тебя могли захватить ночные работнички Ваги Колеса. И даже не захватить, а
прихватить, потому что для них главной добычей был бы твой сопровождающий,
благородный проигравшийся дон. Но так или иначе они тебя не убьют: Вага
Колесо слишком скуп для этого.
Тебя мог захватить и какой-нибудь дурак барон. Безо всякого злого
умысла, просто от скуки и гипертрофированного гостеприимства. Захотелось
попировать с благородным собеседником, выставил на дорогу дружинников и
затащил к себе в замок твоего сопровождающего. И будешь ты сидеть в
вонючей людской, пока доны не упьются до обалдения и не расстанутся. В
этом случае тебе тоже ничто не грозит.
Но есть еще засевшие где-то в Гниловражье остатки разбитой недавно
крестьянской армии дона Кси и Пэрты Позвоночника, которых тайком
подкармливает сейчас сам орел наш дон Рэба на случай весьма возможных
осложнений с баронами. Вот эти пощады не знают, и о них лучше не думать.
Есть еще дон Сатарина, родовитейший имперский аристократ, ста двух лет от
роду, совершенно выживший из ума. Он пребывает в родовой вражде с
герцогами Ируканскими и время от времени, возбудившись к активности,
принимается хватать все, что пересекает ируканскую границу. Он очень
опасен, ибо под действием приступов холецистита способен издавать такие
приказы, что божедомы не успевают вывозить трупы из его темниц.
И, наконец, главное, не потому главное, что самое опасное, а потому,
что наиболее вероятное. Серые патрули дона Рэбы. Штурмовики на больших
дорогах. Ты мог попасть в их руки случайно, и тогда следует рассчитывать
на рассудительность и хладнокровие сопровождающего. Но что, если дон Рэба
заинтересован в тебе? У дона Рэбы такие неожиданные интересы... Его шпионы
могли донести, что ты будешь проезжать через Арканар, тебе навстречу
выслали наряд под командой старательного серого офицера, дворянского
ублюдка из мелкопоместных, и ты сидишь сейчас в каменном мешке под Веселой
Башней...
Румата снова нетерпеливо подергал шнур. Дверь спальни отворилась с
отвратительным визгом, вошел мальчик-слуга, тощенький и угрюмый. Имя его
было Уно, и его судьба могла бы послужить темой для баллады. Он поклонился
у порога, шаркая разбитыми башмаками, подошел к кровати и поставил на
столик поднос с письмами, кофе и комком ароматической жевательной коры для
укрепления зубов и чистки оных. Румата сердито посмотрел на него.
- Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь смажешь дверь?
Мальчик промолчал, глядя в пол. Румата отбросил одеяло, спустил голые
ноги с постели и потянулся к подносу.
- Мылся сегодня? - спросил он.
Мальчик переступил с ноги на ногу и, ничего не ответив, пошел по
комнате, собирая разбросанную одежду.
- Я, кажется, спросил тебя, мылся ты сегодня или нет? - сказал
Румата, распечатывая первое письмо.
- Водой грехов не смоешь, - проворчал мальчик. - Что я, благородный,
что ли, мыться?
- Я тебе про микробов что рассказывал? - сказал Румата.
Мальчик положил зеленые штаны на спинку кресла и омахнулся большим
пальцем, отгоняя нечистого.
- Три раза за ночь молился, - сказал он. - Чего же еще?
- Дурачина ты, - сказал Румата и стал читать письмо.
Писала дона Окана, фрейлина, новая фаворитка дона Рэбы. Предлагала
нынче же вечером навестить ее, "томящуюся нежно". В постскриптуме простыми
словами было написано, чего она, собственно, ждет от этой встречи. Румата
не выдержал - покраснел. Воровато оглянувшись на мальчишку, пробормотал:
"Ну, в самом деле..." Об этом следовало подумать. Идти было противно, не
идти было глупо - дона Окана много знала. Он залпом выпил кофе и положил в
рот жевательную кору.
