок
одежду, синяки и ссадины подзажили, и теперь это опять был прежний отрок
Ральф, только прихрамывающий: рана на бедре еще не закрылась - и
молчаливый, и выражение лица немного настороженное. Он приковылял к огню и
уселся, где я показал.
- Ты говоришь, тебе известно, о чем еще писала мне твоя бабка, кроме
здоровья королевы?
- Да, известно.
- Значит, ты знаешь, что она прислала тебя ко мне в услужение,
опасаясь для тебя королевской немилости? А сам король давал тебе повод
страшиться его?
Он слегка покачал головой. Но в глаза мне не посмотрел.
- Страшиться его? Да нет. Но когда пришла тревожная весть, что саксы
высадились на южном побережье и я попросился в поход с его отрядом, он
меня не взял. - Обида и негодование звучали в его голосе. - Хотя взял всех
до единого корнуолльских воинов, которые сражались против него под
Димилоком. А вот меня, который ему помогал, - нет.
Он отвернулся. Я видел опущенную голову, пылающую щеку. Вот,
оказывается, в чем дело. Вот почему он обижен и сердит и так настороженно
держится. И неудивительно, ведь он знал только одно: сослужив службу мне и
королю, он за это лишился места при королеве и, хуже того, навлек на себя
гнев герцога Корнуолльского, был опорочен как его подданный, изгнан из
родных мест и определен в услужение там, где это ниже его достоинства.
Я сказал:
- Твоя бабка пишет мне только, что, по ее мнению, тебе будет лучше
поискать себе дело за пределами Корнуолла. Оставим это пока: все равно ты
не можешь заняться поисками, пока у тебя не зажила нога. Но скажи мне,
король говорил с тобой хоть раз о той ночи, когда был убит Горлойс?
Долгое молчание - я уж думал, он не ответит. Наконец он произнес:
- Да, один раз. Сказал, что я верно послужил ему, и поблагодарил.
Спросил, не хочу ли награды. Я ответил, что нет, я довольно вознагражден
тем, что сослужил ему службу. А ему не понравилось. Он, должно быть, хотел
дать мне денег, расплатиться и забыть. Он сказал, что больше я не могу
служить ни ему, ни королеве. Что ради него я предал моего господина -
герцога, а кто предал одного господина, может предать и другого.
- Ну? - спросил я. - Это все?
- Все? - Он так весь и вскинулся, пораженный, негодующий. - Это все?!
Когда тебя так оскорбляют? К тому же это ложь, и ты знаешь, что ложь! Я
служил госпоже, а не герцогу Горлойсу! И вовсе я герцога не предал!
- Да, конечно. Это оскорбление. Но нельзя ждать справедливости от
короля, когда он сам чувствует себя Иудой. Ему нужны чужие плечи, чтобы
переложить на них свое предательство, вот и пошли в ход твои и мои. Но
едва ли тебе от него что-нибудь угрожало. Даже горячо любящая бабка не
может назвать это угрозой.
- А кто говорит об угрозах? - вспылил Ральф. - Я уехал не потому, что
боялся каких-то угроз! Надо было доставить тебе послание, а это, ты сам
видел, было дело далеко не безопасное!
Такая несдержанность, неуместная для слуги, втайне позабавила меня.
Но вслух я миролюбиво сказал:
- Не ерошь передо мной перышки, петушок. Никто не ставит под сомнение
твою храбрость. Даже король, уверяю тебя. Расскажи-ка мне лучше про
саксов. Где они высадились? Что там было? Я уже больше месяца не имею
вестей с юга.
И Ральф, помолчав, ответил мне со всей надлежащей почтительностью:
- Это было в мае. Они высадились южнее Виндокладии. Там такой
глубокий залив, не помню, как по-настоящему называется. Его все зовут
Гончарный. Эти места за пределами их союзных владений, в Думнонии, то есть
они нарушили союзное соглашение, которое сами же заключили. Ну, да это ты
без меня знаешь.
Я кивнул. Я пишу о давно прошедших временах Утерова правления, а ведь
теперь мало кто даже и помнит, что такое - союзные саксы. Первые союзные
