Он глубоко вздохнул и опустился на губчатое сиденье непокорного
дивана. "Нет, не заснуть тебе сегодня, товарищ инженер, специалист по
пустыням! С чего это красавчик Юрковский так невзлюбил меня? Теперь
прилипнет прозвище: специалист по пустыням. А какое у Юрковского лицо
было, когда он говорил о Поле Данже!.. Да, такой не страдает бессонницей
перед полетом. ``Мы не боимся смерти, мы только не хотим ее...'' Так ли,
инженер? А вдруг в этом же вестибюле, через полгода, кто-то сообщит
новость: "Товарищи, слыхали? ``Хиус'' погиб. Ермаков погиб, Юрковский и
этот... как его... специалист по пустыням..." Чепуху городишь, Алексей!
Это от бессонницы и от безделья. Скорей бы утро - и в самолет, на Седьмой
полигон, на ракетодром в Заполярье, где экспедиция будет готовиться к
отлету и ждать ``Хиус'', который сейчас в пробном рейсе. Сегодня вставать
в восемь, а я заснуть не могу, черт побери... Дауге уже спит, конечно..."
Тут Быков заметил, что дверь в спальню приотворена и сквозь щель
падает на стену слабый лучик света. Он встал, на цыпочках подошел к двери
и заглянул в щелку. За столом, рядом с раскрытой постелью, сидел Дауге,
обхватив голову руками. Стол был почти пуст, на полу громоздился огромный
рюкзак. На рюкзаке лежал геологический молоток с лоснящейся рукояткой.
Быков кашлянул...
- Входи, - сказал Дауге, не оборачиваясь.
- Э-э... - затянул Алексей Петрович в совершеннейшем смущении. - Я,
понимаешь, забыл тебя спросить...
Дауге обернулся:
- Заходи, заходи... Садись. Ну, что ты забыл спросить?
- Э-э... Да вот, понимаешь... - Тут его наконец осенило. - Вот.
Зачем нам ставить на Венере радиомаяки, если ее атмосфера все равно не
пропускает радиосигналов?
На лице Дауге лежала глубокая тень абажура. Быков уселся на
низенькое легкое креслице и победоносно задрал одну ногу на другую. Он
почувствовал огромное облегчение от того, что находится в освещенной
комнате, в обществе верного друга Иоганыча.
- Да, - произнес Дауге задумчиво, - это действительно чрезвычайно
важный вопрос. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не заснул. А я-то
думаю - что это он шатается по комнате? Зубы у него болят, что ли? А
дело, значит, в маяках...
- Н-да, - неуверенно заявил Быков, опустив ногу. Чувство облегчения
куда-то испарилось.
- У тебя, вероятно, есть какие-нибудь соображения по этому поводу? -
продолжал Дауге совершенно серьезным тоном. - Ты, конечно, что-нибудь
придумал во время... своего бдения? Нечто общеполезное...
- Видишь ли, Иоганыч... - проникновенно начал Быков, делая
многозначительное лицо и не имея ни малейшего представления о том, чем он
кончит начатую фразу.
- Да-да, я тебя понял, - прервал Дауге кивая. - И ты совершенно -
понимаешь? - _абсолютно_ прав! Именно так и обстоит дело. Атмосфера
Венеры _действительно_ не способна пропускать радиолучи, но при строго
определенном диапазоне мы допускаем возможность прорыва этой
радиоблокады. Этот диапазон определен из - чисто теоретических, а равно и
наблюдательных данных относительно локальных ионизирующих полей... чего,
инженер?..
- Венеры, - мрачно произнес Быков.
- Именно - Венеры! Атмосфера планеты пропускает иногда волны и
других длин, но это - явление случайное, на него рассчитывать не
приходится. Поэтому задача состоит в том, чтобы определить полосу
пропускания, а определив, забросить маяки на поверхность... на
поверхность чего?
- Венеры! - повторил Быков с ненавистью.
- Великолепно! - восхитился Дауге. - Ты не зря провел ночь без сна.
Однако все попытки забросить на поверхность радиостанцию кончались...
чем, инженер?
- Хватит, - ответствовал Быков, ерзая на кресле.
