Димилока. Над головой Утера реял в солнечных лучах королевский штандарт -
красный дракон на золотом поле. Король был теперь в своем обличье: серая
краска с волос и бороды смыта, на шлеме блистает драгоценный венец.
Пурпурный королевский плащ развевается за плечами, прикрывая лоснящийся
круп гнедого скакуна. Лицо короля спокойно и сосредоточенно - усталое,
конечно, и мрачное лицо, но при всем том довольное. Он ехал в Тинтагель, и
Тинтагель принадлежал теперь ему, вместе со всем, что находится в его
стенах. Он получил то, чего добивался.
Я стоял, привалясь к боку моего коня, и смотрел, как они едут мимо.
Утер не мог меня не заметить, однако он даже не взглянул в мою
сторону. Из рядов королевской свиты на меня бросали любопытные узнающие
взгляды. Среди этих всадников не было, я полагаю, ни одного, кого не
достигло бы уже известие о том, что произошло ночью в Тинтагеле и какую
роль я сыграл в исполнении королевского желания. Быть может, самые
простодушные из свиты даже ждали от короля благодарности и награды для
меня или уж по меньшей мере признания и привета. Но я, выросший среди
королей, хорошо знал: если надо награждать и взыскивать, то сначала
находят, с кого взыскать, не то вина еще, глядишь, пристанет к самому
королю. Король Утер сейчас понимал только одно: что по моему, как он
считал, недосмотру герцога Корнуолльского убили в то время, как он,
король, возлежал с его герцогиней. Он не видел в смерти герцога той
мрачной иронии, что прячется за приветливой маской богов, требующих от нас
исполнения их воли. Утер, малознакомый с делами богов, понимал только,
что, выждав всего один день, мог бы добиться своего открыто и не роняя
собственной чести. Он гневался на меня вполне искренне, но будь это даже
напускное - ему ведь надо было возложить на кого-то вину; как бы он в
глубине души ни воспринял смерть герцога - а она, бесспорно, была для него
волшебной дверцей к желанному браку с Игрейной, - но перед людьми ему
полагалось сокрушаться; и я оказался жертвой, которую он принес на алтарь
своего сокрушения.
Один из его рыцарей - это был Кай Валерий, он скакал сбоку от короля,
- наклонился в седле и сказал ему что-то, но Утер и бровью не повел. Я
видел, как прямодушный воин смущенно оглянулся на меня, потом то ли
тряхнул головой, то ли кивнул мне и поскакал дальше. Я не удивился и
спокойно смотрел им вслед.
Стук копыт замер на дороге, ведущей к морю. У меня над головой
трепещущий крылышками жаворонок вдруг смолк и камнем упал из безмолвных
высей в траву - на отдых.
Неподалеку от меня из травы торчал валун. Я подвел туда коня, с
валуна кое-как вскарабкался в седло. И направил коня на северо-восток к
Димилоку, у стен которого стояло королевское войско.
2
Провалы в памяти бывают спасительны. Не помню, как доехал до лагеря,
но когда спустя часы вынырнул из тумана усталости и боли, то оказался под
кровом и в постели.
Я пробудился в полумраке, при слабом, зыбком свете то ли от очага, то
ли от свечи. Трепетала цветная мгла, колебались тени, пахло древесным
дымом, и где-то вдалеке словно бы плескалась и капала вода. Но даже в этом
тепле и уюте сознание обременяло меня, и я, закрыв глаза, опять погрузился
в беспамятство. На какое-то время мне представилось, будто я нахожусь на
грани потустороннего мира, где встают видения и голоса раздаются из мрака
и с огнем и светом приходит правда. Но вскоре боль в разбитых мышцах и
резкая ломота в руке убедили меня, что я еще на этом свете и что голоса,
звучащие в полутьме надо мной, тоже принадлежат живым людям.
- Ну вот, пока все. Хуже всего с ребрами, не считая руки, но ребра
скоро заживут, там только трещины.