Следующий конверт был из плотной бумаги, сургучная печать смазана;
видно было, что письмо вскрывали. Писал дон Рипат, решительный карьерист,
лейтенант серой роты галантерейщиков. Справлялся о здоровье, выражал
уверенность в победе серого дела и просил отсрочить должок, ссылаясь на
вздорные обстоятельства. "Ладно, ладно..." - пробормотал Румата, отложил
письмо, снова взял конверт и с интересом его оглядел. Да, тоньше стали
работать. Заметно тоньше.
В третьем письме предлагали рубиться на мечах из-за доны Пифы, но
соглашались снять предложение, если дону Румате благоугодно будет привести
доказательства того, что он, благородный дон Румата, к доне Пифе
касательства не имел и не имеет. Письмо было стандартным: основной текст
писал каллиграф, а в оставленных промежутках были коряво, с
грамматическими ошибками вписаны имена и сроки.
Румата отшвырнул письмо и почесал искусанную комарами левую руку.
- Ну, давай умываться! - приказал он.
Мальчик скрылся за дверью и скоро, пятясь задом, вернулся, волоча по
полу деревянную лохань с водой. Потом сбегал еще раз за дверь и притащил
пустую лохань и ковшик.
Румата спрыгнул на пол, содрал через голову ветхую, с искуснейшей
ручной вышивкой ночную рубаху и с лязгом выхватил из ножен висевшие у
изголовья мечи. Мальчик из осторожности встал за кресло. Поупражнявшись
минут десять в выпадах и отражениях, Румата бросил мечи в стену, нагнулся
над пустой лоханью и приказал: "Лей!" Без мыла было плохо, но Румата уже
привык. Мальчик лил ковш за ковшом на спину, на шею, на голову и ворчал:
"У всех как у людей, только у нас с выдумками. Где это видано - в двух
сосудах мыться. В отхожем месте горшок какой-то придумали... Полотенце им
каждый день чистое... А сами, не помолившись, голый с мечами скачут..."
Растираясь полотенцем, Румата сказал наставительно:
- Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть
чист и благоухать.
- Только у его величества и забот, что вас нюхать, - возразил
мальчик. - Все знают, его величество день и ночь молятся за нас, грешных.
А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, их лакей
рассказывал.
- Ладно, не ворчи, - сказал Румата, натягивая нейлоновую майку.
Мальчик смотрел на майку с неодобрением. О ней давно уже ходили слухи
среди арканарской прислуги. Но тут Румата ничего не мог поделать из
естественной человеческой брезгливости. Когда он надевал трусы, мальчик
отвернул голову и сделал губами движение, будто оплевывал нечистого.
Хорошо бы все-таки ввести в моду нижнее белье, подумал Румата. Однако
естественным образом это можно было сделать только через женщин, а Румата
и в этом отличался непозволительной для разведчика разборчивостью.
Кавалеру и вертопраху, знающему столичное обращение и сосланному в
провинцию за дуэль по любви, следовало иметь по крайней мере двадцать
возлюбленных. Румата прилагал героические усилия, чтобы поддержать свое
реноме. Половина его агентуры, вместо того чтобы заниматься делом,
распространяла о нем отвратительные слухи, возбуждавшие зависть и
восхищение у арканарской гвардейской молодежи. Десятки разочарованных дам,
у которых Румата специально задерживался за чтением стихов до глубокой
ночи (третья стража, братский поцелуй в щечку и прыжок с балкона в объятия
командира ночного обхода, знакомого офицера), наперебой рассказывали друг
другу о настоящем столичном стиле кавалера из метрополии. Румата держался
только на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб, но
проблема нижнего белья оставалась открытой. Насколько было проще с
носовыми платками! На первом же балу Румата извлек из-за обшлага изящный
кружевной платочек и промакнул им губы. На следующем балу бравые гвардейцы
уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов,
с вышивками и монограммами. А через месяц появились франты, носившие на
согнутой руке целые простыни, концы которых элегантно волочились по полу.
Румата натянул зеленые штаны и белую батистовую рубашку с застиранным
воротом.
- Кто-нибудь дожидается? - спросил он.
- Брадобрей ждет, - ответил мальчик. - Да еще два дона в гостиной
сидят, дон Тамэо с доном Сэра. Вино приказали подать и режутся в кости.