- Гм... Странно. Они, друг мой, кончались неудачей. Скорее всего,
эти маяки-танкетки разбивались о скалы. Или, во всяком случае, приходили
в негодность во время спуска. Но, если бы даже они не разбивались, что
толку от них? Они бы не помогла нам. Зато теперь у нас есть... что у нас
есть?
- Терпения у нас уже нет, - мрачно сказал Быков.
Дауге торжественно провозгласил:
- У нас есть "Хиус", и есть маяки, и найдена полоса пропускания, в
коей сигналы оных маяков прорываются через атмосферу. Значит, у нас есть
все, кроме терпения, а это уже дело наживное. Можно, пожалуй, спать
спокойно.
Алексей Петрович грустно вздохнул и поднялся.
- Бессонница, - проговорил он.
Дауге кивнул:
- Бывает...
Быков прошелся по комнате и остановился перед тремя
стереофотоснимками на стене. Левый изображал старинную узкую улицу
какого-то прибалтийского города, правый - межпланетный корабль, похожий
на колоссально увеличенный винтовочный патрон времен Великой
Отечественной войны, уткнувшийся острым носом в черное небо. На средней
фотографии Быков увидел молодую грустную женщину в закрытом до шеи синем
платье.
- Кто это, Иоганыч? Жена?
- Д-да... Собственно, нет, - с неохотой проговорил Дауге. - Это Маша
Юрковская, сестра Володи. Мы разошлись...
- А, извини... - Инженер, прикусив губу, вернулся к креслицу и сел.
Дауге бесцельно листал страницы книги, лежащей перед ним на столе.
- Собственно, она ушла... Это будет точнее...
Быков молчал, разглядывая худое загорелое лицо друга. В свете
голубой лампы оно казалось совсем черным.
- Вот мне тоже не спится, Алексей, - проговорил Дауге печально. -
Жалко Поля. И на этот раз ехать не очень хочется. Я очень люблю Землю.
Очень! Ты, наверное, думаешь, что все межпланетники - убежденные
небожители. Неверно. Мы все очень любим Землю и тоскуем по голубому небу.
Это наша болезнь - тоска по голубому небу. Сидишь где-нибудь на Фобосе.
Небо бездонное, черное. Звезды, как алмазные иглы, глаза колют. Созвездия
кажутся дикими, незнакомыми. И все вокруг искусственное: воздух
искусственный, тепло искусственное, даже вес твой - и тот
искусственный...
Быков слушал не шевелясь.
- Ты этого не знаешь. Ты не спишь только потому, что чувствуешь себя
на пороге: одна нога здесь, другая там. А вот Юрковский сейчас сидит и
стихи пишет. О голубом небе, об озерных туманах, о белых облаках над
лесной опушкой. Плохие стихи, на Земле в любой редакции таких стихов -
килограммы, и он это прекрасно знает. И все-таки пишет.
Дауге захлопнул книжку и откинулся на спинку кресла, запрокинув
голову.
- А кругленький Крутиков, наш штурман, конечно, гоняет по Москве на
машине. С женой. Она за рулем, а он сидит и глаз с нее не сводит. И
жалеет, что детишек рядом нет. Детишки у него живут в Новосибирске, у
бабки. Мальчуган и девочка, очень славные ребята... - Дауге вдруг
засмеялся: - А вот кто спит, так это Богдан Спицын, наш второй пилот. У
него дом - в ракете. "Я, - говорит, - на Земле, как в поезде: хочется
лечь и заснуть, чтобы скорее приехать". Богдан - небожитель. Есть у нас
такие, отравленные на всю жизнь. Богдан родился на Марсе, в научном
городке на Большом Сырте. Прожил там до пяти лет, а потом мать его
заболела, и их отправили на Землю. И вот, рассказывают, пустили
маленького Богдашу погулять на травке. Он походил-походил, залез в лужу
да как заревет: "Домой хочу-у! На Марс!"
Быков радостно засмеялся, чувствуя, как тает, сваливается с души
тяжелый ком непонятных чувств. Все очень просто, он действительно на
пороге - одна нога еще здесь, а другая уже "там"...
- Ну, а что делает наш командир? - спросил он.
Дауге подобрался.
- Не знаю. Просто не могу себе представить... Не знаю.
- Тоже, наверное, спит, как и Богдан-небожитель...