У меня было смутное ощущение, что этот голос мне знаком. Во всяком
случае, ремесло говорившего не вызывало сомнений: свежие повязки держались
ровно и прочно - чувствовалась хватка мастера. Я опять попытался поднять
веки - тяжелые, как свинец, они слиплись от пота и крови. Сонными волнами
накатывало тепло, руки и ноги наливались тяжестью. Дурманяще пахло чем-то
сладким - верно, перед тем как вправлять руку, мне дали выпить макового
отвару или обкурили маковым дымом. Я покорился и снова отплыл от твердых
берегов. Негромкие голоса далеко разносились по черным водам:
- Перестань пялить глаза и поднеси поближе чашу. И не бойся, он
теперь вне опасности. - Это был снова врач.
- Но мне доводилось слышать про разные случаи...
Говорили по-латыни, однако выговаривали оба по-разному. Второй голос
был чужеземный, не германский и не с берегов Срединного моря. Я с детства
легко схватывал языки, говорил на нескольких кельтских диалектах и
по-саксонски, знал немного и греческий. Но этот акцент был мне незнаком.
Может быть. Малая Азия или Аравия?
Ловкие пальцы повернули мою голову на подушке, разобрали мне волосы,
обмыли ссадины.
- Ты его первый раз видишь?
- Первый. Я не предполагал, что он так юн.
- Не так уж и юн. Ему сейчас, должно быть, двадцать два года.
- А он так много успел в жизни. Говорят, его отец, верховный король
Амброзий, в последние годы своего правления шагу не ступал, не
посоветовавшись с ним. Рассказывают, что он видит будущее в пламени свечи
и может выиграть битву на расстоянии, с вершины холма.
- Люди чего только не расскажут. - Голос врача звучал сдержанно и
ровно. Бретань, подумалось мне, верно, я встречал его в Бретани. В его
гладкой латинской речи был какой-то знакомый призвук, только какой, я
вспомнить не мог. - Но это правда, что Амброзий ценил его совет.
- А правда ли, что он восстановил вблизи Эймсбери Хоровод Великанов -
Нависшие Камни, как называют его теперь?
- Правда и это. Находясь с войском отца в Бретани, он изучил
строительное дело. Помню, он обсуждал с Треморинусом, главным механиком
при войске, как поднять и установить Нависшие Камни. И не только этим он
занимался. Он и в медицине уже тогда смыслил куда больше, чем многие, кто
зарабатывает ею себе на жизнь. Лучшего помощника для работы в полевом
лазарете я бы себе не желал. Бог его знает, что ему вздумалось скрыться в
этом диком углу Уэльса - мы можем только догадываться. Они с королем
Утером не ладили. Утер, говорят, не мог ему простить, что покойный король,
Утеров брат, относился к нему с таким уважением. Как бы то ни было, но
после смерти Амброзия Мерлин нигде не показывался, ни с кем не видался до
самого этого случая с женой герцога Горлойса. И сдается, получил в
благодарность от Утера одни шишки... Поднеси-ка чашу поближе, я обмою ему
лицо. Нет, не туда. Вот так.
- Это, должно быть, от удара мечом?
- Царапина. Видно, острие меча скользнуло но щеке. Не так она
страшна, как кажется. Только крови много. Повезло человеку. На дюйм выше,
и попали бы в глаз. Ну вот. Все чисто, и шрама не останется.
- Он похож на мертвеца, Гандар. Поправится ли?
- А как же. Разумеется. - Даже опоенный, я сквозь дурман уловил в
этом быстром ответе профессиональную убежденность. - Не считая ребер и
руки, тут только одни ссадины и царапины, ну и, надо полагать, что-то
держало и гнало его вперед несколько последних дней, а теперь отпустило.
Все, что ему нужно, - это выспаться. Подай-ка мне вон ту мазь. В зеленой
банке.
Снадобье охладило мою порезанную щеку. Запахло валерианой. Мазь в
зеленой банке... Дома я сам составлял такую: валериана, бальзам, нард...
Этот запах перенес меня в моем полусне на мшистый речной берег - играя
солнечными зайчиками, струилась вода, и я рвал прохладные листья,
соцветия, золотистый мох...
Нет, просто кто-то лил воду у входа. Врач сделал свое дело и отошел
вымыть руки. Теперь их голоса звучали в отдалении.
- Так он - побочный сын Амброзия? - Любопытство чужеземца еще не было
удовлетворено. - Кто же была его мать?