Ждут вас завтракать.
- Поди зови брадобрея. Благородным донам скажи, что скоро буду. Да не
груби, разговаривай вежливо...
Завтрак был не очень обильный и оставлял место для скорого обеда.
Было подано жареное мясо, сильно сдобренное специями, и собачьи уши,
отжатые в уксусе. Пили шипучее ируканское, густое коричневое эсторское,
белое соанское. Ловко разделывая двумя кинжалами баранью ногу, дон Тамэо
жаловался на наглость низших сословий. "Я намерен подать докладную на
высочайшее имя, - объявил он. - Дворянство требует, чтобы мужикам и
ремесленному сброду было запрещено показываться в публичных местах и на
улицах. Пусть ходят через дворы и по задам. В тех же случаях, когда
появление мужика на улице неизбежно, например, при подвозе им хлеба, мяса
и вина в благородные дома, пусть имеет специальное разрешение министерства
охраны короны". - "Светлая голова! - восхищенно сказал дон Сэра, брызгая
слюнями и мясным соком. - А вот вчера при дворе..." И он рассказал
последнюю новость. Пассия дона Рэбы, фрейлина Окана, неосторожно наступила
королю на больную ногу. Его величество пришел в ярость и, обратившись к
дону Рэбе, приказал примерно наказать преступницу. На что дон Рэба, не
моргнув глазом, ответил: "Будет исполнено, ваше величество. Нынче же
ночью!" "Я так хохотал, - сказал дон Сэра, крутя головой, - что у меня на
камзоле отскочили два крючка..."
Протоплазма, думал Румата. Просто жрущая и размножающаяся
протоплазма.
- Да, благородные доны, - сказал он. - Дон Рэба - умнейший человек...
- Ого-го! - сказал дон Сэра. - Еще какой! Светлейшая голова!..
- Выдающийся деятель, - сказал дон Тамэо значительно и с чувством.
- Сейчас даже странно вспомнить, - продолжал Румата, приветливо
улыбаясь, - что говорилось о нем всего год назад. Помните, дон Тамэо, как
остроумно вы осмеяли его кривые ноги?
Дон Тамэо поперхнулся и залпом осушил стакан ируканского.
- Не припоминаю, - пробормотал он. - Да и какой из меня осмеятель...
- Было, было, - сказал дон Сэра, укоризненно качая головой.
- Действительно! - воскликнул Румата. - Вы же присутствовали при этой
беседе, дон Сэра! Помню вы еще так хохотали над остроумными пассажами дона
Тамэо, что у вас что-то там отлетело в туалете...
Дон Сэра побагровел и стал длинно и косноязычно оправдываться, причем
все время врал. Помрачневший дон Тамэо приналег на крепкое эсторское, а
так как он, по его собственным словам, "как начал с позавчерашнего утра,
так по сю пору не может остановиться", его, когда они выбрались из дома,
пришлось поддерживать с двух сторон.
День был солнечный, яркий. Простой народ толкался между домами, ища,
на что бы поглазеть, визжали и свистели мальчишки, кидаясь грязью, из окон
выглядывали хорошенькие горожанки в чепчиках, вертлявые служаночки
застенчиво стреляли влажными глазками, и настроение стало понемногу
подниматься. Дон Сэра очень ловко сшиб с ног какого-то мужика и чуть не
помер со смеха, глядя, как мужик барахтается в луже. Дон Тамэо вдруг
обнаружил, что надел перевязи с мечами задом наперед, закричал: "Стойте! "
- и стал крутиться на месте, пытаясь перевернуться внутри перевязей. У
дона Сэра опять что-то отлетело на камзоле. Румата поймал за розовое ушко
пробегавшую служаночку и попросил ее помочь дону Тамэо привести себя в
порядок. Вокруг благородных донов немедленно собралась толпа зевак,
подававших служаночке советы, от которых та стала совсем пунцовой, а с
камзола дона Сэра градом сыпались застежки, пуговки и пряжки. Когда они,
наконец, двинулись дальше, дон Тамэо принялся во всеуслышание сочинять