Дауге покачал головой:
- Не думаю... Небо сейчас ясное?
- Нет, заволокло тучами...
- В таком случае - совсем не знаю. - Дауге покачал головой. - Я мог
бы себе представить, что Анатолий Ермаков сейчас стоит и глядит на яркую
звезду над горизонтом. На Венеру. И руки у него... - Дауге помолчал. -
Руки у него стиснуты в кулаки, и пальцы белые...
- Ну и фантазия у тебя, Иоганыч!..
- Нет, Алексей, это не фантазия. Для нас Венера - это, в конечном
счете, эпизод. Побывали на Луне, побывали на Марсе, теперь летим
осваивать новую планету. Мы все делаем свое дело. А Ермаков... У Ермакова
- счеты, старые свирепые счеты. Я тебе скажу, зачем он летит: он летит
мстить и покорять - беспощадно и навсегда. Так я себе это представляю...
Он и жизнь и смерть посвятил Венере.
- Ты хорошо его знаешь?
Дауге пожал плечами:
- Не в этом дело. Я чувствую. И потом, - он принялся загибать
пальцы, - Нисидзима, японец, - его друг, Соколовский - его ближайший
друг, Ши Фэнь-ю - его учитель, Екатерина Романовна - его жена... И всех
их сожрала Венера. Краюхин - его второй отец. Последний свой рейс Краюхин
совершил на Венеру. После этого рейса врачи навсегда запретили ему
летать...
Дауге вскочил и прошелся по комнате.
- Укрощать и покорять, - повторил он, - беспощадно и навсегда! Для
Ермакова Венера - это упрямое, злое олицетворение всех враждебных
человеку сил стихии. Я не уверен, что нам всем дано будет когда-нибудь
понять такое чувство. И, может быть, это даже к лучшему. Чтобы это
понять, надо бороться, как боролся Ермаков, и страдать, как страдал он...
Покорить навсегда... - повторил Дауге задумчиво.
Алексей Петрович передернул плечами, словно от озноба.
- Вот почему я сказал про сжатые кулаки, - закончил Дауге,
пристально глядя на него. - Но, поскольку сейчас пасмурно, я просто не
могу представить, что он может делать. Вероятнее всего, действительно,
просто спит.
Помолчали. Быков подумал, что с таким начальником ему служить еще,
пожалуй, не приходилось.
- А как твои дела? - неожиданно спросил Дауге.
- Какие дела?
- С твоей ашхабадской учительницей.
Быков сразу насупился и поскучнел.
- Так себе, - грустно сказал он. - Встречаемся...
- Ах, вот что! Встречаетесь. Ну, и?..
- Ничего.
- Предложение делал?
- Делал.
- Отказала?
- Нет. Сказала, что подумает.
- Как давно это было?
- Полгода назад.
- И?
- Что - "и"? Ничего больше не было.
- То есть ты положительный дурак, Алексей, извини, ради бога.
Быков вздохнул. Дауге глядел на него с откровенной насмешкой.
- Поразительно! - сказал он. - Человеку тридцать с лишним лет. Любит
красивую женщину и встречается с нею вот уже семь лет...
- Пять.
- Хорошо, пусть будет пять. На пятый год объясняется с ней.
Заметьте, она терпеливо ждала пять лет, эта несчастная женщина...
- Не надо, Григорий, - морщась, сказал Быков.
- Минутку! После того, когда она из скромности или из маленькой
мести сказала, что подумает...
- Довольно!
Дауге вздохнул и развел руками.
- Ты же сам виноват, Алексей! Твое ухаживание похоже на
издевательство. Что она о тебе подумает? Тюфяк!
Быков уныло молчал. Потом сказал с надеждой:
- Когда вернемся...
Дауге хихикнул:
- Эх ты, покоритель... виноват, специалист по пустыням! "Когда
вернемся"!.. Иди спать, видеть тебя не могу!
Быков встал и взял со столика книжку. "La description
planetographique du Phobos" Paul Dangee, - прочитал он.
["Планетографическое описание Фобоса". Поль Данже.] На титульном листе
стояла жирная, красным карандашом надпись по-русски: "Дорогому Дауге от
верного и благодарного Поля Данже".
На рассвете Быков проснулся. Дверь в спальню была полуоткрыта. Дауге