- Королевская дочь из Маридунума, что в Южном Уэльсе. Говорят,
провидческий дар он унаследовал от нее. А облик - нет, он, как отражение в
зеркале, похож на покойного короля, куда больше, чем Утер. Та же масть:
черный волос и черный глаз. Помню, когда я впервые увидел его, еще
маленького, в Бретани, он был похож на обитателя пещер в здешних полых
холмах. И говорил подчас тоже не по-людски; а то и вовсе помалкивал. Ты не
смотри, что он такой словно бы смирный; на самом деле за ним не только
книжная премудрость и удача, уменье верно рассчитать время; нет, у него в
руках настоящее могущество.
- Стало быть, правду о нем рассказывают?
- Правду, - сухо ответил Гандар. - Ну так. Он теперь будет
поправляться. Сидеть над ним нет нужды. Пойди поспи. Я один сделаю
вечерний обход и еще зайду взглянуть на него, прежде чем лягу спать.
Доброй ночи.
Голоса затихли. После них во тьме звучали и вновь смолкали другие
голоса, но эти были бесплотны, рождались из воздуха. Быть может, мне бы
следовало подождать и послушать их, но у меня недостало храбрости. Я
ухватился за сон и спрятался под ним, словно под одеялом, укрывшись от
боли и заботы в милосердной темноте забытья.
Когда я вновь открыл глаза, ночную тьму озаряла мирная, одинокая
свеча. Я находился в тесной комнате со сводчатым потолком и стенами из
грубо отесанного камня; некогда покрытые яркой краской, они теперь
потемнели и облупились от сырости и небрежения. Однако чистота здесь
блюлась: пол из корнуолльского плитняка был тщательно вымыт, и толстые
одеяла, которые меня укутывали, пахли свежестью и пестрели яркими узорами.
Неслышно открылась дверь, кто-то вошел. В светлом проеме я сначала
разглядел на пороге только силуэт невысокого крепкого широкоплечего
мужчины в долгополом простом одеянии и круглой шапочке. Но вот он шагнул в
светлый круг от свечи, и я узнал Гандара, главного врача при королевском
войске. Он с улыбкой склонился надо мной.
- Наконец-то!
- Гандар! Рад видеть тебя. Я долго спал?
- Ты уснул в сумерки, а сейчас уже за полночь. Это тебе и
требовалось. Ты был похож на мертвеца, когда тебя принесли. Но признаюсь,
мне было легче делать мое дело благодаря тому, что ты был в беспамятстве.
Я посмотрел: рука моя, тщательно перевязанная, покоилась поверх
одеяла. В туго стянутом боку все еще пекло, хотя резкая боль утихла. Руки
и ноги ломило. Рот распух и хранил привкус крови, смешанный с ядовитой
сладостью снотворного зелья. Но голова больше не раскалывалась, и порез на
щеке перестал саднить.
- Как хорошо, что я попал к тебе. - Я попробовал пошевелить затекшей
рукой. - Заживет она?
- Да. Юность и здоровье возьмут свое. Три кости переломаны, но
полагаю, рана не загниет. - Он вопросительно посмотрел на меня. - Как ты
ее получил? Похоже, что это лошадь копытом отдавила тебе руку, а потом еще
ударила и переломала ребра. Но порез на щеке нанесен мечом. Тут уж некуда
деваться.
- Да. Я сражался.
Он вздернул брови.
- Если и так, то, видно, это был бой не по правилам. Скажи мне... но
нет, успеется. Я сгораю от нетерпения услышать, что произошло, - мы все
здесь хотим об этом узнать, - но сначала ты должен поесть.
Он отошел к двери, позвал, и в комнату вошел слуга с миской мясного
отвара и хлебом. Поначалу хлеб мне не давался, но потом я стал размачивать
его в отваре и так есть. Гандар пододвинул к моему ложу табурет и молча
дожидался, пока я поем. Наконец я отдал ему миску, и он поставил ее на
пол.
- Ну как, теперь ты в силах говорить? Слухи вьются вокруг, подобно
жалящим комарам. Ты знаешь, что Горлойс убит?
- Знаю. - Я получше осмотрелся кругом. - Я так понимаю, что нахожусь
